Вспышка молнии за горой

Да, сдохнуть бы мне в пламени и огне катастрофы

На шоссе – она бы, наверно, неделю

Была довольна!

Тут я отхлебнул кофе.

Что за дела?

Она мне набухала черт знает сколько сливок!

Она же знает – я пью только черный!

Видать, от восторга

Совсем забыла…

Вот стерва!

Да, ложь наказуема…

Human Nature

Записки

Слова – словно кровь, слова – как вино, слова

Рвутся из губ погибших наших любимых.

Слова – словно пули, слова – точно пчелы, слова

Для красивых смертей и отвратительных жизней.

Слово сказать – словно надеть рубашку.

Слова – как цветы, слова – словно волки,

Есть слова-пауки и слова -

Голодные псы.

Слова – как мины,

Заложенные на страницах,

Как пальцы, нащупывающие подходы

К немыслимой горной выси.

Слово – как тигр, что клыками

Жертве взрезает горло.

Слово сказать – словно в ботинки влезть.

Словами разносят стены – вернее,

Чем пламенем или землетрясением.

Дни юности были милы, дни зрелости – слаще,

Но ныне -

Прекрасней всего.

Слова меня любят. Слова

Избрали меня когда-то,

Выделили из стада.

Теперь как Ли Во я плачу,

Смеюсь – как Арто,

Ну, а пишу – как Чинаски!

Notations

Демократия

Проблема, конечно, кроется не в самой Демократической

системе,

А в частицах живых, из которых

Демократическая система и состоит.

Взгляните на любого из встреченных вами на улице -

Мужчину ли,

женщину,

Первого, третьего,

Четвертого, сорокамиллионного -

И вы

Немедля поймете,

Почему для большинства из нас

Демократия

Не срабатывает.

Хотел бы я отыскать секрет исцеления

Для шахматных фигурок, что мы зовем Человечеством…

Нас не спасли уже все возможные виды

Лекарств политических -

И все ж мы по-прежнему

Так глупы, что лелеем надежду -

Вот это,очередное,

НОВОЕ средство

Сумеет спасти нас,

Считай, от всего.

Дорогие сограждане!

Проблема не скрыта

В Демократической системе.

Проблема – в вас.

Democracy

Красник

С Красником познакомился я на почте.

Как бывает во всяком месте

Тупого труда и людского страданья,

Знакомство вышло нелепым, глупым

И безобразным – такие люди

Частенько ко мне липнут.

Красник без остановки твердил о своем величье -

Похоже, велик он был абсолютно во всем.

Ум его был блестящ, а дух – благороден,

Он собирался вскоре создать величайший

Роман или пьесу Америки.

Он обожал Бетховена, гомиков ненавидел,

Был (говорил он) крут в драке, но лучше всего,

Великолепней всего – был, конечно же, в сексе.

О, он заводил баб!

Вообще-то, если смотреть на расстоянии, Красник

Был совсем недурен – только я его редко видел

На расстоянии. А если даже и видел -

Он немедля бросался ко мне (заступал он на час позже).

Мы, служащие, сидели на табуретах,

Сортировали письма,

И он начинал:

«Слышь, чувак! Какой мне вчера минетик сделали -

Ну, прям профессионально! Сижу я, значит,

У Шваба, пью кофе, пончики ем,

И тут…»

И таким вот манером беседовал Красник со мною часами.

Когда я возвращался с работы -

Все тело, помню, немело

От боли его трепотни. Я шел еле-еле,

С трудом заводил машину.

Ну, если вкратце, я скоро уволился с почты,

А Красник остался.

Не уверен, конечно, что это был именно Красник,

Но однажды я встретил на скачках кого-то

Похожего на него. Тот стоял, перегнувшись через ограду,

И постоянно дергался. Программка скачек

В руках у него ходуном ходила. Я поскорей отошел -

Такой человек может выиграть, поставив на три к пяти,

А потом свалиться с ограды!

Kraznick

Адский клуб 1942 года

Следующая бутылка – вот все,

Что имело смысл.

К чертям жратву

И к чертям квартирную плату -

Все проблемы

Решала бутылка.

А уж коли вдруг удавалось добыть

Две бутылки, три иль четыре -

Жизнь вообще становилась прекрасна.

Это входило в привычку,

Становилось способом жить.

Где ж нам добыть эту

Следующую бутылку?

Мы становились изобретательны,

Дерзки и хитроумны.

А иногда нам вообще отшибало мозги -

И мы шли работать, аж дня на три-четыре,

Иль на неделю.

Мы заниматься хотели только одним -

Сидеть, трепаться

О книгах и стилях литературных

И разливать по стаканам

Вино.

Вот единственное,

Что имело для нас значенье.

Ну, ясно, вдобавок

Бывали еще приключенья -

Чокнутые подружки и мордобои,

Злющие домовладельцы и копы.

Мы жили на алкоголе,

Безумии

И разговорах.

Когда нормальные люди

Считали минуты,

Мы частенько не знали даже,

Какой нынче день или месяц.

Круг наш был тесен и невелик,

Мы все – очень молоды,

Наш состав постоянно менялся:

Кто-то исчез в никуда,

Кого-то призвали,

Иные погибли на фронте -

Но вместо них приходили

Новобранцы другие.

Это был Адский клуб,

Ну, а я -

Председатель его бессменный.

* * *

Теперь я пью в одиночку

В тихой комнате на втором этаже,

С видом

На гавань Сан-Педро.

Неужто же я -

Последний из уцелевших?

Призраки прошлого в комнату тихо вплывают

И уплывают снова,

И я с трудом узнаю их лица.

Они глядят на меня,

Высовывают языки…

Я им салютую стаканом.

Я достаю сигару,

Подношу ее кончик

К огоньку своей зажигалки,

Затягиваюсь поглубже -

Легкий дым голубой

Поднимается ввысь,

А в гавани раздается

Гудок

Пароходный.

Все это смотрится славно, и я, как всегда,

Удивляюсь -

Да что ж я

Делаю здесь?

Club Hell, 1942

«Венгрия», Девятая симфоническая поэма Ференца Листа

Да, знаю, я написал много стихов -

Но это не из тщеславия, это скорее

Просто что-то, что надо делать,

Покуда жизнь проживаешь,

И если даже средь сотни стихов плохих

Я смог создать

Хотя бы одно хорошее,

Все равно, не считаю, что терял свое время зря.

К тому же мне нравится стук пишущей машинки.

Есть в нем профессиональное что-то -

Даже если

Ничего

Толком не получается!

Писать – это все, на что я способен.

Я весьма высоко ценю произведенья

Великих классических композиторов – так что,

Когда работаю, слушаю их постоянно

(И когда наконец-то выходит хорошее стихотворенье -

Уверен, я очень многим обязан

Именно им).

А сейчас я слушаю композитора, что умеет

Уносить меня прочь из этого мира -

И внезапно становится глубоко наплевать,

Жив я иль мертв, заплатил ли за газ или нет,

Я хотел бы слушать и слушать,

Хотел бы

Приемник прижать к груди, чтоб частью музыки стать.

Со мною такое случается часто – и жаль, я не в силах

Поймать то, что слышу,

И в эти стихи

Вписать.

Увы.

Не могу.

Только одно и могу – сидеть здесь и слушать,

И печатать жалкие, маленькие слова -

В такт

Чужому величью

Бессмертия.

Но вот – закончилась музыка.

Я на руки свои смотрю.

Машинка

Умолкла -

И становится тут на душе

Разом и здорово очень,

И очень скверно.