Современная индийская новелла

Я решил бежать. Две стены преграждали мне путь в свободный мир. Под одной можно сделать подкоп, а через вторую надо было каким-то образом перелезть. Охранники по ночам спали. Теперь нужно было дождаться грозовой ночи. Стены моей камеры были не слишком толстыми. Но чтобы проделать в одной из них хорошее отверстие, без инструмента не обойтись. Затем передо мною вставала старинная тюремная стена. Высокая, сложенная из прочного кирпича. Я должен буду достать дюжину длинных гвоздей, вбить их в стену крепко, но не производя излишнего шума. Это и будет лестницей. Наверху прилажу веревку, связанную из простыней и дхоти, спущусь по ней — и все! План выглядел законченным.

В одном углу во дворе тюрьмы я обнаружил кучу старых, заржавленных ведер для нечистот. Я отодрал от них ручки, распрямил и заострил молотком. Вот вам и гвозди. Однажды, прогуливаясь вдоль стены, я заметил, что на красном кирпиче сереет небольшой кружок цемента. Когда-то это была отличная большая дырка — плод упорства и труда многих часов. Через эту дырку обитатели женской и мужской тюрем имели возможность переглядываться, встречаться, так сказать, лицом к лицу. Существование ее не было секретом для тюремных надзирателей. Но они делали вид, что ничего не замечают. Однако вскоре один предприимчивый охранник углядел здесь возможность поразжиться за счет жаждущих общения и стал облагать «местным налогом» каждого любопытного. Ана с головы! У некоторых заключенных не было ни пайсы. Однажды один из таких бедняков принялся бурно протестовать против этих поборов. Тогда охранник замазал дырку цементом, а недовольного заключенного наказал тридцатью шестью ударами плетью.

Несколько дней спустя я, негромко насвистывая, опять шел вдоль стены, как вдруг услыхал:

— Кто это там свистит?

Я отозвался.

— А как вас зовут? — послышалось из-за стены.

Я сообщил свое имя, срок заключения, рассказал о совершенном преступлении. Она, в свою очередь, поведала о себе. Зовут Нараяни. Двадцать два года. Умеет читать и писать. Срок — 14 лет. В тюрьме уже год.

Помолчали. Потом Нараяни попросила:

— Вы не дадите мне кустик роз?

— А откуда вы знаете, что у меня есть розы?

— Здесь, в тюрьме, секретов нет.

— Нараяни! — закричал я со страстностью, которой прежде никогда в себе не подозревал. — Я дам вам все розы в мире!

Она весело рассмеялась. Будто тысяча серебряных колокольчиков зазвенела вокруг.

— Нараяни! Оставайтесь на месте! Не уходите, слышите! Я мигом принесу вам куст.

Примчавшись в свой садик, я осторожно выдернул один розовый куст, связал его, завернул в мешковину и бросился обратно к стене.

— Нараяни! — позвал я. Тишина. — Нараяни! — крикнул я снова. Послышался смех. — Почему вы не отзывались?

— Я спряталась. Просто так, в шутку. — Она опять засмеялась. — А вы принесли куст?

Я молча целовал ветки.

— Ловите! — Я перебросил куст через высокую стену.

— Поймала! — ликующе воскликнула женщина, будто стала обладательницей целого царства.

Мне послышалось, что она всхлипнула.

— Вы плачете, Нараяни?

— Нет. Просто у меня слезы льются из глаз.

— Почему?

— Не знаю.

— Нараяни! Поскорее сажайте розу.

Я вернулся к себе.

В камере было грязно, все перевернуто вверх дном. Я подмел, застелил постель, расставил вещи по местам и присел на ступеньки. Взгляд мой был прикован к стене.

Вот над ней взметнулась вверх ветка. Через некоторое время другая. Я быстро подбежал к стене и крикнул:

— Нараяни!

За стеной было тихо. Я позвал снова.

— Ну, что? Зачем вы пришли опять?

— Нараяни, — спросил я, — а много у вас там женщин?

Она засмеялась.

— Много. И все старые грымзы.

— Сколько?

— Восемьдесят семь.

— А розы есть у вас во дворе?

— Нет, — ответила Нараяни. — Ничего у нас нет. Где вы?

— Я здесь, здесь.

— Завтра я переброшу вам мешочек с толченой баджрой^[83]. Попробуйте ее съесть с пальмовым сахаром.

