Демократия как вырождение (СИ)

Защищая насилие «с точки зрения его идеологических последствий», Сорель сомневался в обязательности пролития «крови ручьями» при его применении пролетариатом, но отстаивал тактику активизма. Убеждение, приводящее к активному действию, писал социолог, «совершенно не зависит от рассуждения или от воспитания индивидуальной воли, оно есть плод участия человека в той или иной войне». При этом Сорель не был сторонником слепого коллективизма, призывая к массовому восстанию. «Всеобщая стачка, так же как и войны за освобождение, представляет собой блестящее проявление индивидуалистического духа в поднявшихся массах», утверждал он. Называя Прудона «великой личностью», Сорель иронизировал над мягкостью этого высоконравственного, но беспощадного критика демократии и парламентаризма, надеющегося на бескровное разрешение социальных противоречий.

«В глазах современной буржуазии всё хорошо, что устраняет понятие о насилии. Наши буржуа хотят мирно опочить», – писал Сорель. – «Официальные социалисты могут рассчитывать на осуществление своих мечтаний устроиться в роскошных дворцах… «Есть два обстоятельства, способные остановить этот процесс: большая война, которая может вызвать приток энергии и поставить у власти людей, в самом деле желающих управлять, или очень резкое проявление насилия со стороны пролетариата, которое показало бы буржуазии богиню революции и отвратило их от гуманитарных пошлостей Жореса».

Исход Первой мировой войны и смена власти в Германии в 1933г. подтвердили эту мысль Сореля на примере государства, источником силы которого стало единство народного духа. Но большая франко-германская война 1871г. привела к другому результату. В момент падении Второй империи французы были под впечатлением легенд об армиях наполеоновских волонтеров. Однако к этому времени страна стремительно деградировала, и жизнь разбила иллюзии. Поражение 1871г. заставило Францию обратиться к прозаической и практичной политике, лишив революционного импульса действия «парламентских социалистов» и французский пролетариат.

Многие выводы Сореля вытекали из сознания неустранимой слабости французского государства, не поддающегося переустройству. «Синдикаты не имеют целью реформировать государство, как передовые умы XVIII века: они хотят вовсе уничтожить его», – убеждал он. Традиционное государство буржуазии требовало разрушения. Антимилитаризм социолога вызван этой яростной оппозицией государству, всегда воплощавшему, по его мнению, тенденцию к внешним войнам, ведущим к сплочению нации и снижающим остроту классовой борьбы. – Поэтому он отвергал патриотизм и национальную солидарность в буржуазномгосударстве.Подобные взгляды в начале Первой мировой войны разделял Муссолини, которого нельзя упрекнуть в недостатке любви к Италии.

Совокупность идей Жоржа Сореля воплощена в концепции мифа, не лишенной элементов фантастики, но пронизанной уверенностью в его реализации и хранящей убедительную силу, способную заразить массы. – Именно эти свойства определяют непреходящую ценность всякого мифа. «Не важно знать, какой из мелочей, составляющих мифологическую концепцию, суждено осуществиться в ходе исторических событий», – писал Сорель. – На эти мифы нужно смотреть просто как на средство воздействия на настоящее, и споры о способе их реального применения в течение истории лишены реального смысла; для нас важна вся совокупность мифологической концепции, отдельные её части важны лишь поскольку они позволяют рельефнее выступать заключающейся в ней идее… Катастрофа, возможно, никогда не будет иметь места, но она – миф, выражающий с полной ясностью принцип, заключающий в себе весь социализм».

Значение мифа, как сильнейшего стимула к действию, выясняется из представления Сореля о революционных действиях: «Для нас не важно, есть ли всеобщая забастовка нечто реально осуществимое или только плод народного воображения… Стачки зародили в пролетариате самые благородные и глубокие чувства, которые всеобщая забастовка объединяет в общую картину, сообщая благодаря этому слиянию каждому из них максимум интенсивности, вызывая в рабочих наиболее жгучие воспоминания о частных конфликтах. Таким образом мы интуитивно получаем полное представление о социализме». «Если бы идея всеобщей забастовки была только утопией, то парламентские социалисты не боролись бы так усердно против нее», – справедливо указывал Сорель. –Точно так же всякий искусно направляемый миф, части которого постепенно реализуются в ходе борьбы, всегда вызывает страх у противостоящей ему силы.

Рассуждая об этической ценности насилия, Сорель без колебаний отметал мягкий подход к этой проблеме: «Социалисты не позволят себя победить, не использовав предварительно всех средств, какие могло бы дать им положение вещей. Люди, посвятившие себя делу обновления мира, без малейшего колебания ухватятся за всякое оружие… Существующие социальныеотношения открывают простор для множества случаев насилия, и у рабочих не было недостатка к побуждению не отступать перед жестокостью, когда она могла оказать им услугу». – К сожалению, этот рецепт бесполезен для наций, смирившихся со своим жалким положением, будь то крупные европейские нации или русские в XXI веке. Если России суждено породить национального вождя, он будет использовать подходящую для русского народа форму социализма для спасения государств от разложения и гибели. Господство жестоких, но трусливых нуворишей может быть опрокинуто с помощью силы. Потрясающая эффективность индивидуального террора против национальных предателей, как первой стадии овладения властью, была доказана в предреволюционной России, в веймарской Германии и в Румынии конца 30-х годов XX века.

Актуальную мысль высказал Сорель по поводу радикальных сил: «Обновление придет от класса, работающего в недрах общества, в подполье, и так же отделяющего себя от современности, как иудейство отделяло себя от античного мира». Как завершающий призыв звучат слова французского социолога: «Насилию социализм обязан теми высокими моральными ценностями, благодаря которым он несет спасение современному миру».

Не нужно думать, что современное гуманитарное состояние Запада и России превосходит нравственный уровень предыдущих общественных формаций. Ещё Эдуард Гартман писал в конце XIX века: «Если некоторым не нравится жестокость и грубость прошлых времен, то не следует забывать, что прямота, искренность, живое чувство справедливости – отличительные черты древних народов, между тем как у нас теперь царят ложь, фальшь, вероломство, дух сутяжничества, ненависть к врожденной ясности и справедливости. Воровство и обман, несмотря на репрессии со стороны законов, растут значительнее, чем убывают грубые и насильственные преступления. Самый узкий эгоизм бесстыдно рвет священные узы семьи и дружбы…».

Сорель добавил к этому свидетельства из новых времен: «С тех пор как стало легко наживать деньги, в Европе распространяются идеи, подобные американским. Великие дельцы ускользали от преследования, успев завязать многочисленные связи во всех слоях общества… Царьки в области финансового мошенничества продолжают вести веселую жизнь. Мало-помалу новая экономика создавала новую необычную терпимость к преступлениям, основанным на хитрости в странах с высоко развитым капитализмом… Никакой исторический опыт не позволяет предполагать, что можно основать демократию в капиталистической стране без преступных злоупотреблений, какие повсюду замечаются в настоящее время». Так выявляется подлинная сущность развитой демократии, в которую Россия перескочила через более мягкие ранние этапы, пережитые западноевропейскими странами на пути к их собственной деградации.

Другая важная книга Жоржа Сореля – «Социальные очерки о современной экономии. Дегенерация капитализма и дегенерация социализма» написана годом раньше первой, но опубликована позднее. Она содержит ряд важных идей, не встречавшихся в «Размышлениях о насилии». Эти два труда дополняют друг друга и дают яркую панораму мышления французского социолога. «Очерки» посвящены философии современной истории. В них Сорель изучал «социальные реформы, время которых еще не прошло».