Испанский сон

— А почему бы и нет?

— Хотя бы потому, что ты девственница…

— Ха! Вы, верно, забыли; я знаю тысячу и один способ доставить мужчине наслаждение и без…

— …а еще у тебя есть какой-то Господин…

— Это вовсе другое, ваше сиятельство. Был, например, один адвокат, которому я дарила плотскую радость по доброй воле и в течение долгого времени, при том что он не мог быть и никогда не был моим Господином.

— Enfant ты terrible, вот ты кто, — сказал князь; — я вдруг наконец вспомнил, как это называется. Разумеется, интимные отношения между нами, как соратниками, полностью исключены.

— Кстати, насчет того адвоката, — продолжала Марина свою мысль, зорко усматривая в язвительных репликах князя сдачу им позиции и потому вновь воодушевляясь, — ваша манера рассказывать напомнила мне его… хотя, конечно, вы рассказываете гораздо лучше. Так вот, в его рассказах непременно присутствовал перерыв. В любом хорошем рассказе должен быть перерыв; это все равно что антракт в театральном спектакле. Нужно как бы слегка разрядить напряжение, поболтать о чем-нибудь не очень значительном, а то и перекусить; кстати, посещая все с тем же адвокатом китежский театр, я заметила: чем драматичней сюжет, тем длинней очередь в буфете. Не поймите, что я напрашиваюсь на угощение, — оговорилась Марина, — на самом деле я сыта.

— Неужели?

— Правда-правда… но представьте, что уже звонок ко второму отделению, ваше сиятельство! Давайте я вам помогу: вы остановились на том месте, когда вас стали откапывать. Неверный свет фонарей, винтовая лестница, камни… правильно?

— …

— …дрожащий от страха Иванов…

— Не дрожал он от страха! — в крайней досаде возразил князь, с одной стороны, весьма недовольный тем, что все-таки позволяет втянуть себя в рассказ (несмотря на то, что уже решил было наказать Марину хотя бы отменой его завершения); с другой стороны, довольный тем, что представляется случай еще раз пережить не столь давнюю и безусловно волнующую авантюру (ибо в глубине души ему все же хотелось закончить рассказ), и — еще и с третьей стороны — опять несколько недовольный тем, что, уступая таким образом и себе, и Марине, он как бы роняет свое высокое достоинство.

— Да? — удивилась Марина. — Странно! Я бы на его месте дрожала…

Князь усмехнулся.

— И ты не дрожала бы. Нельзя было дрожать.

— Понимаю! если бы он дрожал, тем самым он сразу бы выдал себя, а так у него оставался шанс убедить вас…

— Да, да, — проворчал князь, — конечно, у Иванова оставался шанс убедить меня, и он полностью использовал этот шанс. Конечно, он рассказал про счастливое озарение, а в качестве иллюстрации привел примеры еще нескольких подобных дверей, известных уже нам обоим. Тем не менее, он не мог не понимать, что находится под подозрением… особенно когда, добравшись до верха винтовой лестницы, мы сделали небольшой привал, и когда я напомнил ему:

«Ты же говорил, что никогда не спускался».

«А я и не спускался», — сказал он.

«Ты понимаешь, как это звучит?»

Он пожал плечами, твердо решив стоять на своем… собственно, у него и не было другого выхода.

Тогда я сказал:

«Пиши завещание, Иванов».

«Зачем?» — удивился он.

«На всякий случай. Вдруг следующий трансформатор окажется не таким удачным».

Он опять пожал плечами.

«Хорошо. Завещание… без нотариуса…»

«У тебя есть документ, удостоверяющий личность?»

«Разумеется».

«Давай».

Он протянул мне документ.

«Господин Петров, — сказал я тогда, — будьте любезны, оформите завещание».

И господин Петров достал специальную бумагу, и пропитанную чернилами штемпельную подушечку, и большой резиновый штамп, и маленькую печать — короче, все, что нужно для надлежащего нотариального действия. Как ты наверняка догадалась по этим признакам, он был настоящим нотариусом; но ты, я смотрю, воспринимаешь это спокойно и даже слегка улыбаешься… а вот Иванов от такой догадки не улыбнулся, но побледнел.

