Пистолет с музыкой. Амнезия Творца

На стойке передо мной возник стакан, я взял его и потянул содержимое сквозь зубы. Не то чтобы плохо, но и не хорошо. Виски было настоящее, но вместо содовой что-то вроде шампуня для посуды. Я выпил половину, потом поставил стакан обратно на стойку. Передо мной появился бармен и взял половину купюры. Я пошарил в кармане, чтобы убедиться, что вторая половина еще у меня, потом допил виски, постаравшись, чтобы оно не попадало мне на язык.

Из задней комнаты появился еще один башкунчик и целенаправленно двинулся в мою сторону. Он был завернут в простыню, заколотую на плече наподобие римской тоги, наряд дополняли высокие сандалии на босу ногу и пластиковые электронные часы. Он взгромоздился на тумбу рядом со мной и положил руки на стойку; сцепив пальцы. Посидев так с минуту, он повернулся ко мне, полез рукой под свою простыню, достал мою лицензию и придвинул по стойке к моей руке, провезя ее при этом по луже пролитого питья. Я взял лицензию и молча убрал в карман.

– Барри наверху, – сообщил башкунчик. – Вы хотите забрать его?

Его голос был высокий и капризный – если подумать, вполне детский. Правда, дыхание его отдавало спиртным. Несмотря на это, а также несмотря на сто одеяние – а может, и из-за него, – я решил, что говорю с беби-боссом.

– Нет, – ответил я. – Я только хочу задать ему несколько вопросов.

– Он не хочет спускаться.

– Я сам поднимусь.

– Что вам нужно?

Мне в голову пришла идея.

– Я работаю на юриста по делам наследства. Барри могут оторваться уйма кармы, дом и наличные. Если его это не интересует, он может подписать отказ, тогда все отойдет его маленькой сестричке. Она кошка.

– Дайте подумать.

– Мне некогда. Если Барри здесь нет…

– Он наверху. Давайте деньги.

– Отведи меня наверх.

Подошел бармен и показал башкунчику в тоге половину сотенной.

– Отведи его наверх, – сказал он. – Пусть Барри сам решает.

Башкунчик посмотрел на свои часы, потом на меня и кивнул, будто время имело значение для его решения. Впрочем, может, и имело.

– О’кей, – сказал он. – Пошли.

Он слез с тумбы, поправил свою тогу и быстрым шагом направился куда-то в глубь дома. Я пошел следом.

Башкунчики превратили заднюю комнату в темную, вонючую гостиную. Они сидели там в кружок, передавая друг другу через низкий стол огромную дымящуюся трубку. Одну из ножек стола заменяло полено. На стене висело, покосившись, радио, из которого неслась прерываемая треском помех музыка. Я чуть не закашлялся от ядовитого дыма трубки.

– У меня покер: три вопроса, два ответа, – произнес один.

– Колпак – это матерчатый конус с вышивкой, – последовал ответ.

При нашем появлении разговор смолк, и они окинули меня равнодушными взглядами. Я не понимал смысла их разговора. Впрочем, это меня не касалось. Башкунчик в тоге провел меня через служебную дверь с другой стороны комнаты, и стоило ему закрыть ее за нами, как разговор возобновился.

Мы оказались в бывшем вестибюле гостиницы. Окна здесь тоже были заколочены, но сквозь щели проникало достаточно света, чтобы я понял: то, что я принял сначала за мох под ногами, было просто прогнившим ковром, а то, что казалось падающим на плечи дождем, на поверку было клочьями паутины. Я пришел сюда лет на десять раньше, чем это превратится в настоящие мох и дождь. Я остановился перед лифтом, но башкунчик пошел дальше, на лестницу. Или лифт не работал, или башкунчики просто не доставали до кнопок.

В комнате на втором этаже сидело четверо башкунчиков, и среди них тот, в джемпере с рыбкой, что забрал мою лицензию. Двое смахивали на девочек. Я вошел. Тот, что лежал на кровати, поднял голову и посмотрел на меня, и я сразу же узнал его: я видел его в дни наблюдения за домом на Кренберри-стрит.

На мгновение мне показалось, что его голова покрыта волосами, потом я увидел, что это коротко остриженный женский парик. Меня не проведешь. Под париком Барри Гринлиф был таким же лысым, как и все остальные башкунчики.

Никто не проронил ни слова. Я изо всех сил старался найти в его чертах сходство с Пэнси Гринлиф, Мейнардом Стенхантом и прочими замешанными в дело лицами. Безуспешно. Вдобавок, эволюционная терапия начисто стерла индивидуальные различия.

