Бремя чисел

Мы немного поговорили о Чикаго. Стейси рассказала мне, что спланировала свое турне таким образом, чтобы выкроить время для юридических тяжб по поводу оставшегося после матери наследства.

— Маме было всего сорок шесть, — пояснила она. Судя по всему, ей надо было с кем-то поделиться наболевшим.

Я слушал ее — или, вернее, делал вид, что слушал, потому как в эти минуты меня одолевали собственные проблемы, — и чуть позже был вознагражден приглашением на обед в ресторан, о котором Стейси узнала через интернет.

Приглашение показалось мне неуместным. Во-первых, разница в возрасте: как-никак мне уже под шестьдесят. Во-вторых, меня смущала взаимосвязь двух несовместимых вещей: Стейси и пищи. Ее пальцы, сжимавшие рюмку с виски, были серыми и узловатыми в суставах. Руки — тощие как спички, рукава вязаной кофты болтались на них, как на проволоке. Зато она постаралась расписать заведение так, чтобы я не мог устоять.

— Там подают «Комету Галлея».

— «Комету Галлея»?

— Джин с мартини. Но лично я предпочитаю «Сверхновую».

— А это что такое?

— Водка с мартини. Только у них оливку начиняют сыром с плесенью.

— Боже!

Короче, она меня уломала. Тем же вечером, мы — бывшая старлетка и ее немолодой кавалер — вошли в ловелловский ресторан в Лейк-Форест по покрытой ковровой дорожкой лестнице.

У нижней ступеньки лестницы нас радушно приветствовал невысокого роста, но атлетически сложенный человек. Желание поиздеваться над памятной космической дребеденью и новомодной винной картой испарилось само собой. Передо мной стоял живой Джеймс Ловелл, ветеран легендарного полета «Аполлона-8» и бесславного — «Аполлона-13».

Несколько лет назад на экраны вышел фильм Рона Ховарда с Томом Хэнксом в роли Ловелла. Я смотрел его во время одного из моих долгих перелетов, правда, точно не помню, когда именно. По словам Стейси, местный люд валом валит сюда не столько ради того, чтобы отведать современной американской кухни, которой их потчует Джей, сын космонавта, сколько в надежде встретить здесь его прославленного отца. Ловелл, со своей стороны, пару раз в неделю показывается в заведении, дабы не разочаровывать поклонников.

Когда мы со Стейси вошли в бар, Джим Ловелл усаживал какую-то семью, похожую на персонажей Гари Ларсона, за кофейный столик, выполненный в виде рельефной карты посадочной площадки «Аполлона». Что это для него — вынужденная работа или удовольствие? Я услышал, как Ловелл рассмеялся, и его смех прозвучал гораздо громче, чем я себе представлял. Я бы даже сказал, заразительнее. Правда, если хотите, чтобы дела ваши шли успешно, одной улыбки мало: эти люди все-таки профессионалы.

Джим Ловелл — это тот, кто чудом выжил после взрыва на «Аполлоне-13» и чуть не задохнулся от нехватки кислорода. Тот самый человек, которому светила мучительная, одинокая смерть в глубинах космоса; кто остался жив, но так и не ступил на поверхность Луны. По словам Стейси, он все еще сильно переживает по этому поводу, хотя прошло уже столько лет. (Готовясь к своему шоу, она помимо прочих книг прочитала и книгу Ловелла. Слушая Стейси, можно было подумать, будто она его знает едва ли не лично.)

Я наблюдал за Ловеллом, как он переходил от столика к столику, и сопоставлял его образ со словами Стейси. Похоже, в них имелась доля истины. Это был человек, готовый признать свое единственное, но судьбоносное поражение. Не знаю, почему она пришла к такому умозаключению и насколько подобная мысль верна. Однако в целом данный подход я одобрял. Бессмысленно, если не смехотворно, сравнивать жизненный опыт Ловелла с моим собственным. И все же я имею понятие о том, что значит остаться в живых в безвыходной ситуации. Я по себе знаю все плюсы и минусы такой жизни. Мне ведомо ощущение, которое порой приходит к нам в бессонные ночи, когда кажется, что живешь за пределами своего времени.

