Тяжелый дивизион

— Нравится? — спросил поручик шепотом.

— Кто — мать?

— Нет, девушка.

— Ничего. Как у такого алкоголика может быть такая дочь?

— Не беспокойтесь, позже скажется.

— Что же вы то сватаете, то отговариваете.

— Сватать сама мать будет. Да, да. Я не шучу. И еще как настойчиво. Вот когда она вам начнет рассказывать, что дают за Вавочкой, тут и начнется. Так и знайте. А если об этом вам не сообщат — значит, не подошли.

— Ведь я здесь не один…

— Ну, мы все старики. Герста уже обходили. Он не поддается. Кряжистый немец. На лютеранке хочет жениться. Ведь они обе были здесь в прошлом году, когда еще жен к фронту близко не подпускали. Без разрешения пробрались.

Утром опять подали Чая.

На перекрестке Андрей раздумывал, где можно найти дорогу спокойнее, и в это время рыжий мул на бодром аллюре вынес из-за кустов девушку в кожанке.

Андрей двинулся в ту же сторону, рассчитывая, что длинный Чай всегда будет впереди короткого маленького мула.

— Лида! Ради бога, сдерживайте вашего мула и не допускайте его выйти вперед ни на вершок, иначе — только меня и видели.

— В чем дело? Почему столько темперамента? Не могу понять, — говорила Лидия, изо всех сил сдерживая капризничавшего, по обыкновению, мула.

— Мой конь привык ходить под командиром, всегда впе…

Договорить фразу не удалось: мул заупрямился, девушка неосторожно стегнула его стеком, мул лягнул задними ногами, задел жеребца, и Чай понес…

Теряя такт, сжав зубы, Андрей делал величайшие усилия, чтобы остановить коня, но Чай летел карьером, не слушаясь больше мундштука.

Тогда взбешенный Андрей дал ему шпоры и изо всех сил ударил плеткой между ушами.

Вероятно, никогда еще не испытывал такого оскорбления благородный жеребец. Он взвился на дыбы, рванул в сторону и поскакал по полю, на лету распластываясь в струну.

Андрей решил загнать Чая. Он хлестал его и рвал рот коня мундштуком. Чай примчал в холмистую местность и теперь на скаку так швырял Андрея, что тот едва держался в седле. Слетев с изрытого пнистого холма в долину, Чай понесся вперед с удвоенной быстротой. Андрей еще раз хлестнул его изо всей силы и тут же заметил, что все поле впереди широкой дугой обегают проволочные заграждения.

Он потянул повод вправо, но жеребец глядел назад ненавидящим оком и мчался вперед, в самую гущу проволоки.

«Спрыгнуть… перескочить… упасть раньше…» — мелькало в голове Андрея.

Резнул память забытый случай, когда кавалерист-ординарец на Холмщине наскакал ночью на тугой телефонный провод и срезал себе голову.

Еще одна спасительная мысль: «Лошадь увидит и остановится… Только тверже шенкеля, чтобы не сорваться… Шишка бы остановилась».

Чай летел уже с отпущенным поводом.

Жеребец взлетел птицей над рыжими шестами. Андрей увидел: не перескочить!..

Он отпустил и повод, и шенкеля и каким-то необычайным образом отделился от лошади. По инерции он летел еще в воздухе и со рвущей, тянущей болью в ладонях и запястьях упал на руки уже за проволочной плетенкой, и только ноги остались где-то позади, высоко, на весу…

Конь, хрипя, бился рядом в путах проволоки и подпруг, вскочил и с седлом на боку, хромая, умчался в сторону дороги.

«Лопнула подпруга, — не будучи еще в силах дышать, думал Андрей. — Это, пожалуй, и спасло. Иначе бы подмяло…»

Долго нельзя было снять с проволоки ноги. Отдышавшись, Андрей с трудом принялся освобождаться. Сквозь боль и досаду пробивалось чувство довольства тем, что никто не видит его в этом унизительном положении.

Галифе напоминали теперь ленточные штанишки кордебалетных актеров. Пальцы Андрея ощутили на теле теплую кровь. Встал на ноги и долго еще не мог идти — ныло правое колено.

Опершись на подгнивший березовый кол, он пересчитал семь рядов проволоки, густо переплетенной.

Шел, опираясь на поднятую в поле палку. Шел стороною, избегая далее проселков и в особенности людных воинских бивуаков.

У дороги таился в кустах, выжидая, пока не будет на ней пусто.

