Испанский сон

— Нет. Я готова перейти в католичество… разве что…

— Ну!

— Церковь будет от нас далеко.

— Подумаешь, — с облегчением сказал Вальд.

— А католики сейчас имеют право развода?

— Не знаю. А почему ты спрашиваешь?

— Ну мало ли. Вдруг ты просто ослеплен любовью.

— Да, — сказал Вальд. — Я ослеплен любовью и желаю оставаться таким до конца своих дней. И хоть я в жизни не видел твоего фьорда, но заранее люблю его и хочу, чтоб меня похоронили именно там и конечно же, рядом с тобой.

Сьёкье заплакала.

— Что такое? — всполошился Вальд.

— Я не верю… такое только в сказках бывает…

— Ладно, — сказал Вальд. — Давай сделаем паузу. Я теперь буду звонить тебе каждый день.

Сьёкье рассмеялась сквозь слезы.

— Каждый день не надо; ты занятый человек. Вдруг ты как-нибудь не сможешь и начнешь опять на себя наговаривать. То есть я буду рада тебе каждый день, но не превращай это в обязательство, ладно?

— Ладно. Я могу считать, что теперь мы обручены?

— Да.

— То есть, ты моя невеста.

— Да.

— Я целую тебя.

— Вальд!

— А?

— Береги себя. Я действительно иногда смотрю телевизор… в основном новости… мне кажется, у вас в Москве очень опасно.

— Ты тоже береги себя.

— Здесь ничего не происходит. А у вас, похоже, происходит слишком много всего.

— Сьёкье, до завтра.

— До завтра, Вальд. Я…

— Ну?

— Я целую тебя.

— Ты не то хотела сказать.

— Ты прав. Я…

— Ну же, Сьёкье!

— Я буду ждать твоего звонка.

Какие сеньориты, восторженно думал молодой бармен, занимаясь ортодоксальным барменским трудом и исподтишка при этом поглядывая в сторону Марины и Вероники. Наверно, француженки: с каким вкусом одеты… Заняться бы с ними… по-французски… Какая грудь у молоденькой! Да и старшенькая хоть куда, ¡vaya, vaya! Прежде бы он не раздумывал… Подошел бы, поднес каждой по гвоздике, встал бы красиво, как Антонио Бандерас… пригласил бы на вечер… за счет заведения… А вечером — танцы, темнота и огни… они пьяны и веселы, и он ведет их гулять, ведет на пляж, и обнимает их за плечи, сразу обеих, и молоденькая говорит: «¡Je t’aime, Manolito!», и старшенькая говорит: «¡Je t’aime tambien!» И он доказывает им свою любовь… сразу обеим… Сейчас так не будет. Не те туристки, не та Испания… да и он, Манолито, нынче женатый мужчина: столько знакомых развелось… и непременно увидит кто-нибудь, скажет Хосефе… ¡Joder!

Две дамы тихо сидели за угловым столиком. Старшенькая была грустна. Какая жалость! Младшенькая была как будто веселей, но только как будто; серьезные проблемы — слишком серьезные для красивых женщин — витали в воздухе за этим столиком и были видны невооруженным глазом Манолито.

— Это продолжается, — сказала Вероника. — Несмотря ни на что… ни на все события…

Ну ясно, подумала Марина. Это страх.

— Но я все-таки постаралась бы выкарабкаться из этого сама; я сказала тебе только из объективности, для сведения. Если ты не возражаешь, лучше бы мы сегодня занялись другой проблемой, еще более свежей… тем более, что я чувствую непостижимую связь обеих проблем. Кто знает — может, минус на минус в итоге даст плюс?

— Может, — согласилась Марина. — Говори.

— Даже не знаю, как начать, — сказала Вероника и достала из сумочки носовой платок. — Это связано с моим мужем… а ты ведь не в курсе моих семейных дел.

— Так расскажи.

— Очень долго.

— Постарайся сконцентрироваться на самом существенном… разумеется, с твоей точки зрения.

Вероника слабо улыбнулась.

— Давай попробуем, — сказала она, — но тогда…

— Рижский бальзам? Ты думаешь, у них есть?..