Остальные башкунчики сидели в круг у кровати Барри и подвинулись, освобождая мне место. Барри повернулся, положив голову на руку, и парик съехал ему на ухо. Сесть было некуда, если не считать пола, и по зрелом размышлении я остался стоять.

– Привет, Барри, – сказал я. – Меня зовут Конрад Меткалф. Я работаю на твоего дядю Ортона.

– Какого дядю? Я не знаю такого, – его голос был негромкий, но недовольный.

– Ортона Энгьюина, брата Пэнси…

– Ладно, ладно. Что вам нужно?

– Я исследую вашу генеалогию, не хватает только нескольких ветвей. Кто твой отец, Барри?

– У меня нет отца.

– Это Мейнард Стенхант?

– Мой отец – доктор Теодор Тустренд. Изобретатель эволюционной терапии. Он наш общий отец. – Он повернулся к своей маленькой аудитории. – Кто ваш отец?

– Доктор Тустренд, – откликнулся один из башкунчиков.

– Видите? Он отец нам всем.

– Сегодня утром я был у архитектора, – сказал я. – Он начертил дом для башкунчиков на Кренберри-стрит. Кто-то заплатил ему за это, и я не думаю, что это доктор Тустренд.

– Валяйте дальше, – сказал Барри. – Куда вы клоните?

– Кто-то заботится о тебе, Барри. Кто-то надеется, что ты вернешься домой, и готов тратить уйму денег, чтобы тебе там понравилось. Я знал Мейнарда Стенханта. У него много денег, но он не подходит. Вряд ли он стал бы тратить их все на тебя.

Барри сделал вид, будто зевает.

– Кто твой отец, Барри?

– Архитектор, наверное. А вы как считаете?

– Чем больше я приглядываюсь, тем более отчетливо вижу связь между Денни Фонеблюмом и домом на Кренберри-стрит. На чертежах его имя, не Стенханта. Считается, что Пэнси работала на него, но никто не говорит, как именно работала. Возможно, родила от толстяка ребенка – это мне так кажется. Родила ему сына и получила в награду дом и пожизненный запас запрещенного зелья и шприцев.

Произнося эти слова, я относился к ним только как к теории, однако она выглядела убедительно. Достаточно убедительно, чтобы копать в этом направлении. Вряд ли ребенок подтвердит мне ее. Интересно только, знает ли он что-нибудь вообще.

– Вы же и так знаете ответ, – сказал Барри. – Зачем вам я?

– Ты член семьи, Барри. Это не лучшая семья, и ты можешь не хотеть иметь с ней ничего общего, но это ничего не меняет. Ты находишься в самом центре всей этой истории. От тебя ничего не требуется, и все же ты участник игры. Когда я узнаю все получше, я вернусь. На всякий случай вот мой телефон.

Я протянул ему одну из своих визиток. Он взял ее не глядя и сунул под матрас.

Я собрался уходить. Я не испытывал разочарования. Я нашел Барри, и теперь у меня появилась версия, с которой я мог работать. Мне не терпелось приняться за дело. Но когда я подошел к двери, Барри заговорил.

– Подождите минуту. Я хочу задать вам пару вопросов.

– Да?

– Кто вам платит?

Я обдумал вопрос.

– Сейчас уже никто.

– Что случилось с моим дядькой, как его там?

– Его забрали в Отдел.

– Вы не очень-то любите Отдел, правда?

– Да, я не люблю Отдел, – ответил я. – Но возможно, я не люблю его не так, как его не любишь ты.

С минуту он переваривал это, потом продолжил:

– Пэнси очень расстроена?

– Спроси это у нее сам.

– Возможно, и спрошу. – Он окинул взглядом свою лысую компанию. – Ну что? Хочет кто-нибудь на пикник в сказочную страну?

– Если так, я пошел, – заявил я.

– Еще один вопрос, – сказал Барри.

Его глаза загорелись, будто он в первый раз открыл их, и я увидел в глубине их какой-то демонический разум.

– Ну? – спросил я.

– Как вы считаете, каково быть бессловесной сраной марионеткой?

Глава 21

С вертящимся в голове дурацким вопросом Барри я спустился по лестнице, миновал темную комнату и бар – задержался у стойки, чтобы отдать вторую половину купюры, – и вышел на залитую солнцем Телеграф-авеню. Мне пора было найти Уолтера Серфейса, детектива, который вел дело Стенханта после меня. Он мог оказаться еще одним протеже Фонеблюма, а мог и не оказаться, в любом случае я мог получить несколько интересных ответов, если только подберу нужные вопросы и смогу удерживать дверь ногой достаточно долго, чтобы успеть задать их.