Тщета, или крушение «Титана»

Глава 9

Бредовое состояние длилось три дня, включая периоды ясного сознания, когда он поддерживал огонь, готовил медвежье мясо, а также кормил девочку и перевязывал детские раны. Страдал он чрезвычайно. Рука, источник пульсирующей боли, раздулась вдвое от естественного размера, а бок постоянно мешал дышать полной грудью. То, что он не обращал внимания боль, объяснялось либо его стойким, вопреки долгому разгулу, организмом, либо некой анти-лихорадочной особенностью медвежьего мяса, или же исход битвы решили закончившиеся виски. Вечером третьего дня он снова разжег огонь последней спичкой и глянул на темнеющий горизонт вокруг него — в ясном сознании, но ослабевший телом и умом.

Если бы тем временем появился парус, он не осознал бы этого, да и не было теперь паруса. Слишком слабый для лазания по склону, он вернулся к шлюпке, где теперь спала девочка, обессиленная бесплодным плачем. Его нехитрая, но довольно смелая манера укутывания, имевшая целью спасение девочки от холода, оказала главную помощь в закрытии ее ран. Ведь тем самым ребенок оставался неподвижным, хотя и ценой лишних страданий. Он быстро глянул на бледное, со следами слез личико с челкой из перепутанных кудрей поверх укутывающей ее парусины и, болезненно наклонившись, нежно ее поцеловал. Но поцелуй разбудил ее, и она стала криком звать свою мать. Он не мог успокоить ее, даже не пытался сделать это. Всем своим сердцем беззвучно прокляв судьбу, он оставил ее, и сел на обломки на небольшом расстоянии.

«Мы, скорее всего, пойдем на поправку», мрачно размышлял он, «если огонь не затухнет. Что будет потом? Мы протянем не дольше айсберга, и не много дольше медведя. Мы должны быть удалены от корабельных маршрутов — мы прошли девятьсот миль перед столкновением. Течение приближается к туманному поясу там — примерно к западо-юго-западу — но это поверхность воды. На глубине тоже есть течения. Тумана нет, и мы должны быть в южной части этого пояса — между Путями. Они, я думаю, направят свои шлюпки по следующему Пути — эти алчные подлецы. Будь они прокляты, если они утопили корабль. Будь они прокляты, с их водонепроницаемыми отсеками и их отчетами наблюдателей. Двадцать четыре шлюпки на три тысячи человек — принайтованных шлюпочными найтовыми — тридцать человек для их обслуживания, и ни одного топора на шлюпочной палубе или охотничьего ножа у матроса. Могла ли она спастись? Если они спустили ту шлюпку, они могли взять ее с лестницы; и помощник знал, что у я был с ее дочерью — он мог сказать ей об этом. Ее имя тоже должно быть Мира; ее голос я слышал в том сне. Это была марихуана. Зачем они одурманивали меня? Но те виски были добрыми. Теперь все кончено, если я не пристану к берегу — пристану ли?»

Над звездным скоплением слева от него взошла луна, разливая по ледяному берегу пепельно-серый свет, искрящийся тысячами точек на водопадах, потоках, подернутых рябью лужах, отбрасывая в черную тень каналы и лощины, и порождая в нем, несмотря на причудливую красоту этой сцены, убийственное чувство одиночества — или ничтожества. Невероятное отчаяние, охватившее его, казалось намного важнее его самого, со всеми его надеждами, планами и страхами его жизни. Девочка выплакалась и снова уснула, а он ходил по льду туда и сюда.

