Другая жизнь

– Они разве что-то производят? Что-то чинят? Разве они что-то вообще для кого-то делают, кроме своих сотрудников и партнеров? Даже «Макдоналдс» делает гамбургеры. Что делают эти суки в «Уэлнесс груп», кроме как перекладывают бумажки? Единственное их действие – перераспределение средств. В основном с пользой для себя. Они – настоящие сатрапы.

– Они бизнесмены. Им необходима прибыль.

– В этом-то и дело, дурья твоя башака! В этом все и дело!

Наконец они добрались до парка; видимо, Джексон говорил слишком громко, поскольку идущая рядом женщина осуждающе покосилась на него и покатила коляску в другую сторону.

Джексон постарался унять пыл и говорить тише, чтобы не пугать детей.

– Помнишь, что ты сказал мне о бегах? Что если бы люди не проигрывали, тогда бы азартных игр и скачек вообще не было?

– Да, – кивнул Шеп. – Но ты же больше не…

– Расслабься, я же дал зарок, – резко перебил его Джексон. Поскольку он должен молчать обо всем происходящем в его жизни, надо быть начеку и не уходить в сторону от обсуждения работы или других безобидных вопросов. – Я пытаюсь тебе втолковать, что страховые компании работают по тому же принципу. Не только предлагающие медицинское страхование. Любые. Чтобы получить прибыль, им надо сделать так, чтобы большая часть клиентов не получила выплаты. Иными словами, ты должен заплатить больше, чем потратишь, в противном случае им не на что будет жить.

– Ну, существуют ведь и такие случаи, когда человек живет на молоке и рисе, чтобы выплачивать страховые взносы, делает так лет сорок, а потом внезапно падает на улице и умирает. Ты же знаешь таких.

Шеп кивнул в сторону неестественно худого мужчины, пробегавшего рядом. Его обнаженный мускулистый торс был покрыт седыми волосами, в руках он держал гантели. Невозможно после пятидесяти быть таким подтянутым и не иметь какую-нибудь болячку, поэтому Джексон посмотрел на человека с тоской, пожалев заодно и его семью. Мужчина, бегущий по парку в полуденную жару, не просто совершал пробежку, он явно был заядлым джоггером. Очевидно, что нарезать круги по парку было делом всей его жизни. Черт, какая патетика!

– Однако, – продолжал Шеп, – возьмем случай с Фликой или Глинис – их лечение стоит намного больше того, что платят семьи. Получается, мы сатрапы. Нам повезло.

– Опять ты за свое. Это лишь одно светлое пятно на картине всеобщей беды. Ты правда считаешь себя везунчиком?

– Все относительно.

Джексона немного утомляла неизменная разумность Шепа, взгляд лучшего ученика воскресной школы.

– Мое мнение не изменится. Я считаю, что все эти компании существуют только потому, что кто-то должен платить больше, чем тратит. Следовательно, ipso facto, все страховщики жулики.

– Ipso facto! – усмехнулся Шеп. – Звучит как реклама годов пятидесятых. «Используйте „Виз“ и ipso facto! Пятен как не бывало!» Где это ты понабрался?

– Я много читаю. Попробуй.

– Да уж. После того как я весь день торчу на работе, потом еду за продуктами, готовлю ужин, приношу Глинис лекарства, воду, потом мазь… Колю ей ньюпоген в задницу, а прежде даю лоразепам, чтобы у нее не случилось истерики при виде иглы… Сижу с ней какое-то время, потому что она не может заснуть, стираю и сажусь разбирать счета… Да, потом я могу обложиться всякими умными книжками, у меня будет время, пока в пять не прозвонит будильник.

– И что? Дружище, Флика дает нам работу двадцать четыре часа в сутки, но я успеваю читать.

– У тебя есть Кэрол.

Они подошли к той самой опасной теме, поскольку теперь, как никогда раньше, Кэрол была уже «не его».

– Это не тема для обсуждения.

– Обсуждения того, кто из нас больше себя жалеет? Что может быть хуже.

– Я никогда не жалел себя, – сказал Джексон.

– Я жалел.

– Почему это ты меня жалел? Шеп покосился на друга:

– Я говорю, я себя жалел, балда. На то, чтобы жалеть и тебя, меня уже не хватит.

– Тогда проехали.

Они напряженно молчали.

