Вычеркнутый из жизни

В этот июльский день, часов около двенадцати, мистер Прасти сидел за своим столиком, в переднике, без пиджака, и быстрыми, ловкими движениями набивал свои знаменитые сигареты. Это был сухонький человечек лет за шестьдесят, с коротким угреватым носом и желчным лицом, совсем лысый, если не считать одной-единственной пряди седых волос, с крупным, как слива, жировиком на блестящей макушке. Лохматые седые усы пожелтели от никотина, как и кончики пальцев. На носу красовалось пенсне в стальной оправе.

Восседая на своем стуле и время от времени поглядывая в «глазок», мистер Прасти заметил молодого человека без шляпы, чье поведение показалось ему подозрительным: этот юноша вот уже несколько минут прогуливался взад и вперед возле лавки, раза два-три подходил к двери, словно хотел войти, но в последний момент поворачивал обратно. Наконец он, как видно, собрался с духом, — бледный, исполненный решимости, он быстро вошел в лавку. Мистер Прасти, не державший помощника, медленно поднялся со стула.

— Да? — не очень любезно произнес он.

— Я хотел бы видеть мистера Альберта Прасти. Если… если, конечно, он еще жив.

Табачник кисло улыбнулся.

— Насколько мне известно, он жив. Я и есть Альберт Прасти.

Молодой человек, точно пловец перед тем, как нырнуть в ледяную воду, сделал глубокий вдох.

— Меня зовут Пол Мэфри. — (Ну вот, наконец-то. Стоило ему произнести эту фамилию, как сразу стало легче, и язык уже не прилипает к гортани.) — Ну да, Мэфри. По буквам: эм-э-эф-эр-и. Не совсем обычная фамилия. Она вам ничего не говорит?

Лицо табачника даже не дрогнуло.

— А что, собственно, она должна мне говорить? — раздраженно переспросил он. — Если вы имеете в виду дело Мэфри, то я его помню. Мало кто способен забыть самую неприятную пору своей жизни. Но к вам-то, черт побери, какое это имеет отношение?

— Я сын Риза Мэфри.

В низенькой лавчонке воцарилась звенящая тишина. Старик оглядел Пола с головы до ног, взял из банки, стоявшей перед ним на столике, понюшку табаку и медленно вдохнул едкую пыль.

— А зачем вы пришли ко мне?

— Я не сумею этого объяснить… Просто не мог поступить иначе.

В нескольких кратких, отрывистых фразах Пол попытался изложить обстоятельства, побудившие его предпринять поездку в Каменную Степь. И добавил:

— Я приехал сюда сегодня утром… В девять вечера идет поезд, с которого я могу попасть на пароход, отходящий в двенадцать ночи в Белфаст. Мне казалось, что если бы я что-то узнал… Даже сам толком не знаю, что именно… Возможно, какие-то смягчающие обстоятельства… Мне стало бы легче. А к вам я пришел потому… что вы были единственным свидетелем, выступившим в пользу отца.

— Что значит «в пользу»? — сердито переспросил Прасти. — Не понимаю.

— В таком случае… В таком случае, вы, значит, ничего не можете мне сказать?

— А что, черт побери, я могу вам сказать?

— Я… Я не знаю. — Пол вздохнул. Постояв немного, он выпрямился и направился к двери. — Что ж, я пошел. — Голос его уже не дрожал. — Извините, что побеспокоил. Спасибо за то, что не выставили.

— Подождите! — остановил его резкий окрик, когда он был уже за дверью.

Пол медленно вернулся в лавку. Прасти снова оглядел его с головы до ног — от молодого взволнованного лица до испачканных грязью брюк — и снова взял понюшку табаку.

— И куда это вы торопитесь! Свалились, как с неба, когда я и думать обо всей этой истории забыл, влетели в магазин и выскочили, будто коробок спичек зашли купить. Черт бы вас всех побрал! Не могу же я вернуться на пятнадцать лет назад за какие-то пятнадцать минут.

Но прежде чем Пол успел что-либо сказать, звякнул колокольчик, и в лавку вошел покупатель. Когда, получив унцию флотского табаку, он уже собрался уходить, появился новый клиент — один из постоянных покупателей Прасти, дородный мужчина, который, выбрав себе сигару, закурил ее с явным намерением задержаться и поболтать. Тогда табачник подошел к Полу и тихо сказал:

— Сейчас время обеда — у меня самая горячая пора. Нам не удастся поговорить. Рассказать мне вам, собственно, нечего, но, поскольку я закрываю магазин в семь, а ваш поезд отходит только в девять, вы могли бы зайти ко мне домой этак в половине восьмого. Я попотчую вас чашечкой кофе на дорогу.