«Там высоко», задумчиво сказал он, смотря в небо, где несколько звезд едва светились в лунном потоке. «Там высоко — неизвестно, где именно — но где-то очень высоко, есть христианский Рай. Там высоко есть их добрый Бог — по воле которого дочь Миры находится здесь — их добрый Бог, воспринятый ими от дикого и кровожадного народа, который его выдумал. Под нами — опять где-то — находится их ад с их дьяволом, придуманным ими самими. Из этого следует наш выбор между раем и адом. Это не так — не так. Великая загадка не разгадана — человеческий дух остается беспомощным на этом пути. Этот мир, или его состояния, был сотворен вовсе не добрым и сострадательным Богом. Из чего бы ни исходили тайные для нас причины мироздания, бесспорно доказано то, что столь ценные для нас сострадание, доброта и справедливость исключены из плана высшей организации. Но утверждают, что вера в эти ценности питает все земные религии. Так ли это? Или же влияет трусливый человеческий страх перед неведомым, из-за которого дикарка бросает крокодилу своего ребенка, из-за которого цивилизованный человек вынужден содержать церкви. Вот из-за чего, из века в век, благоденствуют толпы прорицателей, знахарей, священников и церковников — всех, живущих за счет упований и страхов, ими же и возбужденных.

«И миллионы молятся, утверждая, что получают на это ответ. Получают ли? Разве когда-либо мольба, устремленная озабоченным человечеством к небесам, вызвала отклик, или даже была услышана? Сомнительно. Люди вымаливают себе дождь и солнечный свет, которые появляются вовремя. Люди вымаливают себе здоровье и успех, но то и другое естественные спутники жизни. Это не доказательство. Но они свидетельствуют исполнение своего духа знанием того, что они услышаны и тотчас же умиротворены. Чем не психологический эксперимент? Не будут ли они так же умиротворены, если повторят таблицу умножения или перечислят все румбы компаса?»

«Миллионы верили, что их мольбам дается ответ — а у этих миллионов были разные боги. Правы все они, или все они не правы? Дается ли ответ на пробные молитвы? При всей ненадежности и обманчивости «библий», «коранов» и «вед», может ли не существовать то невидимое и неведомое, что читает мое сердце и сейчас наблюдает меня? Если это так, то это же Существо под свою ответственность допустило мои сомнения в Нем. А что, если Он, существуя, не считает порочным то, что я делаю невольно, и примет молитву от меня, как только от жертвы неизбежных ошибок? Может ли неверующий, со всей его рассудительностью, оказаться таким злополучным, что из своей беспомощности он обратится за помощью к воображаемой силе? Может ли такое время настать для разумного человека — для меня?» Он взглянул на темную линию чистого горизонта за семь миль от него. Нью-Йорк был за девятьсот миль, луна на востоке за более чем двести тысяч, и за миллионы миль звезды над ним. Он был один, не считая спящего ребенка, мертвого медведя, и Неведомое. Он осторожно подошел к шлюпке и мгновение смотрел на малютку; затем, с поднятой головой, он прошептал: «За тебя, Мира».

Упавший на колени атеист обратил лицо к небесам, и слабым голосом с усердием, подобающим беспомощному, молился отрицаемому им Богу. Его мольба была о сохранении жизни создания, о котором он заботился, о спасении столь нужной малютке матери, о даровании силы ему ради содействия их встрече. Но сверх призыва о помощи другим его молитва ничем не обнаруживала его собственные нужды. Столько в нем оставалось гордости. Когда он встал, из-за льда справа от береговой полосы появился бом-кливер барка, и еще через мгновение явилась освещенная луной ткань, развевающаяся на западном ветру, не далее чем в полумиле.

Забыв о боли, он бросился к огню и схватил дровяной факел. С неистовым возбуждением он звал: «На барке! На барке! Возьмите нас!» И через море донесся басистый ответ.

«Проснись, Мира», крикнул он, подняв ребенка; «проснись. Мы уходим».

«Мы идем к маме?», без капли слез спросила она.

«Да, теперь мы идем к маме — то есть», добавил он при себя, «если та оговорка в молитве была принята».

Спустя пятнадцать минут, наблюдая приближение белой спасательной шлюпки, он пробормотал: «Барк был там — в полумиле по этому ветру — прежде чем я подумал о молитве. На эту ли молитву дан ответ? Спасена ли она?»