Я-1 (Клаутрофобическая поэма) (2002 г.)

А ещё в той квартирке был репродуктор, будь он неладен...

Вообще, во всём вероятно виновата программа «Взгляд», появившаяся в описываемый период. А в том, что она оказала на меня такое влияние, виноваты моя водолейская природа и Совок. Уж очень я любил всё эдакое, а когда в Советской России появились информационно-музыкальные программы, как они тогда назывались, смело преодолевающие такой ранее неприступный в Совке временной барьер, как полночь, я, изначально будучи в группе риска, то бишь в числе предполагаемых разработчиками адресатов оных программ, либо старался к моменту их начала закончить уроки, либо, если не успевал, просто-напросто их задвигал. Искушение было слишком велико.

И это понятно, как выразился бы какой-нибудь доморощенный «учёный» на своём звёздном докладе в традициях отечественного беллетристического соцреализма. Обычно в такой манере (мол, бу-бу-раз-бу-бу и это понятно!) общались с аудиторией гениальные изобретатели, которые сразу после того, как почтенная публика принимала их доклад «на ура», немедленно, буквально уже в следующем кадре, отправлялись к звёздам. А если не к звёздам, то уж во всяком случае на Луну или Марс (если повезёт) на ими же изобретённых межпланетных ракетах! И это понятно!.. И врать не буду, такое кино я очень любил.

Но это я любил его, когда был отроком, а когда, эдак лет в 13-14, начал я семимильными шагами превращаться в сколь ебливого, столь и пытливого юношу, более полюбилось мне кино документальное, а иначе говоря, сама Жизнь, но не в голом виде, а творчески структурированная и смонтированная в меру ума и таланта каждого отдельно взятого монтажёра.

Мне тут подумалось, что кого-нибудь именно в этом месте мой синтаксис может начать раздражать ещё более, чем обычно. Ну так и ладно! Мне-то что за дело, ей-богу! Да, да, читатель, благородный, я всё вижу! Поэтому веди себя хорошо. Не то я могу рассердиться (в шутку, конечно), и откуда ни возьмись высунется из книжки моя старческая жилистая рука и ка-ак хвать тебя за нос!!!

То-то же, смотри у меня! Сиди смирно, а то я и оторвать могу! Или вон в книжку тебя затащу. Станешь персонажем моим. Очень это скучно, невесело и трудоёмко, я вам доложу. По себе знаю.

Так вот, программа «Взгляд», «Пятое колесо» и им подобные открывали, блядь, юной душе, алчущей бездны, огромную страну, которой не знали тогда не только ваши покорные «юные телезрители», но весь наш несчастный, запуганный и при этом дремучий и злобный народец. Ёбтыть! Мыслимое ли дело! Железный занавес пал!

И в моё юное, охочее до диковин сердце, устремилась, рада стараться, всякая якобы необычная всячина. То выяснялось, что в каком-то сибирском городе рождение двухголовых младенцев – уже обычное дело (мол, экологические проблемы); то Шевчук споёт что-нибудь вроде «Революция, ты научила нас верить в несправедливость Добра!»; то Политковский выводит на чистую воду каких-то фарцовщиков; то актёр Георгий Жжёнов со страниц журнала «Огонёк» повествует о своих злоключениях на Колыме; то покажут веснушчатого мальчика, который у себя на балконе держит... кобылу и чуть ли не в своё ПТУ на ней ездит, предварительно спустившись с ней на первый этаж в грузовом лифте; то каких-нибудь молодых фашистов покажут; то вводят танки и бронетранспортёры в мятежный Тбилиси, и тут же, на удивление к месту, вездесущий псевдоцыган поёт свою «Предчувствие гражданской войны» – и так каждую пятницу с 23.00 до полвторого ночи.

И после каждого очередного «смелого» репортажа старушки во дворах всё это громогласно обсуждали, а так называемая интеллигенция, блядь, начинала со всей присущей им многозначительностью глупо улыбаться и как бы между делом, но отчётливо приговаривать «скоро начнут сажать».

