Современная индийская новелла

— Отец был вместе с вами в кампании тридцатого года…

— Ах, да! С тех пор прошло уже четверть века… Значит, Нана — вага отец? Ну что ж! Таким отцом можно только гордиться. Большой патриот. Если бы он не оставил политику, то сегодня занимал бы мое место. Но ведь после освобождения из тюрьмы он отошел от нас…

— Он считал, что его долг находиться ближе к беднякам и служить им.

— Да, да, разумеется… Но потом, я слышал, он и это оставил… Почему?

— Его разбил паралич.

— Ай-ай-ай! Какое несчастье… Вообще, помнится, он отличался некоторой вспыльчивостью. Характер у него был что порох… Скажите, он по-прежнему остался немного горячим?

— Не немного, а даже очень, — улыбнулась Сунита, — еще в детстве, когда я попадала ему под горячую руку, мне частенько доставалось.

Министр рассмеялся. Сунита решила, что наступил самый подходящий момент вручить письмо, и робко протянула ему конверт. Министр быстро пробежал письмо глазами, и на лице его появилось выражение легкой растерянности и сожаления.

— Видите ли, — начал он, — мне было бы очень приятно встретиться с вашим отцом. У нас есть что вспомнить, о чем поговорить, ведь мы и в тюрьме сидели вместе… Но… таков уж, видно, удел министров — ни минуты свободного времени. Недаром говорится: у кого на голове корона, у того голова полна забот.

— Но ведь вы находитесь очень близко от Савалгао… Отец так обрадуется, если вы к нему зайдете… — голос Суниты задрожал. — Отец измучен одиночеством, а я не знаю, как его поддержать. Кроме меня, у него никого нет. Он считает, что вся его жизнь пуста, бессмысленна, никому не нужна — как кожура съеденного банана. После того как он заболел, он не выезжает из деревни, не выходит из дома. У него никто не бывает, все его забыли…

Сунита умолкла, а между тем как много хотелось бы ей добавить еще, но стоило ли? Кто искренне посочувствует чужому горю? Зачем рассказывать министру про страдания отца, если этот человек, как видно, не очень-то расположен слушать…

Ее размышления прервал звонок. Это министр вызвал секретаря. Тот вошел в комнату.

— Сегодня вечером в Этваре состоится открытие обелиска в память о кампании тридцатого года, не так ли? — обратился к нему министр.

— Да, сэр.

— Внесите в текст моей речи имя Наны Раджанс. Имя большого патриота, настоящего героя.

Затем, обратившись к Суните и еще раз приветливо улыбнувшись, министр проговорил:

— Сунита, передайте вашему отцу, что в мой следующий приезд я обязательно побываю в Савалгао. Конечно, было бы замечательно съездить туда и сегодня, но вы сами понимаете, сколько дел у министра. Как говорится, султан — один, а жен — полсотни.

* * *

Автобус, отправляющийся в Савалгао, давно уже был переполнен. Сунита сидела в углу и равнодушно, без всякого интереса перелистывала захваченный с собой журнал. Она взглянула на часы. Четвертый час. Ну, конечно, домой я попаду не раньше шести. Отец будет беспокоиться, тревожить соседей. А разве ему станет легче, после того как я приеду? Написала письмо против его воли, еле-еле уговорила подписать — и что же из всего этого вышло?!

Она почти с ненавистью посмотрела на журнал, который держала в руке. Ведь вся затея с письмом пришла ей в голову после того, как она прочитала в нем статью «Человеческая душа». Открыв журнал на той странице, где была помещена злополучная статья, Сунита читала:

«…Старики очень раздражительны. В них укоренились старые понятия о жизни, а менять сложившиеся за многие годы представления о ней им очень трудно. Понятна и их повышенная чувствительность к малейшей обиде, задевающей их достоинство… Так повелось на свете: маленьких детей все ласкают, молодым достаточно поглядеться в зеркало, чтобы остаться довольными собой, люди среднего возраста гонятся за богатством и славой, у стариков же ничего этого не остается. Никто уже не приласкает их, сами они вряд ли склонны любоваться на себя в зеркало, нет у них и сил гнаться за богатством и славой. Никому они не нужны, никто не считается с их мнением. Вот почему они постоянно раздражены, вечно всем недовольны, брюзжат. Много страданий приносит им их болезненное, легко уязвимое самолюбие…»

