Тяжелый дивизион

— Будем ждать! — крикнул ей вслед Герст.

— И не подумаю, — сказал Андрей, — к черту кривляк!

— Ну и не надо. Пожалуй, так и лучше, — согласился вдруг и Герст.

На другой день Андрей забыл о том, что назвал девушку кривлякой, а девушка поехала прежней дорогой.

Она опять, словно так и должно было случиться, поехала на рыжем муле между Андреем и Герстом по дороге к Красному Кресту. Уже через несколько минут было условлено, что вечером, когда кончится ее работа в отряде, они оба приедут к Лужкам и будут ждать ее у выхода из парка. А потом они поедут при луне по этим перелескам, по полям, где бродят стада овец, — ведь теперь стоят такие прекрасные лунные ночи.

Отряд княжны К. среди офицерства корпуса имел репутацию высокоинтеллигентной и даже, пожалуй, аристократической организации, служившей в вечерние часы чем-то вроде походного салона для офицеров корпусного штаба. Дамы и девушки аристократических фамилий отсиживались в этих отрядах, где им удавалось не смешиваться с презираемой армейской чернью и вместе с тем делать вид, будто они, как все, выполняют «долг перед родиной». Черную работу несли здесь сиделки и санитары. Штаты были раздуты. Раненых посылали в отряд с разбором. Сестры после работы принимали знакомых офицеров по строгому выбору. Иногда в праздники в отряде устраивались собственными силами концерты — до поздней ночи пели, читали, музицировали, флиртовали. Попасть в этот избранный круг прифронтовой аристократии считалось лестным и для рядового армейского офицера было нелегко. «Армейская чернь» платила тою же монетой этим малополезным, служившим только помехой организациям и густо сплетничала на их счет.

Строитель Лужков умело выбрал место для усадьбы. На крутом берегу небольшой, быстрой на заворотах речушки, высоко над всей окружающей местностью, у самого обрыва, был поставлен большой господский дом. Река протекала здесь узкой, сдавленной берегами струей, прыгала по камням, и казалось, если смотреть с низкого берега, нет к дому ни прохода, ни проезда. Высокий, многооконный, он стоял затерявшимся в перелесках разбойничьим гнездом. Большое деревянное здание напоминало доекатерининские усадьбы. Ни справа, ни слева не было ни заборов, ни стен, ни ограды. Буйными космами, зеленой волной подходили к зданию беспорядочно растущие рощи и кустарники. У крыльца не было дороги, и только пешеходная тропа желтым ковриком легла между запущенных клумб, на которых все еще пестрели пробивающиеся сквозь траву и бурьян цветы.

Позади дома через парк шла проезжая дорога в поле, в соседние деревни и к железнодорожной станции. У самой дороги, под сенью вечно шумевших на ветру старых дерев парка, приютились крохотные домики помещичьих слуг и поодаль от них сараи, в которых размещался скот.

За парком три длинные липовые аллеи веером рассекали зеленое поле. Далеко на пригорках синими пятнами виднелся густой хвойный лес.

Офицеры оставили ординарца с лошадьми у конца одной из аллей и прошли по парку, стараясь, чтобы не звенели шпоры, не стучали шашки.

В глубине парка острым мерцающим пятнышком светилось окно. Луна даже не пыталась забросить свои лучи под эту черную лиственную крышу.

Герст шагал рядом ровной походкой, почти не сгибая колен.

— Какого черта мы приехали сюда! — сказал с раздражением Андрей.

— А о чем вы раньше думали? — не без ехидства спросил Герст. — Даже карты бросили. Вероятно, знали, зачем едете.

Андрей подумал про себя: «Скорее всего просто в надежде, авось что-нибудь случится. Что-нибудь особенное или просто приятное. Знакомство с женщиной всегда приоткрывает дверь каких-то необычайных возможностей».

Это был вечер перекрестных вопросов. Полное незнакомство друг с другом всегда оживляет первые беседы. Ее зовут Лидия. Она не сестра — фельдшерица. Она студентка третьего курса московских высших курсов Герье. Ее фамилия Трояновская. Ее отец живет в Нижнем. Он губернатор в отставке. На фронт она убежала тайком от своих.

