Барабаны пустыни

— Трус, ты боишься лезть выше, ты…!

Я почувствовал, как кровь моя вскипела и по телу пробежала дрожь; когда я спрыгнул на землю, мои глаза встретились со смеющимися глазами детей, собравшихся вокруг дерева. В их смехе была изрядная доля издевки и злорадства. А горбун смеялся резким, отрывистым смехом, напоминавшим мне моего деда.

Я знал, все считают, что он дьявольски смел и что тайна этой смелости, возможно, заключается в его отце — этом гиганте, которого люди привыкли видеть пьяным, мечущимся по улицам деревни, подобно раненому слону. Никто не осмеливался встать ему на пути. Его боялись все жители деревни, но не могли обойтись без него, поскольку никто, кроме него, не рисковал спускаться в заброшенные, осыпавшиеся колодцы, когда это было необходимо, никто, кроме него, не осмеливался взбираться по скользким стволам финиковых пальм, никто, кроме него, не мог пешком проходить огромные расстояния, чтобы отыскать пропавшего верблюда или передать важное сообщение в отдаленную деревню. Лишь он обладал необходимыми для этого качествами. И именно он добавил к своим смертным грехам еще один, породив этого наглого горбуна, который вел себя так вызывающе и издевался надо мною.

— Ты говоришь, это просто дерево. Почему же тогда ты боишься? Заберись на него и влезь в дупло, как это делают крысы!

Зловредная улыбка играла на его губах, которые казались надутыми, как спелые баклажаны. Он говорил так, словно был убежден, что я навсегда зарекся от новых попыток.

И вот я перед всеми детьми деревни, которые столпились под деревом, унизил эти «баклажаны», сказав, что я залезу на дерево.

Не дожидаясь их реакции, я разулся и, подобно глупой крысе, уцепился за ближайшую к земле ветвь, напряг мышцы своего слабого тела, собрал все силы и подтянулся до следующей ветви. И вдруг неожиданно для себя я стал перепрыгивать с ветки на ветку, подобно птице, опьяненной утренней росой. Когда я обнаружил, что забрался слишком высоко, а фигуры тех, кого я оставил внизу, имевшие на земле объем, стали казаться мне просто маленькими желтыми бесплотными точками, я почувствовал, что силы меня оставили, и испугался. Я понял, что ввязался в рискованное предприятие, результаты которого сомнительны, но тут я вспомнил, что они там, на земле, ждут меня. Мне представилось лицо горбуна, который мне сейчас казался каплей чернил на белой бумаге, и я почувствовал прилив неукротимой решимости — решимости разумного существа. Мой страх немного рассеялся, когда я увидел расстилавшийся передо мною бескрайний мир. Это был другой, чудесный мир, который до этого мгновения скрывали от меня пыль деревни и ее ветхие глиняные постройки.

Мне открылись огромные, раскинувшиеся вдаль зеленые просторы, и я понял, что они — часть того странного мира, который никто не видит, но о котором так часто говорят наши бабушки и матери, особенно летом, когда наступает полдень, усиливается жара и земля в узких улочках раскаляется под палящими лучами солнца, когда одна за другой закрываются двери домов и твоя бабушка, дрожа, шепчет тебе: «Ложись спать — играть на улице нельзя». Но ты не слушаешься и решаешь выйти из дома любой ценой.

Тогда она предостерегает:

— Как хочешь, ступай, и ты попадешь в лапы дьявола, вырывающего у людей сердца, как раз в это время он любит появляться. Он спускается с вершины дерева и бродит вокруг, а когда его прогулка подходит к концу, он заходит в деревню и похищает тех детей, которые ему встретятся.

Большинство из нас не верили в эти старые выдумки, но мы все же подчинялись и оставались в прохладных комнатах, пока солнце не склонялось к западу. После этого мы пользовались свободой в пределах кривых улочек деревни, и начинались наши путешествия под луной и всевозможные приключения. Но мы не приближались к дереву, его пугающая вершина, прорезавшая мрак ночи, вселяла в нас настоящий ужас. Когда оно протягивало во мраке свои ветви, подобные щупальцам огромного спрута, казалось, что дерево является источником тьмы, что ночь исходит из него, как дождь из неба, покрытого грозовыми тучами.

