Отче Наш (СИ)

А еще скажем сердечный приступ, так это: никогда тебя не прощу. И горит сердце человека огнем злопамятства и - апоплексический удар - кондрашка по простому. Supremum vale - последнее прости.

- А зубы? - не хотел спрашивать , а пришлось, ибо проблема стояла остро.

- Зубы... зубы - это осуждение. Любишь сплетничать - заводи связи со стоматологом.

Под этот малоприятный монолог, начмед, не дожидаясь капель, сполз с диванчика и покинул весталку наедине со своими умозаключениями. Глотнув свежего больничного воздуха, безнадежный педант-романтик враз освободился и от афазии, и от симптомов пароксизмальной тахикардии. Его дребезжащий тенорок уже наводил порядки в вверенном ему медучреждении.

А Эфра, в ожидании первого больного, а пациентов к ней приводили, уставилась в окошко и стала напевать стихи. Стихи девушка любила самозабвенно. И даже не сами стихи, а музыку стиха. Стихи бывали разные: плоские как фотография - посмотрел и забыл; треугольные, квадратные, овальные и всякой другой геометрической формы - эти также не представляли большого интереса. Встречались стихи конусообразные и цилиндрической формы - эти можно было рассматривать со всех сторон и, пожалуй, некоторое время любоваться ими. Встречались стихи как готовые песни, но и эти были, то плоские, то забывались сразу после прочтения.

Но бывали стихи, от которых веяло диким полем, кострами, сражением, молитвой, поцелуями, смертью и надеждой. Иногда казалось, что она помнит всё: все ее реинкарнации. Стоило прочесть правильную строчку, как образы прошлых воплощений овладевали ею настолько, что девушка забывала реальность, а реальностью становился мир видений. И вот она в храме Афины, и луна освещает ее танцующее тело, и хриплые, обкуренные несвязные окрики жрецов заставляют ее забыть суть предназначения женщины, но она не отдаст им то, что и есть ее естество - надежду. А вот она на полу кельи в собственных испражнениях и монашки изгоняют из нее бесов. Но она знает, что никаких бесов нет, а есть только надежда, которую у нее не отнять, даже сестрам. А вот она с растрепанными седыми волосами и красная косынка в руке, и полупьяный чекист стреляет - и никак не вериться, что ради этого она родилась. А надежда ее души, растворяется в азбуке прописных заповедей - и нет блаженнее мига, когда осознаешь, что выстоял, что не поддался соблазну, не переступил Рубикон, а взлетел над обстоятельствами, достигнул Седьмого неба, даже ценой собственной смерти.

Кажется, вошли. Она постояла, дождалась, когда захлопнется дверь и воспоминания оставят ее. Постояла. Обернулась и подняла глаза на вошедшего.

...Они смотрели друг на друга и она знала, что эти седые глаза ведут за грань бытия и вечности, что прежнее прошло, а новое связано навсегда с этим давно небритым, серого лица и больничного одеяния мужчиной неопределенного возраста, у которого в глазах была Надежда. И ангел Сущности стоял позади человека. И был тихий родной голос:

- Сей есть пророк Мой. Он видел Бездну и не отрёкся от Меня. Ты, женщина, пойдешь с ним - и будете как одно.

А в деревянное огромное окно проливался июльский день и растекался сапфировыми бликами по стенам и потолку, по скудной больничной меблировке и персонажам, как бы запечатленным мазком художника импрессиониста, и легкой финифтью застывал в антураже. Наступило преддверие праздника Иоанна Предтечи.

- Плешивый то какой, небось по девкам ходок. Иди уже, иди, а то я так до ночи не управлюсь,- беззлобно выпроваживала постояльца кремовой палаты на свежий воздух добродушное существо женского пола в иссиня застиранном халате со шваброй.

Постоялец побрел на свежий воздух и очутился на больничном дворе. Осмотрелся - улыбнулся: постройка начала прошлого века под сайдингом. Кто-то донельзя усердный облагородил под дикую современность бревенчатые стены поселковой больницы и превратил естественное живое лицо в пластический суррогат.

