Искатели

Сперва обнаруживается, что прибор слишком чувствителен. Чуть тронул ручку, и стрелка мчится в конец шкалы. Уменьшил чувствительность — пропала устойчивость, добился устойчивости — снизилась мощность, и так изо дня в день. К прибору относятся уже как к отроку, пряча свою нежность за суровой требовательностью. Похожий на докучливого дядьку, Усольцев обеспечивает прибор на всевозможные случаи жизни, добавляет туда всякие амортизаторы, предохранители, фильтры. Новикову нравится украшать прибор эффектными, только что выпущенными сопротивлениями в виде нарядных крохотных трубочек, он опробует на приборе замысловатые ультрановейшие детали, схемы. При этом он постоянно мурлычет какую-нибудь смешную песенку, составленную из первых пришедших на ум слов, обращенных к прибору:

На разных этапах власть переходила из рук в руки. Теперь же все объединились, стремясь выжать из макета все, что можно. Это момент величайшего напряжения «умственного глаза», как говорил когда-то Одинцов.

После завершающего испытания макета ты чувствуешь себя опустошенным и, кажется, неспособен на малейшее усилие мысли.

Приходит конструктор. Чувствуется, что ему наплевать на работу прибора, зато с нудным ожесточением он допытывается, почему этот контур помещен справа, а не слева. Ты и сам не знаешь. Тебе всегда это казалось абсолютно безразличным. Мало этого. Он покушается на размеры дросселя. Ему, видите ли, надо уменьшить высоту дросселя. Этому сухарю нет никакого дела до твоих формул, и вообще он считает, что никакой высшей математики не существует, а есть на свете лишь размеры, габариты.

— Это разве прибор, — высокомерно морщится он. — Колтун это, а не прибор. Да-а, и вот из этой протоплазмы я должен сделать нечто конструктивное.

Он убежден, что самое трудное выпало на его долю. Разгорается торговля за миллиметры и граммы. Все наши замыслы, волнения приносятся в жертву ради какого-то косячка или болта.

Но вот Усольцев приносит из КБ первые чертежи — и ты видишь, каким стройным, ладным стал твой прибор. Раздоры забыты, придирчивый конструктор принят в вашу семью. С ревнивым удовольствием вы замечаете, как растет в нем привязанность к прибору.

И вообще, конфликт с конструктором кажется тебе чепухой по сравнению с тем, как встречают тебя в мастерских. Народ там бывалый, склонный все жизненные явления упрощать. Вместо эбонитовой прокладки обязательно всучат тебе гетинаксовую, поскольку, видите ли, гетинакс легче обрабатывать. Речь о важности заказа они слушают чуть прищурясь, — слыхали, мол, все заказы важные. Эх, стоило ли грызться с конструктором о форме какого-нибудь каркаса катушки, если все равно мастер будет ставить стародавний каркас, который завалялся у него от прошлогоднего заказа. Всякие твои мечтания тут быстро «заземляют», переводят их на грубый язык расценок и нарядов, и оказывается, что великолепный переключатель Усольцева — невыгодная, «прогарная» работенка, которую никто не хочет брать.

Неожиданно, в первый раз, судьба слабо улыбается тебе: Саша в соседней лаборатории обнаружил новенький пластмассовый каркас, тот самый, о котором все страдали. Соседи встречают тебя с леденящей вежливостью. Сашин визит, твои необычно горячие рукопожатия вселяют в их души мрачные подозрения. Ты напоминаешь старшему инженеру о взятых у тебя таблицах — ничего, если надо, пожалуйста, пользуйтесь, — ты нахваливаешь нестерпимо желтую кофточку лаборантки. Затем, как бы случайно, ты замечаешь каркас. Твоя рассеянная небрежность великолепна. «Забавный каркасик. Мы такой же заказали и мастерской». Хозяева ядовито усмехаются. Но ты стойко выдерживаешь независимый тон. «Он, пожалуй, нам подойдет. А как мастерские сделают, мы вам вернем». — «Знаем, как вы возвращаете, отвечают хозяева. — Лампы брали, так и не вернули». Ты намекаешь, что вскоре у вас в лаборатории будет пущена вакуумная установка. «А нам она теперь ни к чему».

