Испанский сон

Собственно, я всего лишь поплакался Вам. Так же, как Вы мне с месяц назад плакались по другому, уж конечно более весомому поводу. Наверно, я хотел бы, чтобы Вы как-то меня утешили. Кому я еще скажу это, как не Вам?

Ничего не понимаю. Если ты угадал и это «казаки-разбойники»… что, ты не будешь играть с ней?

Я не знаю. Мне тяжело. Если я возьму ее руку, протянутую навстречу мне… и через год-два повторится все то же, что у нас уже было — это превращение в рутину, почти отчуждение… Мы уже не столь молоды; я боюсь.

Но что мы все обо мне да обо мне? Моя цель выполнена; я поплакался, Вы утешили меня насколько могли, и мне уже легче. Расскажите что-нибудь о себе, дорогая. Как идет расширение наших границ?

Как тебе сказать… не знаю, будет ли это тебе интересным. Лучше бы ты не спрашивал, а просто расстегнул штаны.

Штаны у меня и так расстегнуты… но что за особые новости? Теперь Вы заинтриговали меня.

Но это вовсе не так интересно, как полутрусы… Видишь ли, я купила себе куколку.

Для Ипполита, да? Как Вы назвали ее?

В том-то и дело, что не для Ипполита. Я купила просто куколку, в магазине игрушек. Для себя. Я назвала ее Машей.

Странно. Вы обнимаете ее, да?

Трудно мне описать это. Я обнимаю ее, я целую ее, я раздеваю ее и одеваю, я купала ее вечером и уложила спать рядом с собой. Но Ипполит здесь не при чем; Маша еще слишком мала для Него.

Выходит, зря я расстегивал штаны. Разве мы можем заниматься любовью при маленьком ребенке?

Да уж не беспокойся, я хорошо покормила ее и уложила спать, так что она наверняка ничего не слышит. Но сейчас я не хочу о ребенке! Я лежу перед тобой с раздвинутыми ногами и вижу, как ты, стоя на коленях, придвигаешься ко мне. Ты берешь мои ноги и забрасываешь их себе на плечи. Я закрываю глаза. Я ощущаю твою руки на своей заднице. Ты поднимаешь меня за задницу. Ты опускаешь мою задницу к себе на колени. Войди же быстрее в меня.

Я в тебе. Мой член в тебе. Я вижу, как он появляется, поблескивающий, и опять исчезает внутри, стремясь забраться поглубже. Любимая! Я не понимаю почему, но этот акт сообщает мне привкус горечи. Может быть… почему бы нам не встретиться разок наяву? я имею в виду — в реальности? Мы можем надеть маски. Можем всю ночь молчать. Но мы лучше узнаем друг друга… будем лучше представлять себе эти упоительные картины…

Не мешай. Сейчас… сейчас… ооооооооооооооо

Ты дурак. Ты мне чуть не испортил оргазм. Никогда больше не смей предлагать мне такого!

Если бы не дал кончить, я вообще залупилась бы как следует. А так — просто не поцелую тебя на прощанье, вот и все. И опять буду спать с маленькими. Со всеми вместе, сбившись в теплую стайку, как когда-то спали в пещерах.

Понял? Пока, дурачок.

Зазвенел звонок — металлический, настоящий.

— Вальдемар Эдуардович, принесли пакет персонально для вас. Мне занести?

— Что за пакет?

— Не знаю. Небольшой, твердый… Написано — вам лично, то есть г-ну Палашевскому.

— Занеси. Стой! Ты уже расписалась за него?

— Мне не предложили. Честно говоря, я даже не видела, как его занесли.

— Что значит «не видела»?

— Вальдемар Эдуардович, — укоризненным тоном сказала Аллочка, — я могу на минутку отойти от стола?

— Не трогай пакет.

— Но я его уже…

— Осторожно положи на стол и не трогай.

Встал, пересек чертов кабинет, выскочил в приемную.

— Вы меня пугаете, Вальдемар Эдуардович, — тревожно сказала Алла. — Это просто… на ощупь это больше всего похоже знаете на что? На видеокассету.

— Алла, ты иногда смотришь телевизор?