Однако он еще крепился — надеялся, что я не убью его сразу после завещания… и правильно надеялся, я же не бандит… Поэтому при свете нескольких фонариков, прямо на моей широкой груди (я исполнял роль стола, так как ноги меня все равно не держали) он послушно написал что положено, то есть что он завещает клубу все свое имущество, какое ко дню его смерти окажется ему принадлежащим, в чем бы оно ни заключалось и где бы ни находилось. Наблюдая затем за действиями г-на Петрова, он даже не преминул довольно-таки нагло спросить, насколько номер записи в нотариальном реестре будет соответствовать истине. На что г-н Петров с изысканной, сугубо нотариальной учтивостью ответил, что ввиду экстраординарности случая его контора сегодня не обслуживает посетителей вообще… разумеется, за исключением уважаемого завещателя, чья запись таким образом имеет естественный и уникальный порядковый номер. Он даже любезно показал завещателю квитанцию об уплате надлежащего сбора, оформленную на имя завещателя загодя — конечно же, ввиду все той же экстраординарности случая.

Итак, Иванов вполне заработал себе на смертный приговор — тем, что утаил от Ордена информацию… напомню, схему зала и шести ходов мы добыли отнюдь не через его ведомство; а коль скоро он знал о ней, значит, обязан был сообщить. Иванов заработал себе еще один смертный приговор очевидно шпионскими целями, с которыми он напросился в экспедицию… или, если это звучит красивее, двойной игрой… По идее, я должен был его с пристрастием допросить. Я должен был выяснить, на кого еще он работает. И удобно было бы сделать это прямо там, в подземелье… Но, хорошо подумав, я не стал делать этого. Он был опытным человеком и понимал, что в случае признания его ждет неминуемая смерть; он мог и не выдержать пыток — но просто отрубился бы, выключился… и кто знает, на сколько? Двое из нас уже и так несли третьего (то есть меня); нести еще одного? А если бы он что-то сказал, решив разом покончить с мучениями — где гарантия, что это правда? Наконец (и это, Мария, главное, что определяло мои поступки) — оставался крошечный, но все же шанс, что он действительно не знал о двери. Такие двери действительно бывали кое-где; он мог действительно дернуть наудачу; а все то, что я наблюдал в те очень длинные две секунды — хоть и с малой вероятностью, но все-таки могло быть игрой моего воображения.

И червячок, бывший во мне со дня нашего телефонного разговора, начал теперь точить меня в обратном направлении. Да, я взял у него завещание, но я не мог убить его, не убедившись в предательстве на все сто процентов: я не такой уж поборник презумпции невиновности, но я дворянин. И я решил испытать его еще раз.

Площадка винтовой лестницы, где Иванов оформлял завещание, упиралась в задраенный люк, который нам предстояло взорвать. Непосредственно за этим люком (как, повторяю, мы выяснили еще с год назад) располагалось старое, заброшенное бомбоубежище… собственно, даже не бомбоубежище, а просто бункер, главный выход которого был давно застроен снаружи; даже и думать было нечего выбраться через него. Но из бункера был и еще один, секретный выход; и я решил, что если Иванов вознамерится его использовать, это будет полнейшим доказательством его осведомленности, а значит, и предательства… и вот тогда я его убью.

Заметь: ни я, ни Игорь ничем не выказали ему, что мы знали о двери-трансформаторе; он мог лишь догадываться об этом — остановился же я возле нее! — но все-таки был шанс, что я остановился случайно. А если так (должен был думать он), то я не знаю о том, куда ведет винтовая лестница; даже если я знал про дверь, все равно я мог не знать, куда ведет лестница — сведения о ходах зачастую отрывочны и противоречивы… и наконец, если так (должен был думать он!), то я запросто могу не знать о верхнем выходе. (Кстати, единственном выходе, поскольку нижний выход был уже, как ты знаешь, непроходим.) И еще надежды на мою неосведомленность добавлял ему тот факт, что я даже не отдал приказа связать его.