Отче Наш (СИ)

И видела Журба святых, погребенных для жизни. Тяжелые могильные камни не давали возможности даже встать на колени. И плакали святые, и кричали: доколе Ты будешь держать нас здесь, ибо невыносимо нам бездействие, и рано нас разлучили с миром, и мы не успели исчерпать своего предназначения. И ангел утешал их, и плакали святые от великой печали о живущих.

И видела Журба как бы знатных и богатых погребенных, которым казалось, что они жили. И не было ни вопля, ни возгласа на их устах, а только вечный стон, ибо они получили все при жизни.

И видела она вечно заботящихся погребенных, от которых остается лишь чёрточка на памятнике между рождением и смертью. Из даты рождения, добровольно, отдавшись заботам века, они вычли саму жизнь и оставили по себе дату смерти. И рано просыпались и поздно ложились и томились суетой непрерывно.

И видела она иных, которые шли по жизни сами по себе и делали, что захотят. Этим было хуже всех, ибо они растеряли надежду.

И видела она детей, для которых были открыты все двери Рая.

И видела она Рай, где нет места смерти.

И поднялась она выше Рая и видела Ангела, стерегущего тьму. И Ангел взял из тьмы и помазал ей глаза. И тьма ослепила её и дитя проснулось.

Ангела-хранителя и след еще не успел остыть, а богини, бросив карты, в спешке забыв их прибрать, грациозно опустились в склеп и заулыбались девочке:

тёмно-русая, светлоокая богиня жизни, покровительница мира Яви в платье пронзительно лазурного цвета в золотую нить в красном венчике из роз;

светлокожая, темноволосая, черноглазая богиня плодородия, жатвы и смерти, покровительница чародеев в платье пронзительно лазурного цвета в червленую нить с белыми кружевами;

светло-русая, с глазами цвета морской волны богиня девичьей любви, искренности, предвечной чистоты и красоты в простом платье пронзительно лазурного цвета;

и не сговариваясь, протянула каждая из богинь Алатырь-Камень. Он и мал и могуч и холоден и горюч.

Жива притащила камень с острова Буяна, что в центре океана, из камня течет целебная вода и исходит питательная сила;

Марена приватизировала камень от входа в подземный мир, что на берегу реки Смородины,- содержит в себе великую мудрость;

Леля подобрала свой камень на священной горе в Репеях,- обладает созидательной, животворящей силой.

А девочке хотелось домой к папе, где ждет ее глоточек воды и кусочек хлеба. Девочка отворачивалась от подарков и жалобно плакала по птичьи. Свет над дырой заслонила тень.

19

Красавчик Беллерофонт прибыл в Саракены. Саракены встретили тревожно натянутой суетой поисковой деятельности. Весть мигом облетела, особенно, представительниц прекрасного пола. И не успел красавчик смахнуть пыль со стола и кровати и выгнать мух,- дом пустовал, потому что родители переехали под сень берез, - как вдоль заросшего пустозельем забора уже разгуливали волнительные красавицы местного воспроизводства. Статус красавца не давал покоя даже мухам, которые напролом полезли обратно в дом. Махнув на всех рукой и моментально определив время по солнцу, гаджеты могут отдыхать, красавчик подался лесополосой в сторону неврологического диспансера на встречу к любимой. Толстяк летел поодаль и задирал встречных ворон, радуясь производимому шуму. Дориан улыбался.

Эфра встретила дружка заплаканно тревожно счастливая и совсем чужая. Беллерофонт не стал впадать в причинные разговоры, вышел на крыльцо и увидел плешивого человека, курящего, созерцающего муравейник, взятый под охрану больными с незапамятных времен. При виде плешивого, маг пошатнулся, сполз на ступеньки и привалился боком к периллу. Проходящий по административным надобностям начмед бросился к посиневшему человеку. Вот тут-то чародея и прорвало: начмед бочком прислонился к другой балясине и мужской хор в два голоса выдал:

Что ж ты вьешься, черный ворон, над моею головой,

Ты добычи не добьёшься, черный ворон, я не твой...

И такая в этом была всеобъемлющая тоска, столько невыплаканной горечи любви и потерянного счастья, что слушающим песню хотелось или удавиться или покаяться во грехах.

А песня высоко забирала в поднебесье и за пределами небес слышались ее отголоски.

Мир приходит и мир уходит. Рождаются, цветут и умирают цивилизации, а человек всё тот же. Не меняется человек под солнцем.

И мы стали кружиться в шорохе луговых трав под небом голубым. Я крепко держал Тебя за руки, а Твои ножки летали над землей, сбивая соцветия созревших трав. Аромат пыльцы, семян, лепестков душистыми брызгами разлетался окрест. И меня не смущало ни появление ворона, ни Твоё спрятанное в разлетающихся волосах лицо, которое я так никогда и не смог запомнить. А отчетливо помню живописный луг созревшего лета и небо в вечно белоснежных облаках. И когда луг и небо стали падать друг на друга. Я умудрился в последние секунды равновесия опустить Тебя долу, а сам повалился навзничь. И белесое небо. И колыхание луговых самоцветов, и ты, поправляющая ситцевое платьице и пряди расплескавшихся кос - всё плыло в мареве стучащей в висках крови.

И тут я увидел землянику, весомую, красно-алую.

- Вот здорово! Луговая земляника! - я протянул тебе сорванные ягоды. - Бери, бери, она помогает от многих болезней.

Ты приняла ягоды в ладошку, подула на них, взяла пальчиками землянику, посмотрела сквозь нее на солнце, вкусила и заливисто расхохоталась. Я смотрел с колен на Тебя, и до моего ума стала доходить глупость изреченной сентенции. А ты хохотала, размазывая ягоды о щеки, о глаза, о лоб и уши.

- От болезней помогает... ой! не могу! Особенно от индифферентизма... ой, не могу! -Ты насмешливо протянула мне ягодку. - Помажь лобик и ты избавишься от безразличия, безучастности, равнодушия. Глупости, тупости, критиканства. ехидства.

Я обиделся. Я вырвал увесистый пук травы и бросил в Тебя. Комок упругой зелени угодил в щеку. Ты бросилась на меня с кулачками. Я подался в сторону, упав на колени, поймал Тебя на лету, и бережно уложив ниц, стал засыпать тебя травами, приговаривая: "Если Ты самая умная особа, то не смейся над глупостью полюбившего Тебя". Я бросал и бросал на твою спину сорванные травы, пока не образовался кустистый холмик. Я хотел ещё нарвать цветов и посыпать твои волосы, но руки мои замерли над цветами. Ты перевернулась на спину, и я увидел лицо молодой женщины, обликом напоминающей и мою жену и мою маму. Сердце поцеловала печаль.

- Везунчик! и из Черной дыры выбрался и Богом поцелован и Эфра твоя! Береги ее, - и протянул руку.

- А что тебе мешает вернуться к Богу?- и протянул руку в ответ.

- Поздно. Я уже на другой стороне.

- Еще не вечер.

Рукопожатие было крепким.

20

Пока суд да дело, Венечка гулял по свободе. У Фиксы был нюх. Врожденная чуйка, чувство извлекать выгоду из всего и притом оставаться как бы ни при делах, позволяла шкету иметь весомый гешефт и авторитет, но присутствие безалаберности в характере сводило преимущество дара на нет. Колония не принесла пользы для исправления на путь добродетели, а только усугубила понятие: Вор - это ништяк, Иван Иваныч - фуфло. И шкет старался жить по этим понятиям. Но часто казалось подростку, что Иван Иваныч как бы и хорошо, а вор - это западло. Вот в таком вот противоречии социума возрастал и пытался развиваться маленький, щупленький Венечка, никому уже не нужный Венечка, за которого усердно молилась бабушка.

С утреца Фикса был при делах. Полазив с поисковиками в поисках пропавшей пискли, ничего путного для себя не присмотрев, Фикса направился к дому Художника, в надежде поживиться. Дом стоял на отшибе, где его возвел прежний хозяин, такой же перекати-поле как и нынешний. Дверь, как и положено такому хозяину, была отворена - заходите, людцы добрые, берите что пожелаете. Фикса бочком прошел в сени, а из холодных сеней, в которых из нова не было потолка, прошел в трехстенок. Русская печь занимала половину площади помещения: и кухни, и детской, с письменным столом и кроваткой, и чулана, и полатей. Обиходные вещи ценности не представляли. Дверь в горницу естественно была открыта, куда и пошел, напряженно вслушиваясь в звуки окружающей среды, любознательный шкет. Часть русской печи плавно перетекала в грубку-лежанку, за которой стояла железная кровать, крытая стеганой рогожей. Больше в горнице из нормальной мебели ничего не было, а были картины, картины, картины да деревянные стеллажи с баночками, скляночками, тюбиками, кисточками, шпателями... чего это я - ведь все мы художники. И свет, который с избытком входил в витринное окно, обращенное от фасадной части дома в сторону убегающего за кладбище горизонта. Картины шкету были нужны, как учебники первокласснику. Венечка стоял в размышлении. А глаза его уставились на полотно, стоящее на мольберте и не прикрытое мешковиной, которая свешивалась уголком с подрамника.