— Ну.

— Несколько странно, когда пакеты доставляют таким способом, ты не находишь?

— Нет, Вальдемар Эдуардович, не нахожу. Так доставляют, например, массу всякой рекламы. Вот эти телефонные справочники, например…

— На мое имя лично?

Алла надулась.

— Извините, Вальдемар Эдуардович, но вы придираетесь. Рекламу часто направляют на имя первых лиц; а тем более здесь наверняка кассета — я имею в виду, не просто бумажки. Хотите, я просмотрю?

— Сам просмотрю, — буркнул Вальд.

Он взял пакет и вернулся за неслышные двери. Сел за стол. Осмотрел пакет с осторожностью — взвесил в руке, ощупал углы, насколько казалось не опасным. Действительно, похоже на видеокассету. Черт побери. А если нет?

А если да? И кому позвонить? Да куда ни звони, ведь его поднимут на смех, если там просто кассета.

Miserere mei, Deus… Вальд вскрыл пакет.

Точно кассета. Ну-ка, ну-ка, что за подарки благожелателей… Он пересек кабинет, отворил фигурную дверцу, за которой скрывалась оскорбляющая глаз техника — не додумались или не нашли еще видиков в стиле ампир! — и воткнул, вонзил, засадил черную пластмассовую коробку в жалобно пискнувшую щель. Пощелкал кнопками.

Дама в черном. Поднятая вуаль. Стол… и он сам, краешком… Вид откуда-то… сбоку? снизу?

Вальд услышал свой голос.

— Алла, принеси нам два кофе.

— Чаю, с вашего позволения…

— Один кофе, один чай.

Вальд дико оглянулся в сторону стола и бросился к Чиппендейлу. Ну точно. Вот сука! Но ведь он послал ей денег! Он же послал! И… кому она хочет это показать? Он что, генпрокурор? Клинтон? Смешно. Он даже не женат, и все это знают.

Придется досмотреть. Может, там еще что-нибудь… какое-нибудь спецпослание… Вальд сделал звук тише, запер дверь на ключ и устроился в кресле перед самым экраном, стараясь не упустить ни одной мелочи.

Он с удивлением отметил, что пленка вообще не смонтирована. Изображение не смонтировано, точней. Звук кое-где другой… отдельные слова… А вот вообще пошел другой звук — то есть фразы совсем другие, таких фраз не было… Студийная работа! частоты, шумы как совпадают… наверно, и не только на слух… Вот она бухается на колени и начинает его молить — а он стоит спиной, загораживая ее от камеры. Расстегивает ему ширинку — а не видно, что расстегивает, видно только, что руки молитвенно сложены… и жалостный, слегка экзальтированный текст: «я понимаю… я веду себя некрасиво, вызывающе… может быть, чересчур… но представьте всю бездну отчаяния, в которое я погружена; я слышала, что вы христианин, верующий… Да, я неумела, не так уж умна… но вы могли бы подобрать мне работу попроще… ради детей… они же ни в чем не виноваты…»

А сейчас, похоже, взяла — но опять же не видно, что взяла… руки по-прежнему как бы сложены… сука такая, а! В жизни чмокала, что слон новорожденный — а на экране продолжает молить… и голос какой умирающий, все с меньшей и с меньшей надеждой… «Я понимаю — пристроить вдову бывшего здешнего шефа… Пересуды, интриги… Я думала, вы выше этого… надеялась… совсем потеряла голову… простите теперь уж, Христа ради, что пришла…»

Ё-о-о-о! Набросился, как коршун, на бедную женщину. Ой-ей-ей! Это после «Христа ради». Ай да монтажники, ай молодцы. Ручонки-то как у нее, оказывается, по воздуху молотят. Ну конечно — он тащит юбку… откуда ему знать? Он смотрит на эту fuckin’ задницу — тьфу! — а она ручонками машет, коленками сучит, орет и зовет на помощь. Вот оно что. Секретаршу, гад, заранее отпустил — планировал! Что творит, сволочь. Так, на стол ее… трусики, со звоном, чуть ли не в объектив… Тишина… Громкий шепот из-под юбки: «Молю, пощадите…»