Испанский сон

Однако, к писькам тянуло все больше и больше. Трагедия моя, Мариша, в том, что я бабский ваш орган страшно люблю. Жить без него не могу! Как я это окончательно понял, так сразу мне и стало ясно, кем быть. Тем более, что время шло и уже пора мне было определяться.

Задумал я стать гинекологом. Чтоб опять — как в бане. Я один, со своей пиписькой, а вокруг куча голых баб… да даже не баб, а одних вульв, то есть как раз того, чего я люблю больше всего на свете.

В мединститут конкурс сама знаешь какой. Преимущество — фельдшерам и прочим со средним специальным. Мне до отличника далеко… значит, в училище. Да и хорошо, думаю; раньше начнется практика клиническая, то есть те же вульвы… если, конечно, повезет.

Правда, первые пару лет везло не слишком. Ну, училищных марух перетрахал, какие дали… А в клинике — нет, не везло. В морге вот дежурил… даже работал недолго, денежки зарабатывал… Кстати, трупы, скажу я тебе, тоже попадаются всякие. Смотрю иногда на юный труп и думаю — где ты, девочка Оля? Да… Но некрофилом не стал. А вот алкоголиком… Ну, алкоголиком как таковым не стал, но пить начал конкретно. Да иначе там и нельзя. Знаешь, почему в моргах пьют? Думаешь, может, от холода? Нет. Оттого, что противно? Тоже нет. Да очень просто: потому что несут и плачут, несут и плачут. А если без конца несут и плачут, хочешь не хочешь, а запьешь.

Короче, стал я перед уроками по чуть-чуть, и сразу легче стало учиться. В смысле психологии, а не успеваемости. Я ведь шел-то в училище с мечтой о вульве, а вместо этого… да ты сама знаешь — кровища, гнойники… Сколько раз блевал прямо на лабораторный образец. А стал выпивать — сразу полегчало. Хоть тебе фасциальный разрез, хоть каловые массы — других мутит, а мне хоть бы что.

Но успеваемость упала. Вначале времени стало нехватать… потом пару раз допустил лишнее в смысле количества… Вызвали меня и предупредили. Сказали — будешь так продолжать, хрен тебе, а не вульвы. Я — человек покладистый… в тот же день в морге только меня и видели.

А денежки-то привык получать. Тут — новая халтура: спасать пострадавших от триппера. Приятель-практик сгорел, проглядел какую-то флору… у мужа закапало, он жене п--дюлей, она на анализ… раскололась, короче, навела — со злобы или как… в общем, ребра парню переломали и пригрозили, что если еще его там увидят… Ну, а клиентура-то мучается, названивает. Вот он мне ее и отдал. За ящик андроповки, в рассрочку. Вместе с кабинетиком подпольным на лодочной станции, да еще с надежной старушкой-лаборантом впридачу.

Это уже к вульвам поближе. С мужиков деньги беру… ну, когда и выпивкой… а бабам — если за них мужик не платит, конечно — на выбор: или деньги давай, или вульву, по мере введения в строй. Постепенно разборчивым стал: одна вульва, к примеру, внешне красивая, внутри удобная и пахнет хорошо, а другая, по мне, так бы лучше и оставалась самое большее приютом для мандавошек. Как-то пришла одна… стеснительная такая… выделения, говорит… ромашкой пробовала, не помогает… спасите… Что ж, говорю, посмотрим, снимай трусы. Она — а нельзя ли, мол, мне самой как-нибудь пальчиком на стекляшку? Да ты что, говорю, родная, это тебе не анализ мочи… нужно ткани смотреть… и вообще… Делать нечего, снимает она свои кружевные трусики — и вижу я, что передо мной не просто вульва-красавица, а такая вульва, что и слов-то нет описать. Всем вульвам вульва… мечта поэта, одним словом. «Да, — шепчу, — да… Вот это номер». Даже и забыл, зачем она трусы-то сняла, стою себе и смотрю, как громом пораженный. Тут она забеспокоилась. «Что-то серьезное?» — спрашивает. «Серьезнее некуда, — говорю. — Начало большого процесса». Она — в слезы. Я — ее утешать… не ссы, говорю, раньше времени… дай специалисту подумать… может, еще поезд не ушел… Стал я по ней всяко лазить, по моей лапочке… она уж как мышка лежит, тихо-тихо… хлюпает только носом, думает, небось, не повеситься ли… а может, какого-нибудь фраера проклинает… точно, смотрю, есть какая-то ерунда.

