Барабаны пустыни

Монотонный гул вентилятора под потолком наводил тоску, его лопасти лишь гоняли по комнате удушливый воздух, и жара, казалось выползавшая из всех уголков комнаты, ничуть не уменьшалась. По его лицу струился пот, и время от времени он вытирал его широким куском материи, прикрепленным к вороту его длинной рубашки с широкими рукавами. Дышать было трудно: не прошли бесследно оставшиеся позади годы и многие проведенные без сна ночи… Он понимал, что сейчас провести целую ночь без сна было бы выше его сил.

Он вновь перебрался на балкон, но дышать легче не стало. На лице глубже обозначились морщины, повлажневшие от пота усы обвисли… Он не отрываясь смотрел на огромное темное дерево, чьи очертания казались размытыми в темноте. Ему хотелось с кем-нибудь побеседовать, и он сказал, обращаясь к дереву: «Ты чужак в этом мире, как и я. Эти бездушные камни и холодный отблеск стекол не для нас, мы одиноки в этом замкнутом, холодном мире, который вызывает только чувство безысходности».

Вентилятор продолжал вращаться и гонять по комнате волны горячего воздуха… Он вытянулся на кровати, пытаясь восстановить в памяти события длинного и такого бесплодного дня. Несмотря на усталость, его мучила бессонница, и он снова погрузился в воспоминания, воскрешая в памяти и недавнее, и далекое прошлое, события, которые уже стали преданиями… Наконец сон сморил его.

* * *

Лучи утреннего солнца разбудили его; он оделся, помолился и затем собрал вещи. Уже собираясь выйти из комнаты, он услышал резкий стук в дверь… Перед ним стоял чиновник в европейской одежде и в феске… Он был похож на турецкого чиновника времен его детства. Вошедший сказал: «Вам пора, не опаздывайте. Все высокопоставленные лица уже собрались и ждут короля. Ваши товарищи тоже там».

Не сказав ни слова, он захлопнул дверь перед носом чиновника. Затем еще раз огляделся, не оставил ли что-нибудь из вещей, и медленно вышел из комнаты. В холле гостиницы он увидел целую толпу итальянцев. Это были лица людей, которые стреляли в него, которые, словно чума, опустошили его землю. Он увидел на стенах фотографии старика, которого они сделали королем, и почувствовал, что остаться здесь было бы равносильно предательству. Если он сделает это, то предаст самого себя, своих товарищей… Он понял, что должен сделать окончательный выбор. Либо он кончит свои дни в унижении, либо вновь обретет свободу. Он знал, что достиг конца пути, девяносто лет — это немало. И, сделав наконец свой выбор, он сразу внутренне успокоился и решительно направился к автобусной станции, чтобы вернуться в деревню. В глубине души он был твердо убежден, что у лжи короткий век и что истина в конце концов восторжествует.

* * *

Вечером он включил радио и услышал, как диктор назвал и его имя в числе тех «борцов за независимость», которые склонились перед королем, чтобы он надел на их шеи медные цепи. Его охватил приступ безудержного смеха, и он долго смеялся, ощупывая руками свою шею. Может быть, им удалось повесить на нее медную цепь, а он и не знает об этом?

У него стало легко на душе, потому что теперь он твердо знал, что тот, кто бесстрашно выступил против врага с оружием в руках, не может пасть ниц перед предательством.

Перевод А. Подцероба.

Дерево

Подобно огромной горе, оно своим сказочным ростом уходило в небо. Никто не знал, когда и как оно выросло. Но все утверждали, что оно стояло здесь испокон веков и что когда они открыли глаза, появившись на свет, то первое, что они увидели, был этот возвышающийся над ними гигант, который своими переплетенными огромными конечностями охватывал дома деревни и ее улицы.

Так дерево стало одной из тайн деревни. О нем рассказывают истории и слагают сказки, оно живет в душах людей как одно из чудес и как один из бесконечных знаков вопроса, с которыми сталкиваются обитатели деревни. Оно день изо дня убеждает их в том, что у них существует своя, местная тайна, понять которую и осознать ее смысл и значение простые смертные не в состоянии.

Многие страстно желали свершить чудо и раскрыть тайну, но потерпели неудачу, погибнув на полпути, или так и не вернулись, заблудившись в дуплах, трещинах, переплетенных ветвях. С каждой новой жертвой легенда пускала все более глубокие корни, ее священное сияние становилось ярче и обретало большую глубину. Когда дети спрашивали о тайне дерева, взрослые всегда рассказывали лишь половину известного им, с тем чтобы само время дополнило легенду, которая жила с людьми и не хотела умирать.

