Современная африканская новелла

Как нужна была ему ночь! Мрачная, вселяющая ужас ночь с ее непонятными шорохами и криками, скрещивающимися, точно клинки. Как нужна была ему ночь с ее изрешеченным звездами плащом, с ее притаившимися под сенью неподвижных деревьев тропинками, тайны которых не выдавал даже яркий лунный свет. Не та любимая им ночь, когда он плясал у дверей родного дома, простирая руки к пламени костра. Не та ночь, когда он уводил подругу в непроходимые заросли и там, среди вздохов и невысказанных слов забывался в грезах о других землях и о другой жизни. Не та ночь, которая создана для безмятежного сна под колыбельную песню ветра, легкими пальцами ласкающего деревья… А страшная, молчаливая, как могила, ночь-сообщница, которая провела бы его потаенными тропами, заглушив шаги, так что не осталось бы никаких улик, никаких следов ускользающего от охотников зверя.

Гниющие листья покрыли землю сплошным ковром… Испуганные его приближением, в панике разбегались ящерицы. Голубая птица вспорхнула с ветки, когда Гандана прислонился к дереву, чтобы перевести дух. Мир возвращался в свое первоначальное состояние, и вот опять уже раздалась песня горлиц. Джип умолк, но Гандана отлично знал, что это означает. В лесу без конца, без края и без дорог борьба за свободу для него только начиналась.

Он больше не торопился. Теперь надо было двигаться как можно тише и осторожнее, строго рассчитывая каждый шаг, прислушиваясь к каждому подозрительному шороху. Он лег на землю и пополз, держась ближе к деревьям. Но кровь, сочившаяся из ран, оставляла пятна на траве, и люди из джипа могли заметить их.

Большая ящерица пристально посмотрела на него, две горлицы на вершине дерева замолчали и с любопытством повернули к нему свои темные головки. Наконец Гандана дополз до зарослей кустарника и обессиленный повалился в траву. Лягушки на заливном лугу сердито квакали. Молчание, окутавшее лес, казалось осязаемым, это была раскаленная зноем раковина, которая скрывала, оберегая от врагов, хрупкое тело моллюска.

Моллюском был Гандана. Он продолжал упорно сражаться за свою свободу. Безымянный, простой винтик, ничтожная часть грозной и загадочной машины жизни, он не желал сдаваться, и его последний немой призыв был обращен к земле, которая породила его и в которую глубоко уходили его корни.

Заслышав шорох, пугливые ящерицы, до этого мирно дремавшие на солнце, попрятались среди камней, и Гандана понял, что это конец. Он съежился и, затаив дыхание, прижался к земле. Клочья облаков, рассеянных по небу, собрались в большие легкие тучи и заслонили солнце, но Гандана не видел этого. Перед его глазами был только бескрайний лес, невысокие, почти голые деревья и красноватая, колышущаяся от ветра трава.

Он хотел о чем-то подумать, но не смог. Защищаться было бесполезно. Он не знал, что такое справедливость или несправедливость. Он не знал, что такое победить или быть побежденным. Ему было незнакомо даже то чувство единения, когда один человек протягивает руку другому и они понимают друг друга без слов.

Его прощание с жизнью было спокойным, почти нежным. Но мысли его так и остались разрозненными, противоречивыми; он тщетно пытался собрать их воедино и понять в конце концов то, что должно быть понятно каждому.

Вот почему ружье из вороненой стали взяло на прицел не человека, давшего победить себя в этих зарослях без конца, без края и без дорог, а поверженного бога, который перестал сопротивляться лишь после того, как претерпел все выпавшие на его долю страдания.

И только тогда он вдруг заметил, что ветер разогнал тучи и на небе снова сияет солнце.