При первом чтении эта статья Суните чрезвычайно понравилась. Из-за нее-то она и сохранила журнал. Буквально наизусть выучила эти строки, совсем как ее ученицы в школе заучивают стихи. Статья проливала свет на психологию старого человека, и Сунита очень радовалась своей находке. Теперь же все сказанное в статье показалось ей набором пустых и бессмысленных фраз, и ей очень захотелось порвать журнал на мелкие кусочки и выбросить их в окно. Ведь из-за нее, из-за этой статьи, она решила написать письмо.

Когда-то отец умел и развеселить, и утешить маленькую Суниту и ее покойную мать Кайку. Читая статью, Сунита невольно сравнивала, каким отец был до болезни и каким стал теперь. Теперь, сколько бы она ни старалась ему угодить, какую бы ни проявляла о нем заботу, в ответ неизменно слышала только одно: «Яду… дай мне яду…»

Все, о чем она рассказывала или читала, вызывало его гневное осуждение. Она долго не могла понять, почему это происходит, и вот статья раскрыла ей глаза.

А теперь Сунита оказалась в положении того мальчика, который, пытаясь сбить плод манго камнем, угодил им в собственную голову. И ей было так же больно, как и тому мальчику…

А какие прекрасные картины рисовались ей в мечтах! Верный старой дружбе, министр поедет в Савалгао: это займет у него, на собственной машине, каких-нибудь три-четыре часа, не больше. Поговорит с отцом минут пять, а радости от их встречи тому хватит надолго… И вот все рассыпалось в прах… Что она скажет отцу, когда вернется? Ему, такому вспыльчивому, такому гордому? Болезнь озлобила и ожесточила его, а стоит ему чуть рассердиться, как тут же закусит нижнюю губу, нахмурит брови, взглянет исподлобья. В такие минуты он становится похож на каменное изваяние грозного бога. Того гляди, случится опять удар, этот уж наверняка окажется последним!

Уже было около четырех, но автобус не спешили отправлять. Может быть, оно и к лучшему? Пусть автобус задержится и придет в Савалгао поздно вечером. А еще будет лучше, если начнется дождь и она явится домой насквозь промокшая. Тогда отец, встревожившись за нее, забудет про все остальное…

Она выглянула наружу. Небо, затянутое черными тучами, вдруг представилось ей огромной закопченной сковородой. Время от времени его прорезали зигзаги молний. Сунита дала волю воображению: это какая-то старуха чистит черную сковородку, на которой местами выступают светлые полосы.

Сунита невольно улыбнулась: что за нелепые фантазии приходят иногда в голову.

Чтобы забыть об отказе министра, об уязвленной гордости отца, о ярости, которая им обязательно овладеет, Сунита стала не отрываясь смотреть на небо. Низко нависнув над землей и клубясь, ползли по нему черные грозовые тучи. То и дело, разрывая их завесу, сверкали молнии, сопровождаемые раскатами грома…

Только когда водитель подал наконец сигнал к отправлению, Сунита отвела взгляд от окна и поудобнее устроилась на своем месте.

В последнюю минуту в автобус вошло еще двое пассажиров. Сунита скользнула по ним равнодушным взглядом. У одного из вошедших, человека лет сорока, была уже сильно поседевшая борода, и Суните показалось, что она где-то видела его раньше, но где — не могла вспомнить. С ним был юноша лет шестнадцати-семнадцати. Старший, войдя в автобус, так и остался стоять у входа, стараясь никого не коснуться.

— Отец, пройди же вперед, — несколько раз попросил его сын, но тот так и не двинулся. По одежде этих людей было видно, что они очень бедны. И кто бы стал стеснять себя, чтобы эти двое могли сесть? Суните, как и всем, было совершенно безразлично, как они устроятся.

— Садитесь! — крикнул им снаружи мойщик автобусов. Однако садиться было негде. Юноша еще пытался искать свободное место, но его отец продолжал стоять как вкопанный.