Отче Наш (СИ)

- Сядь, сядь, не рыпайся... не вздумай рыпаться и когти рвать, тут места гнилые, спасать тебя не буду. На вот, потяни, - и Венечка протянул бутылку в дрожащей руке.

- Нет,- замотал головой теперь уже совсем ребенок.

- Да ты еще совсем салага. А я выпью.

И глотнул, и закашлялся. И стал быстро и мелко глотать слюну и полившуюся из желудка тошноту. Быстро справился с организмом и хлебнул снова. На этот раз все прошло благополучно, и на лице объявился розовый румянец пятнами.

- Сиди, не рыпайся, вот подержи, да не расплескивай, а я гляну.

Видно карабинеры с размаху оба угодили в рваную трубу коллектора и захлебнулись испарениями. Вытащить бедолаг силенок не хватит. Надо идти за помощью, хоть и фараоны, а все ж таки люди. И пошел бы, да вдруг вернулся и, став на четвереньки и отворачиваясь от зловония, стал доставать из кобуры пистолет и запасную обойму у одного,- на другого ни сил ни дыхалки не хватило. Срыгнув, откашлявшись, повалявшись в траве, с пистолетом и обоймой Фикса предстал перед барчонком.

- Вставай, пойдем постреляем, - и направился в сторону кладбища.

Группа искателей отыскала быстро и оперативно мотки бечевки, заградительной ленты, пробку от бутылки и карабинеров, но тревога только усилилась - пропало табельное оружие. Настала необходимость вводить хоть какой-либо план перехвата. Прибывший начальник карабинеров потел в мундир.

Кладбище их встретило тишиной и покоем. Волонтеры и спасатели уже побывали на кладбище и оставили после себя окурки и затоптанные свежие могилы.

Отличное место для стрельбы должно быть в диких кустах черемухи, куда и подались бравые парни с пистолетами.

- Опаньки, яма, стой! кто то плачет.

И подростки приступили к спасению

А в спец усадьбе был тихий послеполуденный отдых, и ни спящий отец, ни дядька, представленный к отроку, ни мамки и няньки, никто не заметил отсутствия красного солнышки, ибо каждый полагался на другого. И только казначей бодрствовал усердно, а его ангел играл со сторожевыми собаками в чехарду.

Вытащить девчонку из трехметровой ямы-склепа подросткам оказалось не под силу. А солнце уже приближалось к горизонту.

- Вот что, - резонно подытожил неудавшиеся попытки, обладатель золотой фиксы,- дуй ка ты, паря, курсом на дорогу, вон на тот рекламный щит, а оттуда тебе до усадьбы рукой подать. А я здесь посижу, а ты по дороге скажи там, что мы здесь застряли. Да не бойся, тут с полкилометра по тропе. Иди, комары заразы кусаются.

Посмотрев, как вприпрыжку исчезает за высокими травами и кустами барчонок, и плюнув в душе на все дивиденды от такого выгодного знакомства, Фикса стал осматривать деревья черемухи, в надежде сломать хоть одно и опустить в склеп. Из склепа не раздавалось ни звука.

- Вот чумовая, хоть бы плакала, и то на душе веселее было бы, - ворчал подросток, пытаясь сгибать деревья, залезая на них. В душе зарождалось гнетуще-сосущее чувство страх - чуйка приподнялась в стойку.

Жива, Марена, Леля, не обращая внимания на возню сверху, продолжали оказывать на живую чистую душу психосемантическое воздействие. Даже закрыв глаза, девочка видела богинь, их назойливо приветливые обещания потусторонних радостей бытия. Символы и образы сменялись чередой манящих, привлекательных видений, сулили неиссякаемые кладези счастья... Вот тут то богини и прокололись в своем ретивом рвении изменить сознание ребенка. Ребенок был подкован православной догмой:

"Празднует днесь Церковь честное торжество учителей триех, ибо тии утвердиша Церковь божественными своими догматы".

Если бы богини пели о блаженстве, к которому стремиться всякая тварь мыслящая, то может и нашли бы отклик в душе ребенка. Но богини запели о счастье и тем самым извели дальнейшее общение к нулю. Счастье - это состояние живой души здесь и сейчас, не взирая ни на самочувствие оной и на ее материально-духовное состояние. А зачем мне счастье, которым я владею ежеминутно здесь и сейчас. Что хотели вложить богини в это слово, для ребенка было просто непонятно, ибо здесь и сейчас она чувствовала что то несуразное. Но и это называется счастьем: ибо здесь и сейчас.