Она ловко, по-мужски сидела в седле. На ней теперь была темно-синяя, хорошо сшитая амазонка и синий берет. При луне ее глаза теряли остроту зеленого блеска и были мягче и обыкновеннее. Тон недоверия и обиды был оставлен. Она шаловливо кокетничала с обоими, иногда пускала лошадь вскачь, и тогда все трое, вздымая пыль, неслись куда-то вперед, в лунные глуби. Иногда ехали медленно рядом, близко друг к другу, и только ординарец, попыхивая папироской, маячил где-то позади, занятый своим собственным раздумьем.

Поле дышало свежестью и росистой влагой. Придорожные кусты то справа, то слева причудливыми купами выходили навстречу из лунных туманов, и трава казалась пушистым одноцветным ковром, наброшенным ночью на уснувшую землю.

Герст говорил мало. Он часто смотрел в сторону и курил папиросу за папиросой.

Несмотря на старания, Андрею не удавалось завязать оживленный разговор, и он со следовательской настойчивостью выспрашивал девушку, зачем она бежала на фронт, что ей пишут родители, о вкусах в литературе, музыке, театре. Односложные ответы ее обезоруживали и не позволяли продолжать разговор и узнать, что же по-настоящему интересует эту девушку.

Наконец, когда Лидия заговорила с Герстом, Андрей замолчал. Высокий жеребец шел, покачивая ровно и мягко, и мысли Андрея сами собой ушли куда-то по лунным дорогам. Вдруг стало легко оттого, что осозналось — безразлично, как отнесется к нему эта девушка, она случайна, не надо искать ее, не надо напрягаться. Но Лидия опять склонилась к нему и спросила:

— Вы так задумались… Можно подумать, что мыслью вы сейчас далеко-далеко…

И он просто ответил:

— Вы правы.

Теперь Герст смотрел в сторону, будто стараясь что-то различить в лунном тумане.

Андрей и Лидия ехали близко друг к другу. Он чувствовал ее теплое колено и старался не шевелиться. Луна светила в глаза девушке. Неловкость ушла, вслед за нею уходили тревога и напряженность, зарождалась простая, долго сдерживаемая радостная дерзость, и слова находились сами.

Теперь Андрей не заходил больше вечерами в палатку, где все с той же нудной медлительностью вертелось колесо армейской фортуны, хотя за ним нередко приходил вестовой, который напоминал:

— Ваше благородие, их благородие прапорщик Кулагин приказали вам доложить, что уже играют.

Напрасно кандидат упрашивал с ужимками:

— По рублику, по рублику!

Андрей был рад этому равнодушию к игре, которое пришло на смену короткому лихорадочному увлечению картами. Он уходил после обеда домой, а в палатку приходил к вечернему чаю и читал здесь газеты, пока Мигулин не докладывал на ухо:

— Ваше благородие, лошади поданы.

Тогда Андрей заходил за Герстом, и они отправлялись в лунные затихшие поля, туда, к трем аллеям, к бурной речушке, и опять зеленоглазая девушка вела небольшую кавалькаду по полям, по лесам, вдалеке от деревень, наполненных шумом солдатских постоев.

Лидия все чаще и чаще выказывала Андрею свое расположение. Но она старалась делать это так, чтобы быстрые пожатия рук, взгляды, ласковый шепот, не то наивные, не то продуманные и обещающие прикосновения не были замечены Герстом. По правде сказать, Андрей не был уверен в том, что она не расточает те же признаки внимания и его товарищу.

Однажды, когда они все трое лежали на траве в густой тьме ночного леса и Герст отошел к ординарцу за спичками, Андрей, неожиданно для самого себя, обнял склонившуюся к нему Лидию и поцеловал ее в полуоткрытое крепкое плечо. Лидия резко откинулась назад, и зеленые глаза ее стали острыми и злыми. Но зеленые искры сейчас же угасли, и все лицо, освещенное луной, показалось бледным и безжизненным.

«Однако, — подумал Андрей, — по-видимому, она искренне недовольна».

Подошел Герст. Лидия не сказала ни слова.

Андрей поднялся и тоже пошел к ординарцу.

Чаще всего с ними ездил Трофимов, спокойный, приветливый солдат. Андрей дарил ему деньги, привозил из корпусной лавки папиросы, и между ними установились доверительные отношения.