Одна Катя, носившая тогда фамилию Шелыгина, консерваторская сослуживица моей тётушки, с которой мы в своё время вместе занимались на ускоренных курсах английского, говорила дело, вследствие чего и оказалась права. Однажды, на станции метро «Динамо» я выразил Кате свою обеспокоенность дальнейшей судьбой некоторых персоналий русского рока, мол, не посадят ли их в тюрьму, и она сказала, что нет, что тоталитарная машина изменилась, и такие «глашатаи истины» ей необходимы в первую очередь, потому что они снимают напряжение, растущее у народа, и гораздо умнее со всех точек зрения позволить таким людям как Шевчук или Кинчев петь то, что им заблагорассудится, потому что от пустой болтовни никаких серьёзных социальных катаклизмов проистечь не может, и тоталитарная машина нового типа, наоборот, будет поддерживать любую говорильню, но всерьёз делать никому ничего не дадут. Как потом выяснилось, никто и не будет ничего такого хотеть.

Кате в ту пору было немного за тридцать, и с моей тётей они познакомились в комитете комсомола Московской консерватории, каковой комитет моя тётя в течение нескольких лет возглавляла.

И ещё однажды я спросил Катю, так сказать, как старшего товарища, пройдёт ли когда-нибудь мой юношеский сплин. Она задала мне несколько вопросов, чтобы выяснить, что именно меня не устраивает в окружающем мире, и когда я ответил (( 9- a ) Я - Бог! Я хочу созидать миры!!! ), не задумываясь, сказала, что нет. Тут она тоже не ошиблась.

62.

ХОЧУ ПЕРЕМЕН!

Вместо тепла - зелень стекла.

Вместо огня - дым.

Из сетки календаря выхвачен день.

Красное солнце сгорает дотла, день догорает с ним...

На пылающий город падает тень...

Перемен требуют наши сердца!

Перемен требуют наши глаза!

В нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен – перемен,

Мы ждём перемен!..

Электрический свет продолжает наш день,

и коробка спичек пуста.

Но на кухне синим цветком горит газ...

Сигареты в руках, чай на столе – эта схема проста.

И больше нет ничего,

всё находится в нас.

Перемен требуют наши сердца!

Перемен требуют наши глаза!

В нашем смехе, и в наших слезах,

и в пульсации вен – перемен,

Мы ждём перемен!..

Мы не можем похвастаться мудростью глаз

и умелыми жестами рук.

Нам не нужно всё это, чтобы друг друга понять!

Сигареты в руках, чай на столе – так замыкается круг!..

И вдруг нам становится страшно что-то менять...

Виктор Цой. «Хочу перемен», песня из репертуара рок-группы «Кино».

63.

Говорить правду – труднее нету! Если ты всё-таки её говоришь, по сути дела, варианта лишь два: тебя считают либо сумасшедшим, либо говном и подонком. Но никогда – праведником, хоть это однокоренные слова. Законы языка здесь прочно просасывают, потому что никаких законов нет. Всё сплошные совпадения. В равной степени счастливые и злосчастные. Кому как повезёт. Но тут тоже нет никаких законов.

64.

Некогда было в моей жизни не скажу, чтоб уж прямо счастливое, но время, когда можно было позвонить лучшему другу (а ведь их было несколько, и все они общались между собой) и, попросив заучаствовать в самом сомнительном деле, не получить вежливого отказа.

Я говорю это не к тому, чтобы вы подумали, что это либо сопли, либо жалобы, либо что-нибудь вроде того, что вот, мол, и автор «Псевдо» дорос до неких там важных для вас вещей. Нет, это я не к тому говорю. Не до каких я таких вещей не дорос, поскольку дорос до всего в момент рождения, каковое, о чём я уже неоднократно заявлял как в устной, так и в письменной формах, было не моей инициативой, хотя моя мать в минуты, похоже, уже навсегда миновавших по причине долгожданного разъезда, космогонических скандалов утверждала иное. И это понятно.

Она – слабая женщина. На фига ей на себя ответственность брать хотя бы даже за тот мудацкий, будь он проклят (что, видимо, и произошло, по чьему мановенью – не знаю), комок, каким я родился на этот свет, сотворённый ремесленником средней руки, что, конечно, едва ли тяготит его самого. Нам ли, гениям, не знать, что твёрдый доход приносит только ежедневная работа над собой, заключающаяся в том, чтобы ни словом, ни звуком, ни улыбкой, ни покашливанием, ни жестом не выдать себя; не дать повод работодателю усомниться в том, что ты такая же посредственность, как и все, и он может быть совершенно спокоен.