Джексон задумался о том, что, хотя и недавно купил себе новые ботинки, никак не может перестать обращать внимание на обувь прохожих – задаваясь вопросом, почему они выбрали именно эту модель, отмечая про себя, что одни лучше, а другие хуже, чем его собственные. Такие же мысли возникали по поводу пениса. Он провожал глазами каждого пробегавшего мимо мужчину или человека, гулявшего с собакой, и взгляд его устремлялся на бугорок ниже пояса, с грустью выделяя особенно выпирающие. Велосипедисты привлекали благодаря туго обтягивающим шортам, в которых пряталось их мощное оружие, которое они по своей наивности считали само собой разумеющимся. Теперь весь парк, наверное, знает, что он неудачник.

– Глинис вчера сделали еще одно переливание крови, – сказал Шеп, продолжая их непринужденный дружеский разговор. – В ее крови много белых кровяных телец. Надо прекращать химию. У нее не такое крепкое здоровье.

– По крайней мере, она сможет отдохнуть, – улыбнулся Джексон.

– Да, но рак не отдыхает. Гольдман сказал, ей нельзя больше принимать алимту и циплатин, и, когда она опять начнет курс химиотерапии, он даст ей другой коктейль. Как тебе такое наименование? Коктейль. – Шепу надо отдать должное, он мастерски делает вид, что между ними все по-прежнему, а может, и действительно так думает.

Джексон решил продолжить его мысль:

– Да, представляю себе шикарный бокал от Тиффани, из него торчит зубочистка с оливкой, а внутри не мартини и не вермут, а стрихнин.

Не успел Джексон похвалить себя за своевременную поддержку друга, как в голове возникли воспоминания о событиях десятилетней давности. Он менял в одном доме лестничные балки, и пустячная в принципе работа затянулась на три или четыре дня; лестница выходила как раз к кабинету хозяина. Джексон испытывал определенную гордость, когда работал в чужих домах, за то, что имел возможность стать, хоть на время, частью чужой жизни, а не просто молчаливым свидетелем. Если хозяева были расположены слушать, он не прочь был поделиться своими мыслями – иногда о работе, иногда просто о жизни. Все равно что насвистывать что-то, пока работаешь, но не так нудно. Будучи человеком всесторонне развитым благодаря самообразованию, автодидактом – еще одно слово, которое Джексон выучил самостоятельно, – он давал окружающим возможность почерпнуть из его речи ценные сведения. Его рассуждения настраивали на работу, становились источником бесплатной информации, и они еще должны быть благодарны, что все это входит в стоимость заказа.

Когда начался третий день работы, Шеп отвел его в сторону и сказал:

– Этот парень, Клинтон, хочет… короче, он просит тебя заткнуться.

Парень оказался писателем и не мог «сосредоточиться» из-за всех комментариев, доносившихся с лестницы. У хозяина дома голова шла кругом, поскольку он слушал все, что говорил Джексон, правда, решил воспользоваться ситуацией и планировал поместить разглагольствования мастера-всезнайки в одном из своих скучных и редко публикуемых рассказов для описания «народного» характера героя.

Оставшуюся работу Джексон доделывал с закрытым ртом – вернее, замолкал, как только спохватывался, – но поведение Шепа ему запомнилось. Когда Джексон попытался возразить, мол, ты же знаешь этих напыщенных писак: в страхе смотрят на черный экран и сходят с ума от отчаяния, цепляясь за любую возможность объяснить иссякшее вдохновение, и: «Я говорю тебе, парень врет, он практически записывал за мной все подряд», Шеп сказал тогда: «Да, уверен, так и было», но попросил:

– Держи себя в руках, ладно? Только с этим клиентом. Нам надо выполнить заказ, а ему закончить работу. Ты не ведущий телешоу, ты мастер.

Это был удар ниже пояса, Шеп прекрасно знал, что Джексон терпеть не может слово «мастер» и много раз пытался убедить шефа заменить его на визитке чем-то более приличным и благозвучным – например, консультант по внутренним конструкциям. Но нет, на карточке было четко написано «мастер», поскольку так считалось «доступнее» для клиентов. Кроме того, Шеп давал ему понять, что своими комментариями по каждому поводу действует на нервы всем, а этот парень просто первый, кто рискнул пожаловаться. Джексон приложил руку и к продаже «Нака», и к похоронам идеи с Пембой, и сейчас с Глинис, стоит заметить, что его желание помочь часто приводило к противоположным результатам.