Virgin. Немое кино в цвете (СИ)

Там небо темнело сильнее. И, словно оспенным пятном, расходилась темнота на всю лазурную гладь, опускаясь и на них, бредущих в вечернем уже городе и наблюдающих, как начинают тлеть фонари, словно окурки прохожих, брошенные в лужу у их ног.

Девушка не выпускала Жениной руки, тянула его дальше, словно буксир речную баржу. Мимо них проносились свалки изжитых вещей, изъеденных огрызков, сбитых в муку стекол, горы деревянной щепы и старый сгнивший пух перин, брошенных забытыми богом хозяевами.

Покидающее город солнце уже не высвечивало звонких ириных веснушек. В слабеющем свете они умело маскировались под общий тон ее кожи, стали неразличимы. Омытые жидкой темнотой вечера, волосы золотились ландышем.

Город располагался к ночлегу. Раскаленный бетон домов отдувался, как мужик после бани. Асфальт твердел. Его черно-глинистое земляное нутро кипело, но внешне он выглядел спокойным, не цепляясь больше к подошвам.

Ира шла спокойно. Она степенно вышагивала, говорила более размеренно, чем днем. Во всем ее поведении чувствовалась утомление от дневных забав. Улыбка не изменяла ее лицу, но теперь выглядела загадочно.

Двигаясь непредсказуемо, словно вычерчивая своим маршрутом паутину, перерезая квадратные дворы, пунктирно преодолевая грязь и мусор, высвеченные тусклыми фонарями, пара вышла к дому, пытающемуся оцарапать темное пузо неба.

Среди остальных домов в городе это здание горделиво высилось над сборищем девятиэтажек, надменно демонстрируя все свои шестнадцать этажей, и стояло в стороне, выглядев при этом, как воспитатель в детском саду, который, в силу своего безупречного превосходства, лучше знает, что нужно малышам. Вавилонская башня эпохи конструктивизма.

На его стенах угадывались блики телевизионных тарелок и следы старой крови. Отвратительная эстетика суицида.

Тапер перестает играть. Киномеханик закуривает очередную сигарету. Женщина слева от тебя достает из сумочки веер и начинает обмахиваться. Китаец сдергивает куртку с руки, немного подается вперед. Под курткой он прятал лысую кошку. Их еще называют "сфинксами". Я вглядываюсь в полумраке. Кошка не живая. Это чучело. 

Под тихий стрекот лентопротяжного механизма проектора мы вглядываемся в экран. 

Дверь желтушного цвета кое-как поддалась, издав лязг, подобный плачу новорожденного. Открывая дверь за приваренную ручку, Женя ощутил, будто кто-то изнутри подъезда тянет ее обратно, не желая впускать нежданных гостей в маленький обособленный мир подъезда.

За дверью непроглядный мрак налип им на глаза черной мокрой тряпкой. Ира выставила перед собой руку и двинулась вперед. Через шаг ее ладонь уперлась в деревянный массив второй двери. Девушка нащупала ручку.

Свежезаточеным лучом электрический свет резанул по глазам. Три каменных ступеньки помогли подняться на площадку первого этажа. Черными бельмами встретили гостей пять запертых квартир. И лишь шестая радостно распахивала нутро, в которое молодая женщина, улыбаясь, неумело вкатывала детскую коляску. В коляске новый человек пытался понять, зачем ему язык.

Готов поклясться, этот звук издало чучело в руках китайца...  

После паузы тапер продолжает играть польку. Скорость игры увеличена вдвое против необходимого. Пианино будто захлебывается. 

Между Женей и Ирой пролетела улыбка и, превратившись в солнечный зайчик, побежала вверх. Девушка бросилась вдогонку, юноша поспешил за ней.

Они мчались вверх. Ступеньки лестниц пролетали быстро, их границы невозможно было различить. Будто ковер-самолет подхватил пару и нес вверх, пронзая наполняющий лестничные клетки дым, пахнущий пирогами и вареньем.

На ярких голубых стенах подъезда проносились аппликации из цветной бумаги и рисунки. Вот стоит дом, из его трубы идет дым, вот желтеет солнце. Поезд мчится по рельсам наперегонки с самолетом, а в окнах самолета улыбаются люди. На опушке леса веселятся заяц, поросенок, медведь и осел.

