Испанский сон

— Истекая слезами? — переспросила Марина. — Разве так говорят?

— Ну, исходя… Какая разница, как говорят.

— Ольга, я не узнаю тебя, — сказала Марина. — Мы же постоянно виделись, и ты всегда была той, какую я любила. Почему я должна замечать в тебе эти изменения (которые, честно признаюсь, мне не очень-то по душе) именно перед тем, как нам надлежит расстаться?

— Может, как раз поэтому, — предположила Ольга. — Может, это известие (я имею в виду, о нашем расставании, а вовсе не о Боре) так на меня подействовало, что я… Может, я вообще с тобою играла какую-то роль? А сейчас, узнав о нашей грядущей разлуке, я начинаю сразу же и как бы авансом становиться такой, какая есть?

Марина хмыкнула.

— Ты напоминаешь мне одну мою приятельницу. Ту хлебом не корми, дай о себе пофантазировать. Ты тоже никогда не отказывалась от такого удовольствия, но прежде это не было таким… ну, я не знаю… унылым, что ли… Вспомни, как мы спорили о твоих приключениях! о твоей блядской натуре! Вот это я понимаю, был разговор так разговор…

Ольга меланхолично пожала плечами.

— Не знаю, что тебе сказать. Давай выпьем.

— Ты знаешь…

— Что? Выпить не хочешь?

— Нет, просто у меня еще…

Ольга хмыкнула.

— А говоришь — подруга до гроба.

— Что ты к словам цепляешься?

— Уходи.

Марина встала.

— Оля, так нельзя. С одной стороны, рассуждаешь о каких-то всепрощениях, а с лучшей подругой обращаешься категорично, максималистски и вообще как со свиньей. Мне действительно лучше сейчас идти, но вовсе не по твоей прихоти, а просто потому, что ты не с той ноги встала. Сама знаешь, за тобой такое водилось и прежде; в этом смысле я очень даже тебя узнаю. Да мне уже и пора.

И, поскольку Ольга продолжала драматически молчать, Марина добавила:

— Разумеется, этот не очень приятный эпизод не окажет никакого влияния на мое дальнейшее отношение к тебе. Я по-прежнему буду тебя любить и так далее.

— А мне кажется, — сказала Ольга, — мы видимся с тобою в последний раз.

— Как? а бегунок? ты же обещала…

— Ты понимаешь, о чем я.

Марина сделала движение, чтобы ее утешить, обнять… начала это движение, да так и не завершила.

— А знаешь? — сказала Ольга. — Когда-нибудь твои хорошие ребята могут тоже оборзеть и тоже полезть куда не надо…

— Они правда хорошие, — улыбнулась Марина.

— Те тоже были хорошими для кого-то…

— Ну, и что ты хочешь сказать?

— Я просто хотела… пожелать тебе, что ли — если так получится, не дай Бог тебе быть вместе с ними.

— Оля, я пошла.

Марина встала. Ольга продолжала сидеть перед незаконченной выпивкой. Марина наклонилась над Ольгой, чтобы ее поцеловать.

Видя ее движение, Ольга сделала необычный жест: она подняла руку, обняла Марину за шею и с силой притянула ее к себе. Она не дала Марине поцеловать себя и сама не поцеловала ее тоже. Она прижалась лицом к шее Марины, к ее щеке, и уху, и волосам, и долго — секунд десять, не меньше — держала ее так, глубоко вдыхая запах, исходивший от всего этого. Это материнский жест, подумала Марина. Так сделала бы мать, провожая свою доченьку далеко и не зная, увидит ли ее когда-нибудь еще. А я не помню материнских объятий, не знаю, никогда не знала и не помнила. Может, во мне что-то не так? Может, поэтому во мне что-то не так?