Мигулин суетился, ахал, причитал, качая рыжей головой. Он бегом принес таз горячей воды и вызвал фельдшера.

Неглубокие рваные раны тянулись вздутыми бороздами от бедра к колену. Голенище сапога было разрезано, как ножом.

«В боях ни одной раны, а в парке — пожалуйста! — думал Андрей. — А что было бы, если бы я не перелетел за проволоку туловищем?!»

Фельдшер промыл царапины и вылил на них пузырек йода. Андрей, перетерпев острую боль, хотел было встать, как вдруг в избу ввалился Мигулин.

— Вашбродь, командирша с дочерью к вам идут. Просили предупредить.

— Что же, одеваться мне или раздеваться? — недоумевал Андрей, суетливо убирая рваные галифе и френч.

— А вы бы лучше под одеяло. А то брюки я еще не гладил, да сапог к мастеру в передки снести надо. Других-то у вас нету.

— Вот черт принес, — злился Андрей, укладываясь под одеяло.

— Что с вами? — налетела на него, не задерживаясь на пороге, Василиса Климентьевна. — Неужели сломали что-нибудь?

— Пустяки… Чай понес. Царапины.

— Пристрелить эту лошадь! Покажите, что с вами.

Девушка в белом картинкой стояла на высоком бревенчатом пороге.

— У меня на ногах… — смущался Андрей и смотрел на девушку.

— Ничего, не смущайтесь. Она курсы сестер кончила. — И Василиса Климентьевна сорвала одеяло с ног Андрея.

— Ай-ай-ай, всего изорвало! Кость, вы говорите, не повредило?

— Я ведь сам дошел. Пустяки все это. — Он отнял из рук командирши одеяло и плотно закутал ноги.

— Ну, вы не ломайтесь, — поправила пенсне командирша и присела на скамью. — В госпитале, если ранят, тоже будете стесняться?

— У меня был фельдшер, все сделал.

Комната наполнялась народом. Пришли Кельчевский, кандидат, Бондаренко, Иванов.

— Уступаю вам Чая, — сказал Андрей Бондаренко. — Это конь на любителя. Меня больше устраивает лошадь, которая идет туда, куда мне нужно.

— Чай адъютанту свидание сорвал, — хихикнул кандидат.

Андрей посмотрел на него с удивлением.

— Пате-журнал все видит, все знает, — дурашливо прищурился кандидат.

— Какое свидание? — деловито спросила командирша. — С кем?

— Женщин на фронте мало, — буркнул Иванов — зато успех за ними обеспечен.

Вавочка чуть-чуть покраснела.

Командирша смотрела на Иванова неодобрительно.

— Удивительно все-таки встречать на фронте легкомыслие.

— Иначе тут со скуки подохнешь, — оправдывался Иванов.

— А вы знаете, как тыл относится к армии, с каким благоговением?

— Зря, народишко тут все нестоящий…

— Есть и герои, — безапелляционно уронила Василиса Климентьевна.

— Вот один перед нами, — указал на Андрея Кельчевский.

— Пойдемте, господа, — поднялась полковница, — надо ему отдохнуть.

— Я сейчас встану, — сказал Андрей и увидел Мигулина, который показывал ему из угла рваный сапог.

— Ах, да, — опустился он на подушку. — Придется полежать. Книжку кто-нибудь пришлите.

— Лежите, лежите. Дня три обязательно надо полежать. Вавочка к вам придет посидеть. Пусть приучается.

Офицеры зашевелились. Иванов ухмыльнулся и, должно быть, чтобы скрыть смущение, громко затрубил в платок. Кельчевский дернул усом. Кандидат стал нелепо серьезным.

— Она ведь в сестры хочет идти, — перехватила общее движение Василиса Климентьевна и обвела всех строгим взглядом.

Командирша поднялась и вышла. За нею потянулись офицеры.

Вавочка пришла через час. Она была беленькая и прозрачная.

— Вам действительно нельзя вставать? — спросила она.

Андрей вспомнил о сапогах и сказал:

— Да… не выходит…

— А жаль. Погода хорошая. Пока еще летние дни стоят. Осень скоро.

— Осенью здесь ужасно, болото…

— Все-таки здесь теплее. В Оренбурге уже холодно. Не люблю я Оренбурга.

— А куда бы вы хотели?

Вавочка стала рассматривать блестящие острые ногти.

— А я нигде не была — мне все интересно.

— Вы заставьте мать поехать с вами в столицу, ведь у вас сейчас пропасть денег.