Лейк-Форест, Иллинойс

Тот же день

В зале ресторана «Ловеллс» в Лейк-Форест, что на окраине Чикаго, худющая — кожа да кости — девушка ужинает при свечах с мужчиной, который стар настолько, что годится ей даже не в отцы, а в деды. Джим Ловелл где-то уже ее видел: может, она фотомодель? Спутник девушки, молчаливый англичанин с морщинистым лицом и беспокойными глазами, заказал паштет с луком в желе, корнишоны и мелко нарезанную утку с черникой. Юная худышка ничего заказывать не стала. Она принесла свою еду с собой, и эта еда лежит сейчас у нее на тарелке: пончик. Коричневый и непривлекательный, как какашка.

Наблюдать за тем, как она ест, равносильно наблюдению за утопающим. Джим изо всех сдерживается, чтобы не подойти к ней и как следует не встряхнуть. Это опасно. Не дай бог, с ней еще что-нибудь случится. Он легко представил себе заголовки газет: СКАНДАЛ С ВЕТЕРАНОМ ПОЛЕТА НА «АПОЛЛОНЕ».

Джим Ловелл уходит из ресторанного зала. Пусть эти двое спокойно отужинают. Он направляется в свой рабочий кабинет и отодвигает кресло от стола — поближе к радиатору отопления. От одного вида этой худышки он замерз. Да что там, совсем окоченел. И это не преувеличение. Джим действительно никак не может унять дрожь.

Только пусть ему не говорят, что это-де возраст. Как-никак он недавно вернулся из Антарктиды. Пять недель при температуре минус десять градусов по Фаренгейту — причем не снаружи, а внутри палатки, — и все для того, чтобы обнаружить микробов, которые способны выжить в условиях марсианской атмосферы. Нет, что ни говори, а он уже стар для подобных экспериментов.

А та девица… Ее сморщенное личико. Ручки, похожие на птичьи лапки. Боже, такую даже нельзя встряхнуть. Еще рассыплется, а потом долгие недели будешь выбивать ее останки из ковра. Интересно, что скрепляет части ее тщедушного тельца? Только не мышцы, скорее всего что-то вроде мокрого картона. Да на такую даже дышать страшно. Нет, лучше об этом не думать.

Как же она спит? Официанту пришлось принести странной посетительнице подушку, потому что ее зад оказался слишком костлявым. На чем же она спит ночью? Что делает, чтобы согреться?

Ловелл поднимается с кресла, отодвигает его в сторону и садится, прислонившись спиной к батарее. Та раскалена, как адская печка, жар ощущается даже через одежду. Джим наслаждается теплом — то отстраняется от радиатора, то снова прислоняется к нему. Не принять ли душ? — думает он. Прогреюсь до самых костей. Однако ему ненавистна сама мысль о том, что для этого придется снять одежду.

Джим встряхивает головой. Боже, в кого он превратился! А ведь всего месяц назад бросал вызов снегам на Пэтриот-Хиллс. Что же с ним произошло? Что изменилось после возвращения? Почему его постоянно терзает холод, причем холод не извне, а тот, что исходит от него самого, от собственных костей?

У сына Ловелла, Джея, имеется на сей счет своя теория. (Кстати, каким чудом этот поганец уговорил его заняться ресторанным бизнесом? Вот уж нет занятия более нудного и неблагодарного!) Джей считает, что отец просто не отошел от увиденного — мертвого тела, вмерзшего в лед.

Джим с усилием поднимается на ноги. Можно подумать, на своем веку он не видал вещей пострашнее! И сыну об этом прекрасно известно, так что зря он приписывает ему навязчивые страхи. Тоже мне насмотрелся телепередач! И все же…

Ловелл извиняется перед персоналом, находит свое пальто и выходит на улицу. Здесь он садится в машину, включает на всю катушку печку, заводит двигатель. Начинается путь домой.

И все же.

(Темноту пронзает свет уличных фонарей. Эта ночь может быть где угодно. Уличные фонари заканчиваются. Звезд на небе нет. Он думает: где мой корабль? Где «Шангри-Ла»?)

После Антарктиды вещи и люди начали напоминать в его глазах семью. Ничто не существует само по себе, все так или иначе взаимосвязано, всегда есть что-то такое, что требуется присоединить к остальному. В последний раз подобная каша была у него в голове после изматывающих тренировок на центрифуге. (В памяти оживают медицинские термины: отравление углекислым газом, кислородное голодание, перегрузки.) Как будто мир вокруг начинает плавиться. С какой стати девушка, у которой явные проблемы с питанием, напомнила ему о мертвом моряке, а мертвый моряк напомнил ему о живом, которого он встретил на улицах городка Пунта-Аренас?