Вычеркнутый из жизни

Он подошел к Полу, с излишним пылом пожал ему руку, затем с подчеркнутым дружелюбием обнял за плечи.

— Ты пришел, мой мальчик. Я очень рад. Пойдем побеседуем.

Он провел Пола в свой кабинет — маленькую, спартанского вида комнату в глубине дома с дощатым, испещренным пятнами полом, где стояло лишь бюро светлого дуба с выдвижной крышкой, несколько дешевых стульев и застекленный книжный шкаф. Уродливые часы из зеленого мрамора, поддерживаемые золотыми ангелами, — чей-то дар, — неуклюжей громадой возвышались на хрупкой каминной доске, накрытой дорожкой с бахромой из бархатных шариков. Усадив гостя, пастор медленно опустился на свое место за бюро.

— Дорогой мой мальчик, это было для тебя, конечно, страшным ударом, — помедлив немного, дружеским, исполненным сочувствия тоном начал он. — Но, главное, помни: такова воля Господа. Тогда тебе легче будет примириться с тем, что произошло.

Пол с трудом проглотил слюну — в горле у него пересохло.

— Как я могу с чем-то мириться, когда не знаю, что произошло. Я должен все знать.

— Это печальная и тяжелая история, мой мальчик, — нахмурившись, сказал пастор. — Стоит ли ворошить прошлое?

— Нет, я хочу, чтоб мне все рассказали. Я должен выслушать эту историю, а не то мне все время будет казаться… — Он умолк.

Наступило молчание. Пастор Флеминг, опершись локтем на бюро, прикрыл глаза большой рукой — казалось, он в глубине души взывал к Всевышнему о помощи. Это был добрый и благонамеренный человек, который уже давно, не жалея сил, трудился «на ниве Божьей». Но взгляды его были довольно ограниченны, и он нередко с грустью признавался себе, что все его усилия и старания пошли прахом. Он был одиноким и частенько предавался самобичеванию, корил себя даже за любовь к дочери, так как сознавал ее недостатки, мелочность, тщеславие, но слишком любил Эллу, чтобы попытаться это исправить. Трагедия его заключалась в том, что он жаждал быть святым, верным учеником Христовым, способным исцелять одним своим прикосновением и дарить радость пастве, проповедуя слово Господне, которое он сам так хорошо понимал. Ему хотелось парить в заоблачных высях. Но, увы, язык его был неуклюж, а ноги с трудом передвигались — словом, он был напрочь привязан к земле. Вот и сейчас пастор заговорил, запинаясь, сухие педантичные фразы слетали с его уст:

— Двадцать два года тому назад в Тайнкасле я обвенчал Риза Мэфри с Ханной Бэрджес. Я знал Ханну уже несколько лет, она была одной из любимых моих прихожанок. Риза я не знал раньше, но это оказался приятный молодой человек с хорошими манерами, уроженец Уэльса; он мне понравился и внушил доверие. У него было прекрасное место — он работал представителем крупной кондитерской фирмы в Северных графствах. Все говорило о том, что они должны быть счастливы, особенно после того как у них родился сын. Я, дорогой мой мальчик, и окрестил тебя Полом Мэфри.

Он помолчал, как бы взвешивая то, что ему предстояло сказать.

— Не стану отрицать, в вашем семействе не всегда царило согласие. Твоя матушка была очень религиозна — как и подобает истинной христианке, тогда как отец, мягко говоря, придерживался более широких взглядов, и это, естественно, приводило к конфликтам. Мать, например, была решительно против употребления вина и табака — предубеждение, которого отец никогда не мог понять. К тому же работа вынуждала его проводить по крайней мере неделю в месяц вне дома, что, очевидно, разбалтывало его. А потом он любил заводить друзей, я сказал бы даже, что их было у него слишком много, так как он был красивый, приятный малый, и друзья эти не всегда оказывались людьми достойными: Мэфри встречался с ними в бильярдных, барах и прочих злачных местах. И все же вплоть до ужасных событий двадцать первого года ни в каких серьезных проступках я не мог его упрекнуть.

Пастор вздохнул, отнял руку ото лба и, сложив вместе кончики толстых пальцев, устремил страдальческий взор куда-то вдаль, словно там вставали перед ним грустные картины прошлого.

