Современная индийская новелла

— В тюрьме не положено, — сказал охранник, и все это в один миг исчезло в складках его огромного тюрбана. Лезвие мне было просто необходимо, чтобы разрезать спичку на несколько частей. Охранник, конечно, продаст эти вещи и купит что-нибудь своим детям или внукам.

— Господин охранник! А сколько у вас детей? — своим вопросом я, казалось, вывел его из задумчивости.

— Шестеро! Пять девочек и один мальчик.

Пять девочек! Так вот почему он такой угрюмый.

— Смею надеяться, ваши детишки и супруга пребывают в добром здравии, — вежливо заметил я.

— Да! Да! Давай, иди быстрее!

— Плохо им будет, если, не дай бог, с вами вдруг что стрясется? — продолжал наседать я.

— Да помолчи ты… Тогда бог приглядит за ними.

— Я сильно в этом сомневаюсь.

— Это почему же?

— Видите ли, я обладаю известной долей духовной власти. Я был саньяси^[81]. По всей Индии нет такого храма или мечети, которые я не посетил бы. Нет такой святой реки, в которой я не совершил бы омовения, нет и горной вершины, лесной чащобы, пустыни, отдаленного океанского побережья…

— Ну, так что из того?

— Вот, например, бог не в силах же освободить вас от уплаты налога!

— Я не совершил никакого греха, и бог заступится за меня.

— А как же насчет того, что вы меня, можно сказать, ограбили?

— Ограбил?

— Когда господь призовет вас к себе, дражайший мой страж, он наверняка спросит: «А где те биди, спички и лезвие, которые принадлежали моему бедному слуге Баширу?»

Стражник остановился и какое-то мгновение не мог вымолвить ни слова. Потом он расхохотался и возвратил мне мои сокровища.

— Спасибо, сэр. Говорят, — продолжал я, — что Ганди при смерти. Вы не слыхали каких-нибудь новых сообщений?

— Он прекратил голодовку и выпил чашку апельсинового сока, — ответил охранник.

— Прекрасно! Я очень рад.

Мы шли вдоль ряда железных дверей.

— А много у вас здесь политических? — спросил я.

— В вашем отделении семнадцать.

Вот так-то. Меня поместили в особое отделение!

Мы прошли еще немного, и тут я услыхал вдруг серебряные колокольчики смеха. Я огляделся. Неужели это только плод моего воображения?

Я уже почти позабыл об этом удивительном творении бога — женщине.

И все-таки это не фантазия. Теперь смех доносился громче и отчетливее.

Я спросил у охранника, откуда доносятся эти звуки. Усмехнувшись, он поинтересовался:

— А вы женаты?

— Нет! Но какое это имеет отношение к моему вопросу?

— А чего вы обращаете внимание на все это?

Оказаться внутри Центральной тюрьмы окруженным мрачными коробками зданий, виселицами — и вдруг услышать женский смех. И охранник еще удивляется, почему я обращаю на это внимание!

— Да это из женской тюрьмы. Вы как раз по соседству с ними будете. Сколько вам дали?

— Два года строгого и тысячу рупий штрафа. Если не уплачу штраф, то еще полгода.

— Между вами и женской тюрьмой только стена.

Стена — за ней женская тюрьма…

Мы пошли дальше. Я крепко прижимал к груди узел с пожитками. Через железные ворота вышли на следующий двор. Деревья. Несколько бараков. А там, за стеной, — женская тюрьма.

Каждый барак — отделение тюрьмы. Другой охранник повел меня в один из них. Железная дверь камеры была открыта. Возле двери я увидел водопроводный кран. Я сполоснул лицо, вымыл руки и ноги, напился холодной воды. Потом наполнил кружку, пробормотал молитву и переступил порог своего нового жилища.

Охранник закрыл железную дверь. Я сказал ему вдогонку:

— Я еще сегодня не ужинал.

— Тебя внесли в список с завтрашнего дня. Утром будут кормить как всех.

— Тогда выпусти меня отсюда. А завтра я приду обратно!

Охранник ошалело посмотрел на меня.

— Господи, спаси… — прошепелявил он и поспешил удалиться.

Свет от мощной лампы через окошко в двери проникал в камеру. Я расстелил на полу стеганое одеяло и поставил в угол кружку с водой. Близилась ночь. Конечно, я мог бы учинить грандиозный тарарам: барабанить в железную дверь, кричать, чтобы мне дали поесть. Но все это ни к чему не приведет — есть мне все равно не дадут, да, пожалуй, еще тумаками наградят. Сколько их мне уже досталось за годы борьбы за нашу свободу! Меня били ружейным прикладом, волокли по улицам, время от времени сажали в тюрьму.