— Благодарю вас! — Глаза у Пола загорелись. — К вам на квартиру?

Прасти кивнул с какой-то странной усмешкой, сощурив близорукие глаза.

— Адрес прежний: Эшоу-террейс, пятьдесят два. Дом стоит все на том же месте. И я живу все там же.

Он вернулся к покупателю, а Пол вышел из лавки. Едва волоча ноги от голода и усталости — всю предыдущую ночь он провел на жесткой скамье в зале ожидания на вокзале, — Пол вдруг вспомнил, что по пути из центра проезжал мимо здания с вывеской «Христианская ассоциация молодых людей» и, сев на желтый трамвай, через пять минут уже был в гостинице, принадлежащей этой ассоциации. Приняв горячую ванну, он почистил одежду и привел себя в порядок, затем съел сытный обед, состоявший из супа, отбивной и рисового пудинга.

Было всего два часа. Основательно подкрепившись, Пол вышел из столовой. А дальше что делать, как убить время до встречи с Прасти? И вдруг его осенило. Он справился у клерка и, пройдя минут десять по людной Леонард-сквер, вышел на Кэнтон-стрит и там свернул в подъезд городской публичной библиотеки.

В высоком зале, где гулко отдавались шаги, он нашел отдел газетных подшивок.

— Не могли бы вы сказать мне, какая газета в Уортли пользуется наиболее почтенной репутацией?

Молодой человек, стоявший за столиком, насмешливо спросил:

— А разве есть почтенные газеты? — И тотчас, тоном человека, на обязанности которого лежит выдача справок чужеземцам, добавил: — Пожалуй, самой лучшей будет «Курьер». Вполне солидная газета.

— Спасибо. Можно посмотреть ее подшивку за тысяча девятьсот двадцать первый год?

— За весь год?

— Ну нет. — Несмотря на напускную самоуверенность, Пол покраснел. — Меня вполне устроят последние четыре месяца двадцать первого года.

— Заполните, пожалуйста, формуляр.

— Извольте.

Карандашом, прикрепленным цепочкой к столику, Пол заполнил бланк и вручил его библиотекарю.

Молодой человек, любезно улыбнувшись, нажал кнопку вделанного в столик звонка. Через несколько минут служитель принес толстую кожаную папку и положил ее на соседний столик.

Волнуясь, Пол принялся перелистывать сухие, пожелтевшие страницы и затрепетал, когда ему на глаза попалось первое упоминание о преступлении. Да, вот оно, перед ним: «Подлое преступление в Элдоне. Зверски убита молодая женщина».

Пол взял себя в руки и, стиснув зубы, принялся читать. Он читал, не отрываясь, низко склонившись над текстом, а стрелки больших часов над его головой неуклонно совершали свой бег. Так прочел он все, с начала и до конца. В основном это была та же история, которую он уже знал, только изложенная более драматично. Когда Пол дошел до описания ареста, пот выступил у него на лбу. Слово за словом развертывалась перед ним трагедия, разыгравшаяся на суде. Он застонал. Речь прокурора Мэтью Спротта, королевского адвоката, обожгла его, как удар хлыстом.

«Это зверское убийство, — читал он, — хладнокровно совершенное прожженным мерзавцем, по своей дикой, неописуемой жестокости не имеет себе равного в анналах криминалистики. Такое преступление мог совершить лишь вконец опустившийся негодяй, гнусный подонок! Для него мало виселицы, господа присяжные!»

Затем в специальном приложении к последней странице Пол увидел фотографии: жертва преступления — хорошенькая, глупо улыбающаяся женщина с высоко взбитыми волосами, в блузке с бантиком. Доказательства: свидетельство презренного доносчика Рокка — слабовольного тощего субъекта с прилизанными волосами, разделенными прямым пробором; открытка, сыгравшая роковую роль в обвинении, с начертанной на ней дурацкой фразой: «В разлуке сердце полнится любовью»; орудие убийства — немецкая бритва фирмы «Брасс». Ничто не было забыто — даже рассекающий волны корабль «Истерн стар», на котором намеревался бежать преступник. А в центре страницы — сам осужденный между двумя блюстителями закона, снятый в тот момент, когда его вводили в суд для слушания приговора. Пол с болью смотрел на этот снимок: лицо отца, испуганное и в то же время покорное, обреченное, как у загнанного зверя, преисполнило его безмерной муки.