Современная африканская новелла

И на следующий день, когда негр был уже там, у ограды, чтобы смеяться своим добрым, радостным смехом и играть для мальчика на своей жестяной гитаре, к нему подошел полицейский, а откуда — мальчик с большими, широко раскрытыми от недоумения и страха глазами толком даже не успел заметить. Полицейский остановился, положил руку на плечо негра и увел его с собой.

Прошло много дней. Сначала мальчик вел себя так, словно все ждал; он бродил по двору и саду, перегнувшись через ограду, всматривался в глубь улицы, все ждал, что с минуты на минуту появится негр с гитарой. Потом мало-помалу его большие глаза становились все спокойнее, и мальчик, слабый и хрупкий, с густыми темными завитками на голове, вернулся к своим автомобилям из зеленой пластмассы и оловянным солдатикам в красных и голубых мундирах.

Но однажды утром его подозвала прачка и со странным видом испуганной заговорщицы прошептала: «Шш! Не шуми и не говори громко, а то сеньора узнает…»

Помнит ли мальчик того парня, который всегда приходил играть там, у ограды? Помнит ли?

С огромными, блестевшими от возбуждения и беспокойства глазами мальчик жадно слушал слова прачки.

Помнит ли!

Прошлой ночью, рассказывала прачка, он приходил сюда, в дом. Он уже давно вышел из тюрьмы, но не приходил потому, что боялся сеньоры. А прошлой ночью пришел, чтобы спросить о мальчике и проститься, потому что сегодня рано утром собирался ехать на шахты в Трансвааль.

И в страхе, с большой осторожностью, прачка показала мальчику — о мой господь! — гитару. Гитару, сделанную из большой жестянки из-под оливкового масла, с прилаженной к ней дощечкой и шестью струнами, очень тонкими и туго натянутыми… Шш! Он приходил сюда, чтобы отдать гитару. Оставил ее, чтобы мальчик играл на ней… Но прачка не может ее отдать. Нет, не может! А вдруг, не дай бог, сеньора увидит гитару! Лучше в воскресенье, когда прачка пойдет домой, она возьмет с собой гитару и спрячет ее у себя в чулане.

Однако странное дело, наступило воскресенье, но прачка нигде не могла найти гитару, которую оставила в углу комнаты для прислуги. Не могла найти, и все тут.

И ни сеньора, ни прачка и никто другой никогда не могли понять, почему у мальчика появилась нелепая привычка проводить целые дни в подвале, под домом, в самом дальнем углу, среди досок от старых ящиков, паутины и пустых бутылок. Никто так и не узнал, что за глупые игры стал устраивать мальчик с того дня в том углу, куда никто не заглядывал и где умещалось лишь его маленькое и хрупкое тело.

А он — о! — он никому ни за что на свете не раскрыл бы своей тайны, своей удивительной тайны.

Нуно БЕРМУДЕС

(Мозамбик)

ГАНДАНА

Без конца, без края и без дорог раскинулся этот лес. Ласки от него не жди. Даже мякоть плодов, что вызревают в нем, пронзительно терпкая. Солнце — будто багровая, никогда не заживающая рана, и всякий раз, когда она вновь раскрывается на пепельно-серой коже неба, обитатели кустарников тщетно ищут прохлады в сумрачной чаще, где протекает ручей и журчит источник. Только змеи шару, мамба и жибойя могут часами жариться на солнцепеке да горлицы воркуют в лишенных листвы кронах деревьев.

Лес никогда не кончается. Каких только деревьев и кустарников не встретишь в этом лесу без конца, без края и без дорог. Суровая микайя, растопырившая свои острые, как иглы, пальцы-колючки; отягощенная плодами с жесткой, вяжущей сердцевиной стройная масала; дикорастущее дерево кажуэйро с ароматными цветами… Километр за километром тянутся одинаково угрюмые, будто вымершие леса, и вдруг — то тут, то там яркие, невиданной раскраски цветы, бросающие вызов сонному однообразию. Лишь когда спускается ночь и выплывает луна, большая и круглая, как янтарный диск, обитатели леса оставляют свои укрытия и выбираются на равнину. Цикады и сверчки отчаянно стрекочут, лягушки посылают в глубину ночи хриплые настойчивые призывы.

И все это лес. Все это непонятный и таинственный мир животных, который враждебен человеку, попирающему ногой его святыни и укромные уголки, ведомые только тиграм, львам, антилопам да пресмыкающимся.

