Толедский собор

VIII.

Посл этой бесды Габріэль сталъ избгать разговоровъ съ дономъ Антолиномъ, раскаиваясь въ своей неосторожности: онъ понялъ, что ему опасно высказывать свои убжденія; онъ боялся, что его выгонятъ и изъ собора, и что еиу снова придется скитаться безъ пристанища. Зачмъ бороться противъ неискоренимыхъ предразсудковъ? Зачмъ напрасно кружить головы горсти соборныхъ служителей? Обращеніе нсколькихъ существъ, привязанныхъ къ прошлому, какъ улитки къ скал, не можетъ содйствовать духовному освобожденію человчества.

Эстабанъ, который пересталъ угрюмо молчать, какъ въ первое время посл прізда Саграріо, тоже совтовалъ ему быть осторожнымъ, потому что донъ Антолинъ призвалъ его и сталъ освдомляться, откуда у Габріэля взялись такія опасныя мысли. У него прямо дьявольскія мысли, говорилъ онъ, и онъ спокойно высказываетъ ихъ въ собор, точно тутъ одинъ изъ тхъ нечестивыхъ клубовъ, которые развелись заграницей. Откуда это твой братъ набрался всего этого? Никогда я ни отъ кого не слышалъ подобныхъ ересей… Онъ общалъ не поднимать скандала, въ виду того, что онъ былъ гордостью семинаріи, и особенно въ виду его болзненнаго состоянія, понимая, что было бы безчеловчно выгнать его изъ собора; но онъ требовалъ, чтобы больше такіе "митинги" не повторялись въ стнахъ собора, и чтобы онъ не развращалъ служащихъ. Живя гостемъ въ собор, не благородно подтачивать его основы.

Этотъ послдній доводъ убдилъ Габріэля, и онъ сталъ избгать встрчъ со своими друзьями, не приходилъ къ сапожнику, и когда видлъ, что вс они собираются въ галлере послушать его, отправлялся наверхъ къ регенту, который былъ счастливъ, что можетъ играть ему новыя пьесы.

Когда Габріэль сильно кашлялъ, онъ переставалъ играть, и между ними завязывались длинныя бесды всегда на одну и ту же тему – о музык.

– Замтили ли вы, донъ Габріэль,- сказалъ однажды донъ-Луисъ,- что Испанія очень печальна, но не поэтичной грустью другихъ странъ, а дикой, грубой скорбью? Испанія знаетъ или громкій смхъ, или рыданія и вой, но не знаетъ ни улыбки, ни разумной веселости, которая отличаетъ человка отъ звря. Она смется, оскаливая зубы; душа ея всегда мрачна какъ пещера, гд страсти мечутся, какъ зври въ клтк.

– Вы правы: Испанія печальна,- отвтилъ Габріэль.- Она уже не ходитъ вся въ черномъ, съ четками на рукоятк меча, какъ въ прежнее время, но душа у нея мрачная, живущая отголосками инквизиціи, страхомъ костровъ. Нтъ у насъ открытой веселости.

– Эго всего замтне въ музык,- сказалъ донъ-Луисъ.- Нмцы танцуютъ томные или бшеные вальсы, или съ кружкой пива въ рукахъ поютъ студенческія псни, прославляя беззаботную жизнь. Французы хохочутъ и пляшутъ съ порывистыми движеніями, готовые сами смяться надъ своими обезьяньими ужимками. У англичанъ танцы похожи на спортъ здоровыхъ атлетовъ. И вс эти народы, когда они проникаются тихой поэтической грустью, поютъ романсы или баллады, жаждутъ сладкихъ звуковъ, которые усыпляютъ душу и возбуждаютъ фантазію. A наши народные танцы носятъ священническій характеръ, напоминаютъ экстазъ танцующихъ жрицъ, которыя падаютъ въ конц къ подножію алтаря съ обезумвшими глазами, съ пной на устахъ. А наше пніе? Псни прекрасны, но сколько въ нихъ отчаянія, до чего он надрываютъ душу народа, любимое развлеченіе котораго – видъ крови на аренахъ цирка!

Говорятъ объ испанской живости, объ андалузской веселости… Хороша она!… Я разъ былъ въ Мадрид на андалузскомъ праздник. Вс хотли быть веселыми, пили много вина. Но чмъ больше они пили, тмъ лица становились боле мрачными, движенія боле рзкими… Олэ!! Олэ! Но веселья не было. Мужчины обмнивались злыми взглядами; женщины топали ногами, хлопали въ ладоши съ затуманеннымъ взоромъ, точно музыка опустошила ихъ мозгъ. Танцовщицы извивались какъ зачарованныя зми, сжавъ губы, съ неприступнымъ, надменнымъ взглядомъ, какъ баядерки, исполняющія священный танецъ. По временамъ раздавалось пніе на монотонный и сонный мотивъ, съ острыми выкриками, какъ у человка, падающаго пораженнымъ на смерть. Слова псенъ были прекрасны, но печальны, какъ жалобы узника въ тюрьм. Содержаніе всхъ псенъ было одно и то же: ударъ кинжала въ сердце измнницы, месть за оскорбленіе матери, проклятія судьямъ, посылающимъ разбойниковъ на каторгу, прощаніе съ міромъ передъ казнью на зар послдняго дня – похоронная поэзія, сжимающая сердце и убивающая радость. Даже въ гимнахъ женской красот говорилось о крови и кинжалахъ. Вотъ музыка, которая развлекаетъ народъ въ праздникъ, и будетъ "веселить" его еще много вковъ. Мы – печальный народъ и можемъ пть только съ угрозами и слезами. Намъ нравятся только т псни, въ которыхъ есть стоны и предсмертный хрипъ.

– Это совершенно понятно,- возразилъ Габбріэль.- Испанскій народъ любилъ своихъ королей и своихъ священниковъ, слпо имъ врилъ, и сталъ походить на нихъ. Онъ веселъ грубымъ весельемъ монаха; его плутовскіе романы – разсказы, придуманные въ часы пищеваренія въ монастырскихъ трапезныхъ. Предметы нашего смха всегда одни и т же: уродство нищеты, паразиты на тл, мдный тазъ благороднаго гидальго, уловки нищаго, который крадетъ кошелекъ у товарища, ловкая кража у благочестивыхъ дамъ въ церкви, хитрость женщинъ, которыхъ держатъ взаперти, боле порочныхъ, чмъ женщины, пользующіяся полной свободой… Испанская грусть – дло нашихъ королей, мрачныхъ, больныхъ, мечтавшихъ о міровой власти въ то время, какъ народъ умиралъ съ голоду. Когда дйствительность не оправдывала ихъ надеждъ, они становились мрачными ипохондриками, приписывали свои неудачи кар Господней и, чтобы умилостивить небо, предавались жестокому благочестію. Когда Филиппъ II услышалъ о гибели "непобдимой Армады", о смерти тысячъ людей, которыхъ оплакивала половина страны, онъ не обнаружилъ никакого волненія. "Я послалъ ихъ сражаться съ людьми, а не со стихіями", сказалъ онъ и продолжалъ молиться въ эскуріал. Жестокая грусть этихъ монарховъ гнететъ до сихъ поръ нашъ народъ. He напрасно уже много вковъ черный цвтъ сталъ цвтомъ испанскаго двора. Темные парки королевскихъ замковъ, тнистыя, холодныя аллеи были всегда и остались до сихъ поръ любимыми ихъ мстами для прогулокъ. Крыши ихъ загородныхъ дворцовъ темныя, башни плоскія и дворы мрачны, какъ въ монастыряхъ.

Габріэль радъ былъ, что могъ свободно, безъ боязни, изливать накипвшія въ немъ мятежныя чувства передъ музыкантомъ, и воодушевился, говоря о вліяніи вковъ инквизиціи на народъ. Угрюмость королей, продолжалъ онъ – наказаніе, возложенное природой на испанскихъ деспотовъ. Когда кто-нибудь изъ королей, какъ напримръ Фердинандъ V, имлъ отъ природы художественный вкусъ, то вмсто того, чтобы наслаждаться жизнью, онъ томно вздыхалъ, слушая женоподобное сопрано Фаринелли. Боле безразличные къ красот короли жили вълсахъ около Мадрида, охотились на оленей и звали отъ скуки въ промежуткахъ между выстрлами. Печаль католической вры проникла въ плоть и кровь нашихъ королей. Въ то время какъ человчество, осмлвшее подъ чувственнымъ дуновеніемъ Возрожденія, восторгалось Апполономъ и снова поклонялось Венер, извлеченной изъ развалинъ, идеаломъ красоты для нашихъ королей оставался попрежнему запыленный темный Христосъ старыхъ соборовъ съ его безжизненнымъ лицомъ, изможденнымъ тломъ и костлявыми ногами, съ струящейся по нимъ кровью. Во всхъ религіяхъ начинали любить кровь, когда зарождалось невріе, когда брались за мечъ, чтобы укрплять вру. Въ то время какъ въ Версал били фонтаны среди мраморныхъ нимфъ и придворные Людовика XIV, щеголяя пестрыми нарядами, увивались за дамами, не скупившимися на свою благосклонность, не зная стыда, ставъ совершенными язычниками, испанскій дворъ одвался въ черное, носилъ четки у пояса и считалъ за честь присутствовать при сожженіи еретиковъ на кострахъ, нося зеленыя ленты, въ знакъ принадлежности къ инквизиціонному суду.

Мы – испанцы, дйствительно рабы печали и у насъ царитъ до сихъ поръ мракъ прежнихъ вковъ. Я часто думалъ о томъ, какъ ужасна была жизнь людей съ открытымъ умомъ въ т времена. Инквизиція подслушивала каждое слово и старалась угадывать мысли. Единственной цлью жизни считалось завоевываніе неба, а оно становилось съ каждымъ днемъ все боле труднымъ. Приходилось, чтобы спасти душу, отдавать вс свои деньги церкви и высшимъ совершенствомъ признавалась бдность. Нужно было, кром того, ежечасно молиться, ходить въ церковь, поступать въ братскія общины, бичевать тло, внимать голосу "брата смертнаго грха", будившаго отъ сна напоминаніемъ о близкой смерти. И все это не избавляло отъ страха попасть въ адъ за малйшее прегршеніе. Никакъ нельзя было умилостивить окончательно грознаго мстительнаго Бога. А я уже не говорю о вчномъ страх физическихъ мукъ, сожженія на костр. Самые открытые умы слабли подъ этой постоянной угрозой и становится понятнымъ циничное признаніе монаха Ліоренте, говорившаго, что онъ потому сдлался секретаремъ инквизиціоннаго. суда, что, "лучше поджаривать людей, чмъ самому быть поджареннымъ". Умнымъ людямъ не оставалось другого выбора. Какъ они могли противиться? Король, при всемъ соемъ могуществ былъ слугой духовенства и инквизиціи, боле нуждаясь въ поддержк церкви, чмъ церковь въ его поддержк…