Венера туберкулеза

- Чай и больше ничего.

Мой кореш Кирпич четыре месяца работал упаковщиком на «Майском чае», которым здесь подчивали, и не рекомендовал мне его пить.

- Спасибо за покупку. Дальше.

С подносиком я занимал свободное место и старался высидеть здесь как можно дольше. Чай действительно был безвкусный, хуже, чем в диспансере, и совершенно не лез в нутро. Я проводил в этом рае часа полтора. Вокруг все были такие красивые, ухоженные и здоровые, что мне хватало для счастья просто любоваться их присутствием рядом. Я улыбнулся худенькой служащей закусочной в красной кепке, уже второй раз, она опять заглянула мне в глаза. Романтика. Знала бы она, откуда я пришел, и куда уйду. В больнице рядом присутствовали несколько иные настроения.

- Опять плевру прочувствовал, - Окунь делился своими впечатлениями от посещения сортира, - уже третью неделю, когда тужусь, то ее чувствую.

Туберкулезом он заболел уже во второй раз, температура тела неизменно оставалась на отметке 39 градусов, снимки показывали, что процесс распада легких продолжается. Врачи не могут остановить смертельную бацилу никакими лекарствами. Он был из тех, кто выделял туберкулезные палочки по максимуму. В день поступления у каждого пациента берут мокроту из легких на анализ, как правило, через месяц лечения выделение палочек вовне прекращается, но из любого правила есть исключения. Окушок был худ, выпученные как у рыбы глаза, нестройные ряды зубов. Пару дней назад мы ездили на точку к «ВДНХ» за сотовым телефоном, в полном вагоне метро его начало неслабо трясти. Кхе. Кхе. Кхе. Когда же он остановится. На нас уже стали коситься. Знали бы люди, что мы за персонажи такие. В «Макдональдс» Окуня брать я не решался. Кашлял он страшно.

- А ты чем сегодня дуплился? – продолжался накатанный диалог о личном.

- Как всегда. Козьими.

- Везет тебе. Я вообще не могу уже второй день нормально сходить. Кефир не помогает.

- А у меня, наоборот, по три раза в сутки выходит.

- Ты его просто третий месяц пьешь, вот и лезет. Я только начал. Через месяц попрет. А мне надо сейчас.

- В вопросах дупления у каждого из нас своя проявляется индивидуальность.

- Как бы мне сделать так, чтобы она у меня начала проявляться. А то совсем тяжко бывает.

- Может, Жэка-экстрасенс из 349 дюпль вызвать сможет. 0,5 поставь ему.

- Да ну его. Он тебя закодировать до сих пор не может.

- Не надо меня кодировать. Я ему это сказал уже.

Палата в очередной раз пыталась юморить на тему туалетов. В туалете диспансера отходить было неудобно, кабинки были узкими, ноги приходилось поджимать под себя, но колени все равно упирались в дверь, и я по возможности пользовался уборной в «Макдональдсе». Не меня одного притягивало это местечко. По весне девчонки из тубанара стали ходить в американскую забегаловку в поисках знакомств. В районе больницы туберкулезников можно было встретить везде. По улицам, ведшим к цивилизации, обязательно курсировало знакомое милое личико, среди людей мы таинственно улыбались друг другу. В продуктовые магазины иногда набивались целой палатой. Кхекающие, потеющие, слабосильные, мы закупались молоком, кефиром, фруктами, телефонными карточками, сигаретами и водкой. Я предпочитал бывать в «Перекрестке», меня радовало спокойствие этого универсама. В близлежащих барах, порой, несколько столиков были заняты нашими. Молодежь из подросткового отделения стаей кружила по местности. Чеченца Расула несколько раз забирали в ментовку по мелочам и быстро отпускали, узнав о серьезном заболевании.

- Я могу откинуться в любой момент, - пугал он мусоров.

Какого-то пацана из другого отделения приезжал в больницу задерживать наряд. Наручники, черный воронок. Всего в диспансере лежало человек 150, столько же в хирургии, мы наводняли собой окружающую территорию. По выходным многих отпускали домой, и во второй половине дня в пятницу в московское метро спускался туберкулезный десант. Те, кто остается, чувствуют себя более свободно, нежели в будни, ибо из начальства кроме медсестры в отделении никого нет. У Гениколога давно был записан телефон некой Гальки, которым с нами поделился один из больных:

- Это шлюха. Мы ее выебли недавно, нихуя не заплатили, но она особо и не расстроилась.

- А где ебали?

- На хате у малого.