Ребенок, укрываясь зимними вечерами от холода в объятиях матери, просил ее: «Расскажи мне о дереве».

Мать вздрагивала и, произнеся: «Во имя аллаха, милостивого, милосердного», говорила:

— Да защитит нас аллах. Это, дитя мое, заколдованное дерево. На его вершине живут тысячи демонов, злых и добрых духов. Это, дитя мое, мир тех, кого мы не видим… Да сохранит нас аллах от зла дьяволов и позволит нам воспользоваться милостью добрых духов.

Так этот огромный деревянный монолит начал господствовать над всей деревней. Он стал ориентиром для путников и укрытием для тех, кто хотел спрятаться от палящих лучей солнца. Воры превратили дупла в его огромном стволе в безопасное убежище для себя по ночам, когда никто не решался проходить вблизи дерева… С течением времени я обнаружил, что люди начали спрашивать у него благословения, привязывая разноцветные клочки материи, отрезанной от остатков старой одежды, к его ветвям, свисавшим до земли.

Однако я упорно продолжал считать, что это просто дерево. Дерево, ничем не отличающееся от других деревьев, каких в деревне было множество, просто огромный ствол старого дерева, происхождение которого неизвестно. Дерево, от которого нет пользы. Дерево, в истории которого в течение всех этих лет не случилось ничего особенного.

Но иногда я почти верил легендам, увлеченный воображением моей бабушки и ее способностью сочинять истории и придумывать странные события, которые кажутся таинственными снами. Меня пичкали рассказами о странном мире, возникшем меж переплетенных ветвей, и о людях из другого мира, которых мы не видим, и я рисовал в своем воображении фантастические картины жизни этих странных созданий. Я представлял себе их улицы, непохожие на наши улицы, их одежды, непохожие на наши одежды, черты их лиц, непохожие на наши лица, их мечты, непохожие на наши мечты, их проблемы, непохожие на наши проблемы, их женщин, непохожих на наших женщин… Однако я не позволял слишком разыграться своему воображению и говорил себе, что все это лишь смешные выдумки. Дерево может быть только деревом, скрывающим воров, отверженных и тех, кто прячется в его тени от палящих лучей солнца. А вред оно может причинить лишь тому, кто упадет на землю, сорвавшись с его ветвей.

* * *

Итак, я начал считать, что все это лишь иллюзия, возникшая в умах людей. Эта иллюзия пустила в них корни точно так же, как дерево пустило свои корни в землю.

Я говорил им это, но никто не придавал значения моим словам, они оставались просто словами ребенка, которому нет еще и двенадцати лет, пустой болтовней, которая ни к чему не ведет.

Отец говорил мне: «Займись уроками и не навлекай на нас несчастий». А лицо моей матери бледнело, и она просила, чтобы я перестал повторять слова, вызывающие гнев духов, которые скрываются на дереве. Шейх нашей мечети говорил: «Школа тебя развратила, вас учат там неверно, и это сулит неприятности».

А школьный учитель говорил: «Эту проблему ни мне, ни тебе не осилить, потому что это вопрос веры, и бессмысленно пытаться понять ее».

Но моя душа не успокаивалась, такие объяснения не удовлетворяли моего любопытства, и с каждым днем я все яснее чувствовал, как уменьшается мой страх перед деревом. Тогда я не сознавал, что зреющие в моей душе семена понимания приведут меня к приключению, после которого я стану одним из тех, кто пытался раскрыть тайну дерева и разбить тот венец таинственности, которым в течение многих десятилетий окружали его жители деревни, венец, сияние которого достигало и соседних деревень. И вот однажды я, взобравшись на нижние ветви дерева, почувствовал, что не в силах лезть дальше. Так случалось, впрочем, и со многими другими до меня. К тому же, честно говоря, я не особенно стремился лезть выше. Я начал раздвигать листья и маленькие ветки и сорвался… Когда мои ноги нащупали одну из ветвей почти над землей, я решил спрыгнуть с дерева. До меня донесся громкий крик и смех, нелепый смех… Среди этих криков я уловил голос горбуна, низкорослого и упрямого как мул. Его окрики и брань были, как всегда, крайне оскорбительны: