Клуб бессмертных

ть духи. Меж тем окружающие их обоняли и делали мне комплименты. Значит, даже к новым и чудным вещам привыкаешь настолько, что они становятся неотъемлемой частью твоего мира.

Я часто дышала, высунув язык, – мы только что вернулись с охоты, – а дворянин спешил записать свою мысль на листе желтой бумаги. Это был его, Монтеня, единственный недостаток. Простой, неискушенный в рассуждениях, немногословный Монтень. Если бы он сделал еще один шаг. Если бы понял…

Пойми Монтень, что и записывать ничего не нужно, он превзошел бы их всех.

Спинозу и Декарта в том числе. Увы, Монтень этого не понимал. Или понимал, но не желал никого опережать. Мне кажется, ему доставляло истинное наслаждение чтение своих же записей. Те восемь лет, что я провела в скромном замке этого достойного французского дворянина, были для меня настоящим золотым веком. Монтень даже посвятил мне небольшую главу в трех своих томах размышлений. Она называется «О собаках». Впрочем, нет, была еще одна – «О верности». Но в ней о нас он упоминает вскользь, используя понятие «собачья привязанность» лишь как аргумент, ярко иллюстрирующий понятие верности. Он искренне любил меня, любил жизнь такую, как она есть, и принимал все с достоинством, не фантазируя. Я наслаждалась общением с ним в его замке. Замке Монтеня.

И по крайней мере там меня никто не бил.

Признаться честно, в то время я даже подумывала над тем, чтобы отказаться от статуса Бессмертной Собаки и тихо умереть после смерти своего горячо любимого хозяина, единственного человека, который достойно представлял собой род людской. К тому времени я подустала от героев, злодеев и обывателей. Ведь человечество делится именно на эти три вида. Причем первые и вторые успешно скрещиваются. Обыватель? Нет, мерины не дают потомства.

Что действительно отличало Монтеня от ему подобных – дворянин никогда не лгал. Если он писал, что купил кожаный колет и надушил его прекрасными духами, – так оно и было. Этот колет до сих пор передо мной, и я чувствую византийский аромат, от него исходящий.

Надев этот колет, Монтень выходил в поле, проводил перед собой черту и обозревал мир за ее пределами. Сделав неспешные выводы, Мишель переходил на другую сторону и рассматривал уже другую половину мира. Он во всем старался быть честен и объективен. Монтеню и в голову бы не пришло пытаться выяснить, сколько лапок у мухи, не взяв муху в руки.

Будьте покойны: уж он-то ее бы изловил, изучил, и – что мне особенно нравится – после отпустил.

А потом написал бы две небольшие главы «Опытов». Первая называлась бы «О вреде мух», вторая – «О пользе мух». В обоих главах Монтень был бы честен и непредвзят. Бог мой, ну почему все люди не такие, как он? Он не был героем, и уж этот бы человек ни в жизнь не начал спорить бы с богами. Что? Само собой, да. Так бы они, эти главы, и назывались. «О вреде богов» и «Об их пользе». Этого для Мишеля было бы достаточно.

Запах колета Монтеня преследовал меня много лет, хотя в сентиментальности меня не упрекнешь. Более того,