* * *

Я начал разглядывать открывшийся вид с таким жадным изумлением, что даже позабыл о детях, ждавших, когда я спущусь. Меня захватила панорама увиденного, панорама, которую я никогда не видел раньше и с которой не мог освоиться мой взор: я ведь привык видеть лишь груды мусора, скапливающиеся у домов, помет домашних животных, покрывающий дороги, и раскаленную желтую песчаную пыль, которой я дышал каждый день. Оказавшись в паутине переплетенных ветвей, я почувствовал странное опьянение. Мы не ведали, что такое изумление и опьянение, мы привыкли к тому, что видели каждый день, что надоело нам и вызывало у нас отвращение, нам казалось, что весь мир состоит из одних и тех же надоевших вещей. Человек, конечно же, повсюду видит одно и то же: те же пыльные улочки с кучами кактусовых плодов, те же разваливающиеся глиняные хижины, те же смуглые, темно-коричневые, припорошенные пылью лица. Я впервые увидел иной мир. Изумление, охватившее меня, было столь сильным, что я окаменел. Земля выглядела как зеленый ковер, покрытый высокими, симметрично растущими деревьями. Море виделось мне синей лентой, а небольшие черные холмы — стражниками, охранявшими долину.

Я сказал себе: «А что, если все это существует в действительности?! Я смеялся над всеми и считал, что это одна из старых наивных фантазий, но фантазия, которой я пренебрегал, которую я отвергал, воплощается в реальность, существование которой я не могу отрицать, в нечто конкретное, что поражает меня, переворачивает мою душу. Те, кто видел это, не возвратились, они исчезли, их проглотил великан, который не щадит осмеливающихся раскрыть его тайну и проникнуть в его удивительные беспредельные владения. Теперь этому великану захотелось поохотиться за новой жертвой, за еще одним безрассудным искателем приключений, ввязавшимся в непосильное для него дело. Я у него в руках, я уже вижу, как он открывает рот, чтобы проглотить меня, им были очарованы и те, кто отважился на эту авантюру до меня. Это владения дьявола, вырывающего сердца, похитителя детей. Почему никто не смог лишить его этих просторов, над которыми владычествует он один, почему он владеет морем, горами, полями, а мы ощущаем запах серы и нас охватывает ужас, когда мы слышим его имя?.. Мы еще слишком слабы, чтобы бросить ему вызов».

Один из моих товарищей что-то крикнул мне. Его голос показался мне слабым писком комара. Я посмотрел вниз и сделал ему знак, что ничего не слышу. Тогда он, казавшийся с моего места букашкой, стал кричать громче:

— Что ты там видишь?

Я ответил ему прерывающимся голосом:

— Я вижу море.

— А есть там какие-нибудь существа?

— Нет… Здесь никого нет, лишь зеленые просторы, окруженные бескрайним морем, синева которого сливается с синевой неба.

Их поразили мои слова о том, что море такое огромное. Я знал, что все они любят плавать, обожают ослепительно белый морской песок и каждый из них вне себя от радости, когда ему удается поехать летом с отцом или старшими братьями к морю. Мы все рвемся к морю и любим его, а здесь оно прямо передо мною, такое голубое и прозрачное, будто кусок неба, упавший на землю.

Я снова громко закричал:

— Сейчас я вижу большие волны с белыми барашками.

Я ожидал услышать шум или голоса, свидетельствующие, что дети все еще у дерева, ждут, когда я спущусь, однако внизу царила тишина. Дело, видно, в том, что им надоело ожидание, и они разбежались по домам, разнося новость, что дереву досталась еще одна жертва. Что ж, я все равно продолжу восхождение. Как они будут изумлены моей победой! Но я не успел осуществить своего намерения, как вдруг на меня обрушился поток брани, исходившей, казалось, от самых корней дерева.

Я подумал, цепенея от страха: «Настал мой конец, это он, дьявол, вырывающий сердца, явился».

Брань стала громче: «Слазь, собака, слазь, проклятый!» Огромная, черная как смоль туша, очертания которой мне не удалось разглядеть, взбиралась на дерево, направляясь прямо ко мне. Я закрыл глаза в ожидании смерти, представив себя в зубах этого беспощадного зверя. Меня трясло от ужаса, в ушах стоял звон, а сердце почти остановилось… Когда я пришел в себя, то обнаружил, что он сгреб меня в охапку своими сильными ручищами. В ноздри мне бил мерзкий запах его пота. В ушах стоял звон от его крика.