Испанский сон

— Готовить к выписке.

— Правда? — Она обрадовалась, еще не веря тому, что происходит. — Вы серьезно?

— Куда уж серьезней, — невесело усмехнулся он, — оперативку игнорировать… да и главврача… Прежде за это бы… Но ты права, девочка! — я уж, наверно, отбоялся свое…

— И… когда?

— Принеси мне историю болезни, я посмотрю. И не забудь написать заявление… наверное, знаешь как…

— Знаю… А вдруг не успеем? Вы уйдете… а следующий завотделением…

— Успеем, — сказал Григорий Семенович.

И она пошла. Полетела на крыльях.

Она поделилась радостью с Этим. Он, простая душа, слегка опечалился, что она уедет, но в общем был явно рад за нее. Больше не с кем было делиться — а Ему скажу ночью, решила она; теперь уж можно — и нужно — сказать заранее, чтобы не получилось опять как тогда.

Но Он сказал ей первый. Тоже не стал говорить в коридорах, дождался свидания, как и она… Они спустились, легли, приласкали друг друга, а потом, когда она уже собиралась сказать, предвкушая свое торжество, Он привстал на локте, заглянул ей в лицо, насколько позволяло заоконное освещение, и непонятным тоном сказал:

— Меня собрались выписывать — знаешь?

— Знаю, — сказала она. — Батюшка!

— Да?

— Какое счастье!

Он, кажется, не разделял ее радости.

— Опять твоих рук дело?

— Батюшка! — возмущенно сказала она. — Что такое Ты говоришь! Ты же когда-нибудь должен поправиться? Ведь выписывают других!

— Что мне до других, — обронил Он, и они долго молчали. Вся ее радость исчезла неизвестно куда; она с тревогой думала, что будет делать, если Он откажется покинуть больницу.

Потом Он сказал:

— Когда Я уйду, найдешь себе Господина.

Она поморщилась в полутьме.

— Батюшка, я говорила Тебе, что мы уйдем вместе.

— Как знать, — сказал Он, — как знать.

— Эй, — подозрительно осведомилась она, — о чем ты это? Что Ты такое еще придумал? Опять как-нибудь наказать меня решил?

— Дать Завет, — сказал Отец, — это не наказание.

— Дурной у нас, Батюшка, разговор, — сказала она с упреком. — Вначале бы уехали… а уж потом насчет какого-то там Господина… Неужели Ты не можешь по-простому? Ну что Ты за человек такой?

— Грубишь, дочь.

— Просто всякому разговору свое время…

— Время пришло.

— Хорошо, — с досадой согласилась она. — Говори, что хотел… Найти Господина. Зачем?

— Чтоб Меня заменил.

— Глупости какие-то. Кто это и когда Тебя заменит? А главное, зачем?

— Затем, что ты не сможешь без Него.

Теперь чем-то тревожным повеяло от Его слов, тревожным и властно влекущим одновременно. Отец-бог говорил с ней. Она вздрогнула, затрепетала, приподнялась над Ним, вгляделась в Его слабо поблескивающие глаза.

— Как отличить Господина?

— Это Царь, не возвращающийся вослед за уползающим змеем, но победно изгоняющий оного.

— Дальше.

— Все.

Она перевела дух.

— Ну, тогда это просто.

Отец улыбнулся.

— Как сказать…

Ей вдруг стало сладко. Отец-бог слишком долго жил только в ее воображении; нежданно-негаданно Он возник наяву и слился с Отцом-человеком. Отец стал един. Она почувствовала, что это ненадолго, и попыталась удержать если не единство Отца, то хотя бы полузабытое ощущение чистого, ничем не подпорченного сладкого часа.

В ту же ночь Он повесился на оконной решетке. Отец-человек давно собирался уйти; он, наверно, давно к этому готовился, то ли раскаиваясь в смертном грехе, то ли считая свою миссию завершенной, а дальнейшее существование — бессмысленным; он так и вел себя, будто не желая никого отягощать и напоказ выставляя свою ненужность. Узнав о случившемся, она пригорюнилась, тихо поплакала в уголке; видно, и она была уже готова, простилась с ним — с человеком, с пациентом психиатрической клиники — раньше, чем это произошло… возможно, с момента Его раздвоения… Она даже немножко удивилась, как легко перенесла известие; затем пожурила себя за это — и снова удивилась, что ругает себя так вяло и рационально.

