Современная датская новелла

Карл Шарнберг

Восемь лет спустя

_{Перевод Н. Крымовой}

Дорогой Эгон,

…Грелль мертв. Я убил его. Я совершенно спокоен. Поверь мне, хотя я знаю, что это мое последнее письмо, я совершенно спокоен. Исчезло все, что терзало меня долгие годы. Умерло вместе с Греллем.

Я не понимаю, как можно убить человека и все же быть спокойным. Ничто меня не мучит. Совесть не обвиняет. Моя воля вылилась в действие, и я чувствую себя спокойным и свободным. Только страшно усталым.

Если бы заснуть. Так хочется растянуться и забыть обо всем. Только спать. Но сначала нужно написать это письмо. Хочу, чтобы ты все узнал от меня. Наши братья жили и умерли вместе, и мы с тобой жили вместе. Теперь мы разлучаемся, и я хочу, чтобы ты знал почему. Почему я должен был убить Грелля, хотя он и уплатил свой долг обществу.

Ты не знаешь его последних слов. Он сказал их, когда однажды вечером мы оказались вместе:

— Твой брат умер, а я жив. В борьбе всегда один проигрывает, другой выигрывает. На этот раз выиграл я.

Странно, что я помню это так отчетливо. Прошло два долгих месяца с тех пор, как он это сказал, а я до сих пор вижу его улыбку. Он огорченно пожал плечами и сказал:

— Твой брат умер, а я жив.

И вот Грелль тоже умер. Я убил его. Закончив письмо, умру и я, я это знаю.

Какой страшный мир. Люди умирают, людей убивают. Как ты и твои друзья могут верить в то, что человек властвует надо всем?

Поверь мне: я не ухожу от ответственности, говоря, что не я сам убил Грелля. Я знаю, моя рука подняла пистолет. Мой глаз нацелился. Мой палец нажал гашетку и произвел смертельный выстрел.

И все-таки убил его не я. Что-то во мне хотело, чтобы это произошло. Это желание зародилось во мне в тот день, когда Грелля помиловали, и только теперь я чувствую себя свободным. Потребность, росшая во мне, умерла вместе с ним.

Но, увидев его мертвым, я понял, что ты, несмотря ни на что, прав. Новые люди будут продолжать его дело. Грелль будет жить, пока есть те, которым он нужен.

Поэтому я признаю, что проиграл. Человек, выдавший наших братьев, умер, но есть другие, готовые выдать нас.

И поэтому я должен рассказать тебе все, что произошло. Лишь бы ты понял, что я не мог поступить иначе, тогда все в порядке. Ты, идущий другим путем, может быть, извлечешь урок из того, что сделал я, из моего поражения.

Я хотел действия. Не слов, а действия. Нас пытались задушить словами. Больше всего на свете я ненавижу пустые, громкие слова. Они убивают мысли, лишают человека радости. Все, что имело для меня какое-то значение, растворилось в этих словах. Действия не было. Одни слова. Мы пытались улучшить мир, побороть зло, взрастить добро. Словами.

И вот. Однажды мы с Греллем оказались вместе. Пустыми словами я попытался сразить зло, убившее наших братьев.

— Я выиграл, — сказал он. — Я выиграл. И выиграю снова.

За его словами скрывалось действие. Я это знал. Мне стало страшно. И страх заставил меня действовать. Одними словами мы никогда не сможем побороть зло. Мы должны действовать, в противном случае нас разобьют.

И я стал действовать. Я убил Грелля. И все же признаю, что проиграл. Ибо я боролся в одиночку, вел свою личную борьбу. Однажды ты сказал, что мы можем победить только сообща. Потерпев поражение, я понял тебя.

Поэтому я и пишу тебе все это, Эгон. Может быть, я не допишу письма, но и написанного уже достаточно.

Остальное только объяснение…

Свен вгляделся, прислушался к мраку. Было почти совсем тихо. Он только догадывался, что где-то шумят морские волны. Ветер, игравший с листвой деревьев, казался легким несмолкаемым шепотом.

Он выглянул в окно. Он ничего не слышал, пока писал. А теперь ждал голоса, который скажет:

— Пойдем. Пойдем вместе. Тихо и спокойно.