— Н-нет, — Вероника поколебалась. — Бармен! Джин «Гордон»… двойной, пор фавор, и немножко тоника.

— А пара ми, — добавила Марина, — в таком случае уна сервеса негра с сухариками, да похолоднее.

— Муй бьен. — Бармен вышел из-за стойки и, улыбнувшись по очереди обеим, подал требуемое.

Вероника выпила джину и закурила.

— Помнишь ли ты, — начала она с лекторской интонацией, в то время как Марина превратилась в слух, — как десять лет назад жили простые люди? Возможно, и помнишь… Нет, мне не нравится, как я рассказываю. По правде сказать, так называемые простые люди уже и тогда жили всяко — некоторые создавали кооперативы, например. Мой муж, Валентин, никогда не был особенно удачливым кооператором; однако деньги были… и их количество медленно, но верно росло…

Вероника вздохнула.

— Я родила двоих детей, — сказала она. — Конечно же, я не работала и не собиралась работать; это был новый жизненный стандарт. Мы думали, что любили друг друга; мы были счастливы; мы думали, так будет всегда. Мы купили вещи — вначале видик, как у людей; потом стали копить на машину… Была эйфория. Мы поверили, что станем крутыми… даже начали брать уроки тенниса; кстати, именно там, на теннисном корте, мы и познакомилась с *овыми…

— Можешь опустить детали, — мягко сказала Марина, видя, что от воспоминаний Вероника расстраивается. — Если, конечно, во время этих уроков не стряслось чего-либо такого, что могло бы оказать влияние на твою сегодняшнюю жизнь.

— Именно во время этих уроков и стряслось, — покачала головой Вероника, — но это чисто хронологическое совпадение: теннис как таковой был здесь не при чем. В кооперативе, где работал Валентин, дела пошли хуже. Причина была ясна. Кооператив не делал ничего нового; это был просто заводской сателлит, один из немногих жизнеспособных участков, чей оборот был выделен из общезаводского, чтобы начальничкам было проще откачивать деньги. По мере спада государственных заказов и всяческой помощи завод слабел, и соответственно приходилось кооперативу.

— Попей воды, — посоветовала Марина, видя, что Вероника сильно волнуется.

— Спасибо, — сказала Вероника и рассеянно отхлебнула пару глотков «Гордона». — Работников кооператива стали увольнять, а оставшимся сокращать зарплату; о дележе прибыли уже и речь не шла. Дети меж тем подрастали, а мы уже привыкли одевать их прилично… в общем, деньги, отложенные на машину, пришлось проесть. Вначале мы крепились, считали это временными трудностями… ведь мы любили друг друга… или думали, что любили…

— В конечном итоге это одно и то же, — заметила Марина. — Не забивай себе голову проблемами мнимыми и привходящими; хватит на тебя и того, что есть.

— Хорошо, — кивнула Вероника. — Итак, мы крепились, но постепенно становилось ясным, что это не временные трудности… ведь это больно, Марина, когда рушатся мечты! Мне было легче; у меня были мои милые детки… мы гуляли с ними, ходили в кино… я наслаждалась их проделками, их новыми словечками — знаешь, какие они забавные в три, в четыре года! а что оставалось на долю Валика? Только хиреющая работа; только неуклонно падающая кривая выработки и так далее. Конечно, по вечерам мы были вместе, но… знаешь, есть базис и надстройка; так вот, наши вечера были надстройкой, в то время как базисные явления происходили днем. И Валик не выдержал… покатился по этой кривой, ведущей вниз…

Вероника всхлипнула. Марина промолчала.

— Постепенно у него развился комплекс неполноценности. У нас начались скандалы; Валик все чаще срывался на крик, рвал на груди рубашку, все чаще прятал глаза, когда я пыталась поговорить с ним откровенно, по-дружески; все чаще задерживался после работы, начал выпивать, а потом завел женщину… и не единственную… возможно, с ними он чувствовал себя уверенней и сильней… Послушай, — скривилась Вероника, — тебе, должно быть, скучно; я рассказываю такие неинтересные, банальные вещи…