На этот раз меня осудили за печатное произведение, и я гордился этим.

Я даже забыл расщепить спичку на части и прикурил биди от целой, хотя это, конечно же, было большой роскошью. Нельзя становиться беспечным: надо экономить спички. Несколько раз затянувшись, я отложил сигарету.

Попытался прислушаться, но звуков женского смеха уловить не смог. А я-то предполагал, что уже за следующей дверью находится женская тюрьма!

Этот женский смех… Может, мне просто пригрезилось…

Я попытался разглядеть что-нибудь снаружи, но напрасно, потому что со двора светила яркая лампа. Тьма окутывала мир, и невозможно было проникнуть взглядом в окружающий мрак.

Наутро охранник забарабанил в железные двери — подъем.

Согнувшись, вымылся под краном, надел тюремную робу, сполоснул тарелку и пошел знакомиться со своими соседями. Быстро покончив с каньджи и чатни^[82], отправился поглядеть, что делается на тюремном дворе. Мне нужно было добыть чайного листа и сахара.

Уже через месяц моя тюремная жизнь была «налажена». Во дворе я устроил небольшой очаг, сухие ветки служили топливом. Две пачки чая и сахар спрятаны в подушке. Время от времени мне перепадали сигареты, бумага, карандаши, даже какой-нибудь соус. Начальник тюрьмы сам дал мне нож — он знал, что я умею прививать саженцы манго. Около барака я разбил небольшой сад, посадил даже несколько розовых кустов, которые мне удалось раздобыть.

Мой день начинался с того, что один из приговоренных к пожизненному заключению приносил мне каньджи. Стройный круглолицый парень с улыбчивыми глазами. На нем была красная шапочка, а это означало, что он убил кого-то, совершил кровавое преступление, но его не повесили. Наливая мне как-то каньджи, он шепнул: «Сходи в изолятор, найди санитара! У него есть для тебя чай».

Я нашел санитара. Он оказался моим старым знакомым — я останавливался однажды в его деревне. Его схватили во время беспорядков и приговорили к пожизненному заключению. За хорошее поведение и трудолюбие он был определен санитаром в тюремную больницу. Он снабжал меня чаем, сахаром, яйцами, хлебом, молоком, биди — всем, что можно было достать за воротами тюрьмы.

У нас наладилась связь с внешним миром. Мы получали письма и посылали сами. Иногда ночью через стену перебрасывались пакеты с продуктами. Утром мы подбирали их.

Временами я поглядывал в сторону женской тюрьмы, вспоминая тот звонкий смех. В полдень, когда заключенные нашего отделения отдыхали, я взбирался на самую верхнюю ветку хлебного дерева и смотрел на дорогу.

Почти все охранники занимались подпольным бизнесом; когда заключенных водили дробить камни, они проносили в дхоти, которые, как правило, не осматривались у ворот, продукты. Таким образом в тюрьму постоянно поступала контрабанда. Ко мне в камеру наведывался иногда помощник начальника тюрьмы по прозвищу Брат Тюремщик со своей овчаркой. Мы подолгу беседовали с ним о собаках.

Долгие вечерние часы я проводил в своей камере или в саду, наедине с деревьями и цветами. В один из таких вечеров и появился вдруг Брат Тюремщик. Он сообщил, что некоторые заключенные выпускаются на свободу.

Можно ли передать, как все мы были счастливы! Брат Тюремщик принес нашу одежду. Я попрощался с друзьями. Обещал писать, прислать им книги. Но случилось нечто непредвиденное: других освободили, а меня оставили в тюрьме. Может быть, произошла какая-то ошибка? Брат Тюремщик упросил начальника тюрьмы дать телефонограмму с запросом. Дождались ответа. Меня не освободили.

Я испытывал такое ощущение, будто остаюсь один в мертвом городе. Целое стадо выпустили пастись на сочный луг, и только одна черная овца осталась в загоне. Я стал единственным обладателем двух колод карт, кувшинчика с маринованными овощами, банки консервированных бананов, душистого табака и бетеля. Что-то зловещее почудилось мне в этом запасе. Я отдал бананы в тюремную больницу, карты — красным шапкам, а листья бетеля — тому парню, что разносил по утрам каньджи. И снова потекли дни…