Но он не хотел идти за этим голосом. Он хотел быть в одиночестве. Он уйдет, скрытый великим мраком.

Его мучила боль. Буравила спину словно нож. Снова и снова. Пронизывала все тело. Иногда казалось, что он больше не сможет вздохнуть. Каждый вздох грозил разорвать грудь. Он попытался встать. Как он устал!

Керосиновая лампа начала дымить. Он прикрутил фитиль, и светлое пламя вновь ожило.

Он горько улыбнулся, повернув страницу в большом блокноте.

Что за судьба. Он, Свен Биркер, брат павшего Кая Биркера, молодой многообещающий педагог, двадцати лет от роду, пишет завещание. Он, мягкий и добрый человек, вынужден скрываться в ночи потому, что убил. Он, для кого война и насилие были историей и заголовками в газетах, убил одного из тех, кто внушал наибольший ужас в годы войны.

Встретив этого человека впервые, он рассматривал его с любопытством. Грелль был худ и бледен после пребывания в тюрьме. Грелль, внушавший такой ужас, Грелль, которого так ненавидели, сидел с рюмкой коньяку в дрожащей руке.

Свен подошел к нему. Он не мог не подойти. Ему нужно было услышать голос этого человека, увидеть его глаза.

— Ты меня не знаешь, — сказал он.

Грелль только улыбнулся. Снисходительно и дружелюбно.

— Это не моя вина, — ответил он. — Хочешь выпить?

Свен не спускал с него глаз. Ему нужна была ясность.

— Я брат Кая, — сказал он, — брат Кая Биркера.

Грелль посмотрел на него вопросительно. По-прежнему с улыбкой, как бы защищаясь. Но улыбка постепенно застывала. Значит, он помнил. Потом он снова попытался улыбнуться. Боже мой, все это уже забыто.

— Да, — проговорил он. Это прозвучало так равнодушно. — Ты брат Кая Биркера. Вас было всего двое?

Ответа не требовалось. Это знали оба. Совершенно неважно, было ли их двое или десять. Грелль знал, что дело идет об одном Кае Биркере. А он умер. Грелль почти его забыл, но вот кто-то помнил. Брат Кая Биркера.

Свен не слышал вопроса. Он давно готовился к этому моменту. С того самого дня, когда Грелля помиловали. Он искал его много месяцев и встретил впервые совершенно случайно. Поздним вечером в маленьком ресторанчике. Он ничего не сказал. Сидел в углу и смотрел на него. И только когда ресторанчик закрыли, он ушел. Вслед за Греллем.

Он помнил все вечера, когда приходил сюда, чтобы снова увидеть этого человека. Приходил много раз. И каждый раз Грелль сидел за бутылкой коньяка, окруженный группой молодых людей. Всегда разных. Грелль ежевечерне заводил новые знакомства. Предлагал молодым выпить и беседовал с ними. Иногда они говорили очень громко. Отдельные фразы доносились до Свена. Разговор всегда шел о политике. Грелль спрашивал, молодые отвечали. Грелль спрашивал и слушал.

— Я брат Кая Биркера, — сказал Свен. — Ты помнишь Кая Биркера?

Грелль зажег сигарету. Задул спичку. Тщательно, как бы боясь, чтобы не вспыхнул пожар.

— Сколько тебе лет? — спросил он наконец.

Что за вопрос. Сколько лет. Он, Свен Биркер, должен говорить этому человеку, сколько ему лет. Никто бы не понял его ответа. Он стар. Страшно стар. Последние месяцы разбили его вконец. Жажда мести, жажда уничтожить этого зверя, въелась в его душу. И вот зверь сидит перед ним. Улыбаясь, с рюмкой коньяку.

— Ты убил моего брата? — сказал он. Эти слова прозвучали вопросом. Но он не требовал ответа. Он его знал. Этот человек убил его брата, а теперь сидит здесь и пьет коньяк.

Грелль провел рукой по жидким волосам.

— Я его не трогал, — ответил он. — Я не убивал никого. Они его убили.

Они. Это слово висело в воздухе между ними. Оба хотели бы его забыть. Забыть их и все, что они принесли с собой.

Но они не могли забыть. Они оба были связаны ними и не могли освободиться.