Упарившись в мрачном склепе со строптивой юницей, богини, поправляя слипшиеся платья, решились на кардинальные меры: привлечь на помощь египетское божество Сириуса, так как вся родная славянская нечисть токмо собиралась в поход на закате солнышка. А солнце стояло над горизонтом.

Чуйка не подвела, - со стороны предместья в галоп неслась рыже-огненная тварь с волчьей мордой. Пацан соскользнул с дерева и вытащил пистолет. Божухна, как с ним обращаться то? Стал тянуть на себя затвор, затвор не поддавался. Между свежезарытыми могилами появилась тварь. Фикса прыгнул в склеп и отключился.

26

Солнце уходило в горизонт. Беллерофонт, прежде чем забрать вещи из отчего дома, решил навестить родителей. Выйдя с автобуса на окружной дороге, молодой человек быстро пошел вдоль реки по направлению к кладбищу. У реки вовсю шло приготовление к народному празднику. Даже возводились новенькие пластиковые места для зрителей, а загон огораживался символическими муаровыми лентами-цепями.

- Ого! Большие шишки ожидаются. Похоже, что ждут Самого.

- Как всегда зришь в корень. - И толстяк так наподдал по одному из стульев, что его порывом ветра унесло в реку.

- Ну да, тебе можно, ты невидимка.

- А тебе кто мешает устроить здесь заворот кишок,- подкинув в воздух еще пару стульев, смеялся толстяк.

- Не поможет.

- Понимаю и сочувствую. Что нечистым серебром обложенный глиняный сосуд, то пламенные уста и сердце злобное.

- Мерзость для праведников - человек неправедный, и мерзость для нечестивого - идущий прямым путем.

- И это говорит Дориан Грей.

- Сейчас будешь в реке вместо стула.

Толстяк стал в позу декламатора:

Наша Таня громко плачет,

Уронила в речку мячик.

Тише, Танечка, не плачь,

А то будешь там, где мяч.

А вокруг усердно резвились распорядители и рабочие. Возводили в центре поляны огромный кострище, как для аутодафе, по периметру круга - костры поменьше. Ставили огромный столб с колесом на верху и спускающимися с колеса вожжами - качели. У реки поднимали, украшенное венками чучело. Предприимчивые селяне и поселянки раскладывали в палатках травы на любой вкус и цвет, а продавцы потребкооперации вынимали с подъезжающих фургонов тонны снеди. Разгул обещался быть изобильным, но в той же мере и скоромным. Напротив виб-трибун. метров так с полусотню, возводили помост для лицедейства, естественным задником выступала река, на которой готовилась флотилия плотиков с венками. По расчетам устроителей всем славянским бонзам должна быть оказано и подобающее величие и трепетное почтение. Но, повторимся, праздник сулил быть преобильным, но трезвым. На что славянские боги реагировали с затаенной обидой однозначно, но это учредителями праздника в расчет не бралось, - форма главенствовала.

Навстречу попалась странная процессия: карабинеры и молодые люди в штатском, кое-кто изрядно перепачкан, и все они устало брели по направлению к селу, где у здания общепитовского заведения стояли на приколе машины с мигалками. Метрах в ста за процессией шел понурый человек в берете и кирзовых сапогах и с посохом.

Поравнявшись с молодым человеком, мужчина в берете внимательно всмотрелся в идущего, перевел взгляд на то место, где стоял толстяк-невидимка, еще раз глубоко взглянул на красавца - и пошел в сторону очистных сооружений, широко замахивая палку перед собой. Цивильный костюм, заправленный в кирзачи, импозантно смотрелся под беретом художника.

Грейдер вызвал однозначную улыбку у мага. Следы присутствия Марены на столь грозной технике и видения ночных катаний богини, вызвали такой шквал смехотворного заряда, что содрогаясь от подступивших колик, провидец залез в открытую кабину трактора, уселся поглубже в мягкое сидение и стал, как в детстве, воображать невообразимое. Еще бы несколько мгновений и от кладбищенского антуража остались бы ножки да рожки, но толстяк встал на защиту усопших, заехав гидравлическим рычагом под ребра сорванцу. Сорванец тут же превратился в грустного молодого человека с печалью во взоре - на него смотрели скромные кресты его родителей. Так они и смотрели друг на друга: сын, который постиг потусторонний мир, но не знал, как жить, и его родители, которые уж точно бы знали, как жить, но уже не могли.