Даже то, как она узнала об этом, было удручающе обыденным. Никто не прибежал к ней, сбиваясь с дыхания; никто не готовил ее, не подводил понемногу к трагической вести, подбирая слова… Информация появилась обычным порядком… тело вынесли через ту самую дверь… Из-за ее скромного, ровного поведения все уже и забыли, что один из пациентов — ее отец; в первые часы по его смерти никто об этом не вспомнил…

Уже позже, когда она в качестве родственницы обратилась за справкой, когда появился припоздавший в тот день Григорий Семенович, сам нашел ее в коридорах, обнял, слезу уронил — тогда вспомнили, заспешили с сочувствиями, помогли схоронить… Сами пришли на кладбище в большем количестве, чем она ожидала; организовали поминки — обнимали ее, пили и говорили ненужные, странно звучащие слова, и это было ей неприятно.

Когда все кончилось, был красивый спокойный вечер. Солнце садилось; первая звезда зажглась в густеющих небесах. Кометы, не видимые обычным глазом, неслись по расчисленным траекториям вокруг далеких туманных светил… Ни до чего этого Марине не было дела; в кармане у нее лежал железнодорожный билет, а единственный небольшой чемодан дожидался ее в автоматической камере хранения. Неторопливо, по Отцом Вседержителем назначенному пути она шла среди людей и деревьев, шла среди машин и домов, никому по-настоящему не нужная, ни в ком больше не нуждающаяся, шла до конца освобожденная от любви и смерти, от искушений и страстей, от долга и совести… шла свободная, как никто другой в целом свете; шла свободная, как никогда.

— Прежде чем приступить к делу, — сказала старшая медсестра, — ты должна изучить инструкцию. — И с этими словами она вручила Марине тонкую книжицу под названием: «Инструкция. Как работать хуже» [6].

— Но как же, — удивилась Марина, — я всегда думала, что нужно работать лучше… Значит, это не так?

Старшая сестра приподняла брови.

— Это твое первое место работы?

— По трудовой книжке — да…

— Тогда понятно. Ты отчасти права, как бы считается, что нужно работать лучше. В общем смысле. Но всякая конкретная работа выполняется по инструкции; согласно же ей — ты видишь собственными глазами.

— Странно, — задумчиво сказала Марина. — И что, на любой работе бывает инструкция, как работать хуже?

— Не всегда письменная, — ответила старшая сестра. — Например, когда я работала официанткой, такая инструкция была устной, потому что состояла всего лишь из двух пунктов — первого и второго.

— Вы работали официанткой? — опять удивилась Марина. — Но как же вы стали медсестрой… тем более, старшей медсестрой? Ведь для этого нужно специальное образование, не так ли?

— Все так, — усмехнулась старшая сестра, — а почему ты решила, что я его не имею? Как стала старшей… ну, это история отдельная…

Она выдвинула ящик письменного стола, достала оттуда пачку дорогих сигарет и копеечную зажигалку, придвинула к себе идеально чистую пепельницу и закурила.

— Вообще-то, — сказала она, — в работе официантки и медсестры много общего. Там много ходишь взад-вперед — и здесь тоже. И там, и здесь разносишь спиртосодержащие препараты. Там к тебе мужики пристают, смотрят, как на мяса кусок — и здесь… По рукам даешь там и здесь одинаково… Зарплата тоже там и здесь одна… и живешь не с нее тоже… Только там официально не можешь сделать ему побольней — а здесь запросто… еще и спасибо скажут.

Марина подивилась такому сопоставлению.

— А что это были за пункты? — спросила она.

— Какие пункты?

— Я имею в виду, в инструкции для официантки.

— Ах, да. Не знаю, можно ли тебе говорить, — замялась старшая медсестра. — Это информация служебного назначения… Впрочем, поскольку я уже не официантка, значит, мы с тобой в одинаковом положении; а поскольку я этой информацией располагаю, то почему бы не располагать также и тебе.

— Мне кажется, это разумно.