- Как она хоть выглядит то, чтобы мы ее узнали?

- Хуй знает. Обыкновенная.

На посту дежурила скромная Женечка, тоже переболевшая в свое время тубиком, с ее стороны проблем возникнуть не должно. Ладно, приведем шлюху в палату. Но денег у нас тоже не было. Только бутылка перцовки. Что-нибудь придумаем. Гениколог, немного волнуясь, набрал ее номер:

- Алло! Галя. Привет.

- А с кем я разговариваю?

- Эта Саня. Мы в одной компании отдыхали с тобой. Давай увидимся?

- Что-то не припомню.

- Пару месяцев назад. Может три.

- Да? Ладно, посмотрим. А где увидимся?

- На «Н-ую» подъезжай.

- Ладно. У меня как раз сейчас время есть свободное. Я буду через пол-часа.

- Галь, я подойти не смогу. Мой приятель тебя встретит. В чем ты будешь?

Галя стояла возле колоны. Я определил ее по простенькой синей куртке, пуховичок с капюшоном. В палате № 359 диспансера царило нетерпение, в полчаса сменившее атмосферу утомительного безделья. Я вел шлюху в сторону больницы.

- Что это за Саша и куда мы идем?

- Военный. Высокий такой, с усами. Очень тактичный человек. Вы вместе не раз отдыхали. Как он рассказывал.

- Куда идем?

- В госпиталь. Мы здесь на плановом обследовании для военкомата лежим. Общая проверка. У паренька день рождения сегодня. Посидим немного.

- Никакого Сашу с усами я не помню. Иду с тобой, потому что мне просто интересно, что это за человек, который меня знает, а я его не знаю.

Пущенные мною комплименты не возымели действия. Галя продолжала источать недоверие, но все же шла с неизвестным мужчиной в неизвестное место. К комплиментам отнеслась прохладно. Не поверила.

- Что же это за Саша такой? Интересно, очень интересно.

- Сейчас увидишь.

К счастью, в коридоре пусто, в палату Галя заходить отказывается, Саня выходит к ней навстречу:

- Привет, - он хочет обнять девицу, та отстраняется, - заходи, - подмигивает ей Саня, - поболтаем.

Саша стал пристально смотреть ей в глаза, желая что-то внушить. Напряженные секунды молчания. Даст или не даст.

- Здравствуйте. Я вас первый раз в жизни вижу. И где это интересно мы отдыхали?

- У приятеля. Заходи, заходи.

Мы пытаемся ее втянуть в палату. Мимо проходит медсестра. Обороты сбавляются.

- Я никуда не пойду, - девочка испугалась.

- Да, брось ты, все уйдут. Мы с тобой вдвоем пообщаемся.

- Нет. Я в палату не пойду. Давай здесь поболтаем. Кто тебе дал мой телефон?

- Малый один. Зайдешь, скажу.

Она тупо требует источник информации, мы тупо молчим, в промежутках пытаемся ее уламать. Безрезультатность очевидна. Галя бросает косые взгляды на настенные плакаты, предупреждающие об опасности туберкулеза. Кто-то зло кашляет на все отделение. Мы выжали из ситуации все, что могли. Хватать и насиловать ее, было бы слишком. Денег ей предложено не будет, поняв это, шлюха срулила, оставив нас разгоряченными видом продажной легкодоступной плоти. Надеяться, что она по телефонному звонку отдастся трем незнакомым туберкулезникам за пузырь водки, было той наивностью, вера в которую приносит в нашу жизнь элементы разнообразия. По крайней мере, в мире больницы, где в режиме эмоциональной блокады начинаешь обсуждать испражнения товарищей, были получены новые переживания, которых здесь ощутимо не хватает. Больше всего на тубанаре людям не хватает любви. Здесь всегда неизменно собраны самые несчастные люди земли.

- У меня полтора года назад жена умерла, - рассказывал о своей судьбе Белочка, - дети уже взрослые, два парня, живут со своими семьями, я остался совершенно один. Один в пустой квартире. И ради чего я теперь должен жить, не знаю. Похоронил жену, ходил, мыкался, туда, сюда. Места себе не находил. Ведь после 45-ти лет ты становишься никому не нужен. Здесь меня ничего не держало. Познакомился с женщиной. Стал за ней ухаживать. Появилась какая-то надежда. За учебу ее сына заплатил, были кое-какие сбережения, я дачу продал недавно. Все было хорошо. Мы жениться собирались. А, потом, на тебе – туберкулез. И все верх дном перевернулось.