— В январе тысяча девятьсот двадцать первого года фирма, где работал твой отец, произвела некоторые перемещения служащих, в результате чего родители переехали вместе с тобой в Центральные графства Англии. Надо сказать, что за несколько месяцев до этого меня самого перевели сюда, в Белфаст, но я переписывался с твоей матушкой. И, должен признать, ваша жизнь в Уортли с самого начала не клеилась. Отец твой, видно, был обижен тем, что его перевели в такое место, где не очень-то развернешься. Да и матушке там не слишком нравилось: Уортли — серый, несимпатичный город, хотя и с красивыми окрестностями. К тому же твои родители никак не могли подыскать себе подходящий дом и без конца переезжали из одних меблированных комнат в другие. И вот в сентябре — точнее, девятого числа — твой отец вдруг объявил, что терпению его пришел конец. Он сказал, что хочет бросить работу и предлагает всем семейством перебраться в Аргентину: там-де им будет лучше. Он заказал три билета на пароход «Истерн стар», который отплывал пятнадцатого сентября. Тринадцатого он отправил тебя с матерью в Ливерпул, где вы должны были дожидаться его в отеле «Грейт сентрал». А сам четырнадцатого поздно вечером сел на поезд и выехал вслед за вами из Уортли, но с вами не встретился. Когда в два часа ночи он прибыл в Ливерпул на Центральный вокзал, на платформе его ждала полиция. После отчаянного сопротивления Мэфри был арестован и отвезен в тюрьму на Кэнтон-стрит. Бог мой, я до сих пор помню, какой это был ошеломляющий удар: ведь его обвинили в преднамеренном убийстве.

Наступило долгое напряженное молчание. Пол сидел в своем кресле неподвижно, точно загипнотизированный: затаив дыхание, он ждал, что будет дальше.

— В ночь на восьмое сентября было совершено удивительно жестокое, страшное убийство. Мона Спэрлинг, хорошенькая молодая женщина двадцати шести лет, работавшая в цветочном магазине близ Леонард-сквер, была зверски зарезана у себя на квартире, в доме номер пятьдесят два на Эшоу-террейс в Элдоне, одном из ближайших пригородов Уортли. Преступление было совершено между восемью часами и десятью минутами девятого. Вернувшись с работы в половине восьмого, мисс Спэрлинг, видимо, перекусила, затем переоделась в воздушный пеньюар, в котором ее и нашли убитой. В восемь часов супруги Прасти, занимавшие квартиру этажом ниже, услышали необычную возню на верхнем этаже, и Альберт Прасти, поддавшись уговорам жены, пошел посмотреть, что там происходит. Он громко постучал в дверь верхней квартиры, но на его стук никто не откликнулся. Несколько озадаченный этим обстоятельством, он стоял на площадке, раздумывая, что предпринять, как вдруг на лестнице появился молодой рассыльный из прачечной по имени Эдвард Коллинз с пакетом белья. В ту же минуту дверь из квартиры Спэрлинг распахнулась, оттуда выскочил мужчина и, пробежав мимо них, ринулся вниз по лестнице, а Прасти с Коллинзом бросились в квартиру и в гостиной обнаружили мисс Спэрлинг: она лежала на коврике у камина с перерезанным горлом, в луже крови.

Мистер Прасти тотчас побежал за доктором. Тот немедленно прибыл на место происшествия, но это уже ничего не дало, так как женщина была мертва. Послали за полицией; приехал местный полицейский хирург и инспектор по фамилии Суон. Сначала казалось, что убийца не оставил никаких следов, но через некоторое время были обнаружены три предмета, которые могли послужить ключом к разгадке. Инспектор Суон нашел в бюро почтовую открытку с рисунком, сделанным от руки; открытка была отправлена всего неделю назад из Шеффилда, на ней было написано: «В разлуке сердце полнится любовью. Не поужинаешь ли со мной у Друри, когда вернусь?» И стояла подпись: «Бон-бон».

Кроме того, он нашел записку, полусожженную, с обгоревшими краями; подписи на ней не было, только штамп от восьмого сентября и несколько слов: «Я должен непременно увидеть тебя сегодня вечером». И, наконец, на коврике у камина, рядом с убитой, лежал кошелек для мелочи в виде мешочка, закрывающегося с помощью металлического кольца; кошелек этот был сделан из очень мягкой и необычайно тонкой кожи. В нем оказалось около десяти фунтов банкнотами и серебром. На основании показаний Эдварда Коллинза и Альберта Прасти было тотчас составлено описание выбежавшего из квартиры человека и предложена большая награда тому, кто сообщит о его местонахождении.