Чинуа АЧЕБЕ

(Нигерия)

МАЛЬЧИК И РЕКА

Чики исполнилось одиннадцать лет, а он нигде не был, кроме родной деревни. Однажды мать сказала, что он едет жить в Онитшу, к дяде. Сначала Чики обрадовался. Ему надоела деревня в глуши и захотелось побывать в большом городе. Он слышал много интересного об Онитше. Слуга дяди — Майкл, который приехал за ним, рассказывал просто чудеса, будто в их квартале есть водопровод и водой можно пользоваться сколько хочешь, никуда за ней ходить не надо. Чики не хотел этому верить, но Майкл поклялся самой верной клятвой: он приложил указательный палец правой руки к языку и вытянул руку с этим пальцем к небу. Чики онемел от изумления и от радости: ему больше не придется каждое утро ходить за водой к реке! Беда в том, что в их деревне Умуофии тропа к реке была такой неровной и каменистой, что половина родительских тумаков приходилась за разбитые кувшины. И еще, в Онитше он будет жить в доме, под железной крышей, а не в жалкой хижине, покрытой пальмовыми листьями.

Все складывалось как нельзя лучше, хотя, когда настало время прощаться с матерью и сестрами, Чики расплакался. Сестры тоже принялись реветь. И у мамы навернулись слезы на глаза. Она положила ему руку на голову и сказала:

— Доброго тебе пути, сынок. Слушайся во всем дядю! Онитша — большой город. В нем много опасностей, в нем злодеи, которые воруют детей. Не гуляй один по городу. И еще, не подходи близко к реке — там, говорят, люди тонут каждый год…

Она дала Чики еще много полезных советов. Он кивал все время головой и шмыгал носом.

— Не плачь, — сказала под конец мать. — Помни, что ты уже большой мальчик.

Чики вытер рукой слезы и взял в руки деревянный сундучок, который мать специально по этому случаю заказала у деревенского плотника Джеймса Океке. В сундучке лежали школьные учебники и одежда Чики.

Они прошли, Майкл — слуга дяди, и Чики, полмили до шоссе, по которому в Онитшу ходил местный автобус — даже не автобус, а обыкновенный грузовик с крытым кузовом и скамейками для сидения. Это был очень старый грузовик по прозвищу «Тише-едешь-дальше-будешь». Он уже с трудом карабкался по холмам и пригоркам. А когда на пути встречался особенно крутой подъем, шофер вылезал из кабины и подкладывал под задние колеса толстую жердь, чтобы грузовик не скатился сам со склона вниз и не перевернулся. Иногда он просил сойти и пассажиров, и те помогали ему толкать машину сзади. «Тише-едешь-дальше-будешь» тащился сорок миль до Онитши часа три, а то и больше, если еще и ломался в дороге, тогда путешествие в город занимало целый день или даже два дня.

Но Чики повезло. «Тише-едешь-дальше-будешь» не сломался и останавливался только после крутых подъемов, да и то ненадолго — набрать воды в радиатор. И они благополучно в тот же день добрались до города Онитши.

Поначалу ему многое в городе показалось странным. Взять, например, воров и злодеев. Он не мог их различить среди городских жителей, как ни ломал голову. В Умуофии все воры были, как говорится, на виду, а здесь люди не знали своих соседей, могли жить под одной крышей и совсем не знать друг друга. Тот же Майкл, дядин слуга, рассказывал Чики, что если даже человек станет умирать у себя дома, то рядом, в другой комнате, сосед может слушать граммофон и не знать, что происходит у него за стеной. Этого уж Чики совсем не мог уразуметь.

Но время шло, и через несколько месяцев Чики чувствовал себя в городе как дома. Он подружился с ребятами в школе, и лучшим его другом стал мальчик одного с ним возраста, по имени Сэмюель. Он хорошо играл в футбол и в игре мог обвести любого. А когда он особенно отличался во время школьных матчей, болельщики аплодировали ему и громко кричали: «СМОГ! СМОГ!»

СМОГ — это прозвище. Полное его имя было Сэмюель Мадука Оби, и прозвище ему дали по начальным буквам. А когда он стал настолько грамотным, что узнал про свои инициалы, то сразу же прибавил к ним еще и букву «Г». Для краткости эти четыре буквы могли сойти за пожелание себе удачи или счастья: Спаси Меня, О Господи.

Чики тоже научился играть в футбол, но ему не понадобилось прозвище. Чики есть чики [7]. Он так и писал свое имя на обложке учебника: Chick.