Торг длится долго. Уходишь. Возвращаешься. Опять уходишь. Берешь измором. Владыки каркаса выдвигают жесткие условия: помочь им в таких-то измерениях, вернуть взятые лампы, поставить на время к себе два баллона с кислородом, потому что у них нет места. Согласен на все. Все же сразу отдать каркас им обидно. Дают на неделю, хотя знают, что каркаса им больше не видать. Он торжественно уносится в мастерскую. Туда забегаешь каждую свободную минуту. Забегаешь просто так — приятно посмотреть, как делается прибор. Порядок в мастерских строгий — вмешиваться не дозволяют, но беспокойство твое чувствуют. И как бы Кузьмич ни ворчал на твое нетерпение, все же оно ему больше по сердцу, чем спокойная, никем не тревожимая работа над «заказом-сироткой», которым никто не интересуется.

Однажды под вечер звонок из мастерской. «Зайдите», — «В чем дело?» — «Зайдите», — повторяет Кузьмич с такой угрожающей убедительностью, что, бросив все дела, немедленно являешься. У верстака стоит угрюмый конструктор и молча смотрит на разложенные в строгом порядке детали. Узел не работает. Вообще его даже не собрать, но если кое-как составить, то он не работает.

Что же делать? «В кулек надо», — отвечает Кузьмич. Он тоже расстроен, и поэтому лицо его ненатурально приветливое. Ему нисколько не жаль ни тебя, ни конструктора. То есть как это в кулек? «Не знаете, что такое кулек?» — ласково переспрашивает Кузьмич. Он берет газету, ловко сворачивает ее фунтиком. Вот вам кулек, положите в него детали и ступайте себе с богом…

Только теперь ты начинаешь понимать. Дело не в том, что вы где-то что-то напутали. Вместо того чтобы расписывать важность и срочность заказа, надо было собрать народ и объяснить им, как прибор действует, для чего он предназначен. Стоит это сделать — и мастерская из исполнителя превращается в соучастника. С тобой не заговаривают уже о расценках и рублях, и подаренный кулек отберут назад… Если сумеешь задеть за живое смекалку людей, то тебе подскажут такое, о чем самому никогда не догадаться.

Последний день, когда прибор стоит в сушильной камере, — самый тяжкий. В лаборатории все готово к приему долгожданного гостя. Старый макет поставлен на полку. Назавтра утром ты приходишь в мастерскую и застаешь у закрытых дверей всю свою группу.

Получив прибор, вы уже не можете оторваться от него, пока не запустите.

Бесполезно обращаться к тебе в эти дни с какими-нибудь делами. Скапливаются нераспечатанные письма, неподписанные бумаги, умолкают безответные телефонные звонки.

Локатор работает с перебоями, захлебываясь. Вы оба словно привыкаете друг к другу. Доделок много, мелких, досадных, но за это время локатор обрел множество друзей — приходят рабочие из мастерских, приходит конструктор, приходят даже бывшие владыки каркаса. Все они охотно помогают, теперь никто не отказывает прибору, никому ничего не жаль, лишь бы локатор как следует работал.

А какой он красавчик! Полированные панели свежо пахнут лаком. Все сияет, блестит никелем, краской. Серебристо-морозные кожухи экранов, выпуклые глазки сигнальных лампочек. А как умело расположены крохотные конденсаторы, как аккуратно выгнут каждый провод. Рукоятки настроек вращаются с плавностью почти нежной…

В конце дня прибор отказывает. Окончательно. Бесповоротно. Все это уже было, и от этого страшно, как будто чья-то неумолимая рука сбросила тебя вниз, и надо начинать все снова, как будто все вернулось к началу. Нет, больше у тебя нет никаких сил. Это какой-то кошмар. Всякий раз, когда кажется — вот- вот конец, все срывается и летит, все пропало. Отвращение к себе, к работе, к своей работе переполняет тебя. Но это минутная слабость.