С чего это я вдруг вспомнила о матери, с гневом на себя и на весь мир подумала Марина, выпрямляясь. Это все Ольга! мещанка, обычная блядь… Напиздела какой-то хуйни… а я теперь… мне теперь…

Она зарыдала. Обмякла, снова согнулась, села на корточки и сама уже уткнула лицо куда-то в Ольгину грудь — туда, где было тепло и мягко. Ольга обняла ее голову, уже безо всякой страсти, и слабо, безвольно поглаживала, как бы жалея, как бы говоря: ничего не поделаешь, так и будем жить… на все воля Божья.

Ольга была бы хорошей мачехой, думала Марина на обратном пути. Если бы я выбирала себе приемных родителей, я бы, наверно, выбрала именно ее. А кто был бы папочкой, отчимом? Его сиятельство, что ли? Интересная вышла бы пара. Каждый на свой лад пилил бы ее — а как же, иначе неинтересно; должны же родители ворчать на своих детей.

Эта мысль рассмешила ее и подняла ей настроение.

Милый мой! Сегодня мне плохо, и только ты один в состоянии меня ублажить. Сегодня я рассталась с существом, которое любила. Это та самая девочка, Маша; не зря я совсем недавно заводила с тобою о ней разговор. Войдя в мою жизнь, она принесла в нее кусочек света, как маленькая, но яркая звездочка… и я привыкла к нему, и сейчас, когда она меня бросила, я вижу, что мне темно.

Как страшно привязываться к людям. Как непрочны человеческие связи. С каким ужасом я думаю, что будет, если я в один прекрасный день не получу твоего ответного письма. Забавно, но даже тобой я обязана этой девочке. Ведь это она объяснила мне, что такое компьютер — до нее я сторонилась всякой подобной техники, просто избегала ее; большинство людей сталкиваются с компьютерами на работе, но моя работа не так уж настойчиво компьютеризовывалась. (Компьютеризировалась? компьютеризовалась?)

В общем, это она притащила на работу свой компик, и научила меня, и объяснила про интернет и так далее, а уж я, в свою очередь, купила себе домой ноутбук, потому что была захвачена открывающимися возможностями в смысле почтового секса. А ты как думал? Ведь я никогда тебе не писала, как дошла до жизни такой.

Я помню, как искала тебя. Как дрожала от нетерпения, когда долго грузилось, как дрожала от восторга, как дрожала от страсти, и как мое возбуждение научилось перетекать от клавиш через кончики пальцев, через руки и всякие внутренние органы туда, туда, туда…

Сижу пьяная, зареванная, противная сама себе, бывшая блядь с пиздой, раздолбанной нежеланными мужиками… Любимый! не знаю, хватит ли сил, написав такое, нажать на Send. Только ты можешь меня утешить, только ты один. Не хочу Ипполита, не хочу безымянного рта… не хочу обсуждать последнюю нашу размолвку. Выеби меня, умоляю. Возьми свой обожаемый мною хуй, большой и горячий, и воткни в меня так, чтобы я заорала от боли и радости. Я нажму на кнопку — нечестно будет не нажать — и буду ждать твоего ответа. Я не прикоснусь к себе без него, обещаю.

Дорогая, Ваше письмо разрывает мне сердце. Но я слишком дорожу Вами и уважаю Вас, чтобы начать философствовать или обсуждать упомянутый Вами инцидент, в то время как Вы четко и недвусмысленно написали, в чем нуждаетесь немедленно. Разумеется, я сделаю то, чего Вы хотите. Даже не буду описывать, как освобождаю из текстильной темницы свой член — вот он в моей левой руке, уже освобожденный, и кровь так и рвется наружу, переполняя пещеристые тела. Я также не буду ласкать губами и языком Ваши органы — Вы хотите орать от боли, поэтому давайте не ждать, пока Ваше влагалище испустит пахучий сок. Сейчас я лягу на Вас, навалюсь весом тела… Вы чувствуете этот вес?

Да… но быстрей!

Я берусь руками за Ваши колени и резким движением развожу в стороны Ваши ноги.

Да! Да!

Я засаживаю. Я слышу Ваш громкий вопль.

Да! Его слышат даже мои соседи.

Я ебу тебя очень, очень грубо.