Тогда я руки вымыл и говорю: «Ваше счастье, уважаемая больная, что вы обратились за квалифицированной помощью вовремя. Еще б пару недель вам так походить — никакой бы профессор Фрейд здесь уже не помог, точно вам говорю, только бы и осталось что резекция шейки матки, а это сами понимаете». Она от ужаса даже всхлипывать перестала. «Так что, — лепечет еле слышно, — вы спасете меня, или как?»

Тут стук в дверь. «Одевайтесь, — говорю, — я должен подумать». А сам смотрю в окошко — рядом с дверью окошечко занавешенное — кого еще черт принес. Глядь, вроде цветы. Такое тоже иногда бывало, на клиентских радостях, бабских конечно. Вот кстати, думаю. Сделал я этой цыпочке знак — спрячься, мол, за ширму — и дверь открыл. Заходит недавняя пациентка, официанточка — простой случай — и говорит: «Здравствуй, Васек, милый ты мой избавитель, хоть за меня тебе и заплачено — и очень даже недурно — но то расчеты мужские, а от меня тебе свое отдельное женское спасибо». Поцеловала меня взасос, вручила цветы, а потом говорит: «Хочешь больше — заезжай за мной на работу. В любой вечер, только позвони перед тем, а то я день через день, да иногда бываю и обещана. Заезжай — не пожалеешь!» И пошла себе.

Ну, как я к той съездил, это неинтересно… влагалище все раздолбанное, сопливое чересчур… вдобавок, спину мне повредила, сука — с такими-то ногтищами страсть изображать! — конечно, съездил по морде, чтоб умерилась… а она, оказывается, еще и мазохистка… Тьфу! Вся-то польза от нее, что мою цыпочку, мечту поэта, навела на правильные мысли, пример ей подала. Да и я повел себя правильно — вызываю ее из-за ширмы и говорю: «Знаете, уважаемая, я бы с радостью, но ваш случай серьезный, дело подсудное, рисковать своей карьерой не хочу и свободой тем более, так что мой вам совет — идите-ка вы в венерологический диспансер по месту жительства, и чем скорее, тем лучше».

Она — опять в слезы. «А если вы… а если все-таки…» Я сигарету закурил, вроде нервничаю, сомневаюсь. «Хорошее слово если, — говорю. — А если ты, милая, меня ни за что продашь? Скажи, откуда мне быть уверенным в твоей надежности и преданности?»

«Да я, — кричит, — что угодно… Хоть…»

Я хихикнул и говорю:

«Звучит соблазнительно».

Тут она хвост распустила, стрельнула глазками — ах, какая цыпа! «Почему же только звучит… Попробуешь — не пожалеешь… — И тут же поправилась: — Как буду в порядке, конечно».

«Ладно, — говорю, — убедила. Гони полтинник на препараты, а то, что сказала, пойдет за лечение».

«Не пожалеешь», — повторила она.

И началась для меня потеха. Ну, взял я у нее мазок… там уж не помню что… гарднерелла, что ли… таблетки, значит, она пьет, а я ей каждый вечер в жопу водичку дистиллированную, да самой толстой иглой. На десятый день говорю: все, подруга, пришла пора для первой провокации. Тащи, говорю, выпивки побольше и готовься трахаться всю ночь. «А сколько всего провокаций?» — «Пока не знаю, — говорю, — это зависит от анализа. Три — самое малое, а там будет видно».

Ох, скажу я тебе, как ее вульва мне впору пришлась! Лишний раз убедился я, что у меня глаз на вульву наметан. Уж она-то свое обещание выполнила, не то что та п--да из ресторана. Но и я ей понравился. Повезло, говорит, мне с врачом. Одно удовольствие у такого лечиться! Уколы вот только болючие. Ну, я ее пожалел, мечту поэта. Если анализ будет отрицательный, говорю, другое будем колоть, полегче. И сдержал слово, на новокаин перешел.

В ночь второй провокации она меня спрашивает: «Вася, а ты сам не подцепишь от меня что-нибудь, что осталось?» — «Нет, — говорю, — я себе вакцину вводил, специально для таких случаев». — «Вася, — говорит она, — а я тебе нравлюсь?» Ну что я ей скажу? «При чем здесь это, — говорю. — Это же провокация, процедура… мой врачебный долг». — «Значит, это не в расчет? А когда же я с тобой рассчитываться буду?» — «А это потом», — говорю. Так и топтал ее еще ночей пять… и вдруг…

(Здесь Этот всхлипнул.)

Короче… в очередной какой-то раз… топчу ее… мечту, блин, поэта… и тут вдруг вспоминается мне девочка Оля, моя единственная любовь…