17

Дождь, который ни к селу, ни к городу, пошел и на село и на город. Но как пошел? Скоренько, быстренько, как поливает для отцепного, спешащий избавиться от опостылевших грядок мужичок, под цепким присмотром дражайшей половины. Побарабанив с лейки на листочки, обозначив мокрую дорожку на пересохшей грядке, с чувством выполненного долга, дождик сбежал на рыбалку, где и засел надолго, под знойным маревом обалдевших от жары слепней и комаров. А грядка стала источать липкий влажный аромат, в котором дохли мухи от нехватки кислорода. Так было и на грядке, и в лесу, и на дороге, по которой со стремительной скоростью по безлюдному шоссе, будто по неотложной надобности, мчался кортеж из четырех черных бронированных авто.

На два часа пути ни спереди, ни сзади на трассе не было ни души, кроме карабинеров, отвечающих за маршрут следования значимого кортежа. Меры предосторожности внушали уважения к спецслужбам, которые не напрасно ели свой белый хлеб. А вдруг в лесах еще сидят непримиримые патриоты, которые спят и видят, а то и собираются возродить, славный опыт партизанских будней: устроить засаду, настрелять оккупантов, уйти в болота, и оплакивать горькую участь заложников под патриотические речевки.

Главная пуля снайпера не должна поразить цель, - и чем выше скорость автомобиля, тем меньше шансов на прицельный выстрел. Вот и гнали в рассветном облаке испарений боевые парни спецслужб живота своего не жалея. А на том и другом конце заблокированной трассы скапливался поток мирных граждан, которым сегодня никак не поспеть по своим делишкам. Горькую утрату готовились принять ангелы-хранители и скорбеть вместе с безутешными родственниками по поводу утраты не доставленных вовремя из уездных больниц и плановых пациентов и детей, которых уездные лекарни, чтобы не нарушать отчетности, переадресовывали в губернские и столичные клиники на лечение.

Выходить из затянувшегося запора "первое лицо" планировало на пленере. Трехдневный застой пищеварительной системы "важного" организма грозил демократической опричнине дефолтом. Пожилые родственники знаковых семейств охапками ставили свечи за метаболизм "первого лица", желая "лицу" скорейшей нормализации обмена веществ. "Первое лицо" ощущало духовную поддержку ректората и осеняло воздух подбрюшными воздыханиями исходящего застоя. Окна в бронированном лимузине открывать было запрещено, и присутствующим, в том числе и кондиционеру, было не комильфо. Дебелая медсестра прикрывала носик ароматическими салфетками, которые уже валялись по всему салону и в купе с воздыханиями создавали неописуемое амбре. Казначей давно уже не чувствовал никаких запахов кроме запаха денег, но и он неосознанно пытался поймать носов глоточек теплого воздуха от персонального компьютера, подпрыгивающего на коленях. Казначей неустанно следил за золотым запасом, а "первое лицо" за Казначеем. Призрак удовлетворительно расположился в самом кондиционере, а ангел-хранитель казначея забрался на капот и так радовался близости своего подопечного и освобождению из нужника, что даже солнечные лучи завидовали его счастью. Так они и приближались к заветному отдыху на пленере. Начинался долгий июльский Ярилин день.

Обслуживающий персонал усадьбы с пяти часов утра был на ногах и улыбался. Видеокамеры следили за малейшим движением всякого, кто выполнял свои прямые обязанности и надзирал за выполнением оных, включая и себя. Тебя снимают - улыбайся. Первый пункт должностной инструкции, списанный прилежными подражателями с чуждой действительности, гласит: если даже настроение у вас плохое, мимические мышцы, сложенные в улыбку, рефлекторно поднимут настроение, улыбка вскоре станет естественной, а там и дела пойдут на поправку. И не только у вас, но и по всей стране. И эту, истинно софистскую изюминку, психологи преподносят как панацею от депрессии даже умалишенным. Те уже и рады не огорчать своих заботливых цирюльников, но искусственно вызванная улыбка приводит к нарушению обмена веществ, и умалишенные об этом догадались первыми.