Недавно вымытая, еще не подсохшая плитка площадок отражала яркий свет ламп. Женя щурил глаза, но подглядывал, боясь оступиться и упасть. Повернув после очередного пролета к следующему, он увидел, что что-то несется на него. Инстинктивно прижался к стене. Мимо весело и звонко пролетел футбольный мяч. Следом за ним появился мальчишка лет семи. Он сжимал в руках немного великоватый для его роста велосипед. Двухколесный конь послушно спускался вниз, отсчитывая каждую ступеньку нервным толчком и увлекая мальчишку вниз все быстрее. Юноша увидел на лице мальчика едва заметную кривую белую полосу лейкопластыря, тянущегося от правой брови к виску. Мальчишка торопился за мячом, но боялся потерять контроль над велосипедом, он двигался рывками, останавливаясь каждый раз, когда чувствовал, что его тянет не в ту сторону. Это нелепое волнообразное перемещение веселило его и, каждый раз, резко останавливаясь, он смеялся над своей поспешностью и тем, что из этого получалось.

Женя проводил мальчика веселым взглядом и продолжил подниматься. Вывернув на площадку очередного этажа, он столкнулся со спиной Иры. Она посмотрела на него осуждающе, и поднесла к губам указательный палец. Оглядев площадку, юноша заметил, что света стало меньше. Они поднялись достаточно высоко, и летняя духота уже не доходила до этих этажей. Окна между этажами были плотно закрыты, замки на них - замазаны толстым слоем краски.

Медленные мрачные ноты наполняют зал. Лысый мужчина перед нами утирает вспотевший лоб платком. Китаец уткнулся в чучело "сфинкса" маленьким желтым носом, но глазами не отрывается от экрана. 

Возле одной из дверей квартир, той, что была правее всех, стояла группа людей, одетых в черное. До слуха доносился шепот, похожий на гуденье впадающих в спячку мух. Они назуживали, обшикивали, зачмокивали и выбулькивали звуки.

Это доносится из-под брюха чучела в руках желтого господина рядом с нами. 

Все это походило на скомканную мантру. Они что-то сообщали друг другу, но сообщали нескончаемо и одновременно, словно нужно было это произносить, а слушать - совсем необязательно. Будто какая-то безраздельная истина возникла в их жизни, и надо было высказать то, что и без того известно всем собравшимся.

Из череды бесконечного бормотания Женин слух выделил совсем близкий всхлип. Глаза Ирины увлажнились. Группа людей разом замолчала и расступилась, обернувшись к девушке. То, что они окружали, стояло на двух табуретах. Внизу, между деревянных подставок, лежала собака и победно грызла кость. Женя хотел подойти поближе, но Ира дернула его за руку, и они пошли дальше. Рукавом куртки девушка вытирала глаза.

Дама слева от тебя выронила веер и пытается найти его на полу. 

Свет подъездных ламп ослаб. Встревоженные мотыльки возникли вокруг них, принялись биться мягкими крыльями о раскаленные стекла светильников. Ступени лестниц изменились. Пыль, иссохшие плевки и мелкий сор покрывали цементные горбы. Теперь их никто не мыл. На стенах отмершими чирьями отлуплялась краска. Детские рисунки остались внизу. Их место занимали безжизненные трещины. За межэтажными батареями копошились стаями едва различимые черные жучки и продолговатые набухшие двухвостки. Пауки притаились в углах сплетенных ими сетей, ожидая жертв.

Следующий этаж был настроен радушнее. Сора и насекомых гораздо меньше. Свет ложился на площадку плотнее. Ира тут же рванула вверх. Боясь отстать, Женя прыгнул ей вслед через три ступеньки, однако нога, выставленная вперед, приземлилась на самый край последней, и он, потеряв равновесие, повалился назад. В крайний возможный момент ухватился за перила, чтобы подтянуться. Боль пронзила ладонь, но юноша удержался. Подобрав ноги, он отпустил перила. На поручне перил жил кривой полувбитый гвоздь. Кожа на ладони была содрана, мизинец окрасили лопнувшие капилляры. Прижав на секунду рану к бедру, Женя пошел дальше.

Агрессивный красный жук несся на него, и юноша, еще ничего не поняв, инстинктивно увернулся. Жук пролетел над головой и плюхнулся позади. Женя оглянулся и увидел тлеющий окурок. В этот же момент одна из дверей на лестничной клетке захлопнулась, лязгнул замок и послышались удаляющиеся шаги.