Гандана остановился на краю равнины. Изжелта-белое солнце испещрило зелень деревьев золотистыми бликами. Черная кожа Ганданы сверкала на солнце, как вороненая сталь, отливая, подобно ей, голубоватыми и алыми отблесками. Он никак не мог собраться с мыслями: они все время путались и разбегались в разные стороны, сталкиваясь друг с другом, точно прохожие в уличной толчее.

Тогда он сказал самому себе: «Гандана, ты долго не продержишься». Однако он знал, что стоит благополучно миновать эту равнину и перелесок и достичь подножия горы, как его ждет свобода. Он уже слышал нежное воркованье горлиц и различал по ту сторону равнины узкую полоску света, которая стояла над окутавшим рощу лиловым маревом. Но Гандана повторил еще раз: тебе не дойти до горного хребта. Он бросился наземь, раздвинул траву и, вцепившись огромными жилистыми руками в затвердевший ил заливного луга, принялся жадно лизать темную, пропитанную водой землю. Лежа ничком, раскинув руки, он походил на гигантского жука… Потом Гандана сел и встряхнул сильными плечами. Затравленное, точно у загнанного зверя, выражение его глаз постепенно становилось все спокойнее и наконец сменилось задумчивостью. Из пестрой, беспорядочной толпы воспоминаний медленно выплыло острое лицо индийца, затем маленькая грязная комнатушка в трактире, грохот падающих с балкона мешков фасоли, кукурузы и земляного ореха. Но тут снова все смешалось у него в голове. Раздался пронзительно-резкий голос, извергающий потоки брани, и вдруг в руках у него очутилась бутылка, которой он со всего маху ударил обидчика по голове. Звон разбитого стекла, залитое кровью и пивом лицо индийца. Однако тот удержался на ногах, и тогда Гандана, не дожидаясь нападения, запустил в него первым попавшимся под руку предметом. Затем в его памяти смутно возник последний эпизод — новенький, еще не побывавший в употреблении нож для рубки кустарника с этикеткой на ручке… и все заволокло кровавым туманом…

Теперь перед глазами у него был совсем иной мир, не похожий на прежний. Гандана чувствовал себя как бы его частью, ощущал полное слияние с природой — с приветливой тишиной пейзажа, ласковым щебетом птиц, шорохом трав. Он поднял глаза и огляделся по сторонам. Утро властно вступало в свои права, и солнце рассеивало оставшийся с ночи голубоватый туман, который застлал все вокруг легкой полупрозрачной паутиной.

— Пора, Гандана…

Он вскочил и зашагал по заливному лугу. Жара все усиливалась. Зной уже становился нестерпимым, когда Гандана одолел наконец половину пути. Но ничто не могло сломить его волю. Ничто не могло помешать его загрубелым сильным ногам идти по дороге свободы. Вдалеке, над лесом, в безоблачном небе, парил коршун-стервятник. Выискивая добычу, он описывал круги, поднимался все выше. Испуганно затрепетала и золотой молнией пронеслась по лугу газель.

Гандана ничего не видел, ничего не чувствовал, даже ни о чем не думал. Ему бы только добраться до хребта, а уж там у него хватит времени поразмыслить.

Внезапно на противоположном конце поляны появился джип. Шум мотора еще не коснулся ушей Ганданы, однако он инстинктивно почуял опасность и ускорил шаги. Ехавший в машине негр-проводник тоже, еще не видя Ганданы, понял, что он напал на след, и указал шоферу на чуть примятую траву, выдающую беглеца.

— Ты долго не выдержишь, Гандана…

Словно лодка, джип рассекал бескрайнее зеленое море, оставляя за собой широкий извилистый след. Горлицы в перелеске первыми услышали вдалеке шум мотора и замолкли. Удивленный этим, Гандана остановился. Обернувшись, он увидел автомобиль, виляющий из стороны в сторону, и даже различил сидящих в нем негра и двух вооруженных до зубов индийцев. Тогда он из последних сил бросился бежать, прячась за деревьями. Острые колючки микайи рассекали тело, но Гандана, стиснув зубы, продолжал путь. Перелесок принял его в свои объятия, но беглец уже слышал, как глухо ворчит мотор. Он стрелой метнулся вперед, перепрыгивая через поваленные стволы деревьев и будто по волшебству встающие перед ним заросли колючих кустарников.