— О, я это очень люблю.

— Ну если не понравится, можете выбросить.

После недолгой паузы спросила:

— А как вы выглядите?

— Лицо светлое, круглое, волосы редкие. Я даже слегка лысоват.

— А глаза?

— Маленькие. Как у слона.

— Ну-у, у слона-то довольно большие…

— Нараяни, — поинтересовался я, — а вы не видели в стене какой-нибудь дырки?

— Я видела только цементное пятно. Намылили бы вы там хорошенько шею этому охраннику, который замазал дырку. Того беднягу били плетьми. Наши женщины считали здесь каждый удар.

— Он получил тридцать шесть ударов. Мужчины тоже считали, — ответил я ей.

На следующий день мешочек с баджрой перелетел через степу. Жареный чилли и соль тоже. Я отправил ей таким же образом бутылку маринада и банку консервированных бананов.

Нараяни спросила:

— А можно я угощу других женщин?

— Конечно, конечно! Угостите всех!

— Вы… вы любите меня? — спросила она вдруг с надеждой.

— И вы еще спрашиваете?

— Здесь, — сказала Нараяни, — много хорошеньких женщин. А я не очень.

— Я тоже не очень.

— Как бы мне хотелось поглядеть на вас!

Наконец, настала грозовая ночь. Гремел гром, сверкала молния. Дождь лавиной обрушился на крышу. «О дождь! Не вырывай с корнем деревьев. Не пугай бедных женщин за стеной. Рассейтесь, тучи», — шептал я, сидя в одиночестве в своей камере той страшной ночью.

На рассвете пришел, как всегда, охранник, выключил свет, отомкнул мою дверь. Я вышел. Мир вокруг казался старательно вымытым, благоухающим свежестью.

Такие дождливые ночи могут быть и потом. Но бежать сейчас я уже не хотел. Постепенно я вообще забыл о приготовленных гвоздях.

Соленая рыба, жареная печенка, яйца, хлеб перелетали с одной стороны на другую и обратно. Дни и ночи проходили незаметно.

— Скоро нас поведут в больницу, — сказала однажды Нараяни. — Вы могли бы прийти туда тоже? Хотя бы издали я посмотрю на вас. — Она немного помолчала и снова спросила: — А как вы узнаете меня? У меня темная родинка на правой щеке.

— А я приду с розой. Я не ношу шапку. Немного лысоват. В больнице у меня знакомый санитар, мой ДРУГ.

— Завтра я скажу вам точно, когда мы сможем встретиться в больнице.

Настала ночь, потом снова утро. Снова появился охранник, и потушили свет. Открылась дверь, я вышел. Как только заметил, что сухой сучок перелетел через стену, тотчас бросился туда. Нараяни сказала:

— В четверг в одиннадцать часов я буду в больнице. Родимое пятно на правой щеке. Не забудьте!

— А у меня в правой руке — роза!

— Я помню.

Понедельник, вторник. В среду в полдень, помывшись под краном, я в раздумье сидел на своей койке. Неожиданно появился Брат Тюремщик и сел рядом со мной.

— Я давно не видел вас в вашей обычной одежде, — сказал он и, развернув сверток, выложил свежевыстиранные дхоти и рубашку.

В этот момент я заметил, как сухая ветка перелетела через стену.

— Оденьте, я хочу посмотреть, как вы выглядите в своей одежде.

Я натянул рубашку и дхоти.

— Чудесно! — воскликнул он и добавил: — Можете идти, мистер Башир. — Вы — свободны!

Я остолбенел. В глазах у меня потемнело, уши словно заложило. Не в силах ничего понять, я растерянно спросил:

— Почему я должен быть свободен? — И тут же осознал глупость своего вопроса.

Брат Тюремщик рассмеялся.

— Я получил распоряжение освободить вас. И с этого самого момента вы — свободный человек. Можете идти!

Свободный человек! А хочу ли я теперь выйти на свободу?

— Вам следует получить деньги на проезд. Что-нибудь возьмете с собой?

Он скатал постель. Под ней лежали рукописи некоторых моих рассказов. Сложив листки пополам, засунул их мне в карман. Потом взял меня за руку и вывел из камеры. Я постоял немного в цветнике, любуясь в последний раз своими розами. Еще одна сухая веточка перелетела через степу. Но Брат Тюремщик уже замкнул двери моей камеры.