Испытание Ричарда Феверела

А потом руки их разъединяются, и невозмутимый священник говорит мужчине, чтобы он надел женщине на безымянный палец кольцо. Мужчина запускает руку в карман, потом – в другой, вынимает ее и начинает рыться во всех карманах. Он вспоминает, что стал нащупывать кольцо, гуляя по парку, и нащупал его тогда в жилетном кармане. А сейчас он вынимает из кармана пустую ладонь. И на него страшно взглянуть!

Хоть ангелы и улыбаются, дьяволы не смеются! Священник медлит. Копна черного шелка замирает. Тот, что укрыт ее тенью, из сияющего петушка превращается в удивленного воробья. Вопросительно воззрились глаза; губам нечего им ответить. Время зловеще потрясает своей цепью, и в наступившей тишине явственно слышен его ядовитый смешок.

Как, неужели, по-вашему, герою суждено потерпеть поражение в первой же битве? Взгляните на часы! Осталось всего семь минут, и назначенный час пробьет! Старик уж, верно, поднимает обе руки свои, чтобы извергнуть пламя, и его удар разъединит их в последний миг, когда союз их так близок. Пусть даже все лондонские ювелиры кинутся сейчас к ним с полными мешками обручальных колец, им уже не успеть их спасти!

Битву надо выиграть тут же, на поле сражения – и что же делает наш герой? Что-то осенило его! Ибо кто еще мог вспомнить о таких резервах в тылу? Что он делает, не видно никому; видно только, что копна черного шелка возбужденно протестует, сотрясается, как от бури, и – смиряется; и вот, как будто нависавшая туча вдруг разверзлась, и в ответ на его мольбу небеса послали ему дар; он протягивает эмблему взаимного их согласия, и венчание продолжается. «Кольцом этим обручаю тебя».

Молитву совершают, их благословляют. На благо или на зло, но все свершилось. Имена их записаны в книге; направо и налево летят монеты; они благодарят священника и кланяются ему; его привычная безучастность сменяется учтивой монашескою улыбкой; церковный сторож отстраняет зевак с их дороги; жених и невеста расточительно забрасывают его золотом; захлопываются дверцы кареты; кучера трогают, действие кончается; все счастливы.

ГЛАВА XXX,

которая прославляет завтрак [100]

А спустя минуту невеста заливается слезами так, словно она растопилась в одном из источников Дианы-Девственницы от объятия Бога-Солнца. Она самоотверженно вела себя под комедийною маской, покамест занавес не опустился, а теперь она плачет, заливается слезами. Наберись же терпения, о пылкий юноша! Ты призван быть героем. Для бедной девочки все это внове, а обязанности вовлекают ее в такие дикие поступки, такой разбой, такие ужасы и непосильные для нее задачи, что она совершенно от всего этого обессилела. До сих пор она была тебе послушна. Будь же снисходителен к ней теперь. Ее слезы – отнюдь не те, что проливают в ее положении обыкновенные девушки. Пока борьба продолжалась, ее нежное личико ни разу не содрогнулось от страха; но увы! Предзнаменования против нее: на безымянном пальце ее появилось нечто вселяющее в нее ужас; это нечто обвилось вкруг ее заветной мечты и сдавило ее в своих тисках, как змея. И вместе с тем она должна любить его, она не властна с ним расстаться. Она должна любить и беречь его, и вбирать в себя источаемый им яд, и чем больше даруемое ей сейчас счастье, тем темнее и беспросветней грядущее.

Подумать только: венчаясь, надеть на палец принадлежащее другой женщине кольцо; не достаточно ли одного этого, чтобы невесте стало не по себе?

О, женщины, пусть вы – амазонки и героини Сарагосы [101] и многих твердынь, – там, где идет сражение и где приходится брать Время за горло. Много ли найдется мужчин, одержимых священным гневом, равным вашему? Ну а вот если одна из вас, и только она, приметила стервятника, кружащего над домом, куда при свете факела ее радостно ведут и где она должна будет жить? Не сожмется разве она тогда в комок, разве не содрогнется от страха?

Что до героя, то, одерживая победу, он не обращает никакого внимания на приметы. Он делает все, что может, чтобы ласкою вынудить у любимой признание. Разве она не принадлежит ему? Разве он не принадлежит ей? Тогда почему же теперь, когда битва уже выиграна, вдруг льются слезы? Неужели она жалеет о том, что содеяно?

Да нет же! Еще раз нет! – решительно говорят ее голубые глаза, и в их прозрачных доверчивых глубинах, сквозь этот хлынувший вдруг летний дождь, проступает неколебимая любовь.

В эту минуту она так хороша, что красота эта повергает его в молчание; смущенно ждет он, пока не окончится этот дождь.

Оставшись в спальне наедине с миссис Берри, Люси излила перед нею душу, и от этого комедийная наперсница переменилась в лице.

– О, миссис Берри! Миссис Берри! Какой это ужас! Какой ужас!

– Милое дитя мое! – Празднично разодетая Берри взглянула на ее палец, где сверкали радость и скорбь. – Совсем позабыла! То-то у меня было какое-то странное чувство, и я не могла понять, отчего! Будто это я и не я без этого кольца. Боже ты мой! Подумать только, до чего же он настойчив! Когда мужчина так упорен, нам с ним не сладить… Упаси бог!

Миссис Берри присела на край кресла, Люси – на край постели.

– А как по-вашему, миссис Берри? Ведь это же ужасно?

– Да уж, случись со мной такое, я бы тоже горевала, милая, – откровенно призналась миссис Берри.

– Но как, как, как это могло случиться! – новобрачная разразилась новым потоком слез: она лепетала, что уже чувствует себя старой… брошенной.

– Неужто твоя вера не приносит тебе утешения в горе? – спросила миссис Берри.

– В этом – никакого. Я знаю, что не должна плакать, когда так счастлива. Надеюсь, что он меня простит.

Миссис Берри поклялась, что не знает существа краше, нежнее, милее, чем она.

– Я больше не буду плакать, – сказала Люси. – Оставьте меня сейчас, миссис Берри, и приходите, когда я позвоню.

Она достала серебряный крестик и опустилась на колени возле постели. Миссис Берри на цыпочках вышла из спальни.

Когда ее снова позвали, Люси уже была спокойна, больше не плакала и приветливо ей улыбалась.

– Ну вот, все прошло, – сказала она.

Миссис Берри спокойно поглядела на нее, ожидая, что она вернет ей кольцо.

– Он не ждет меня на завтрак, который вы приготовили, миссис Берри. Я просила меня извинить. Есть я не в силах.

Миссис Берри очень по этому поводу огорчилась, ведь она приготовила превосходный свадебный завтрак; однако, не переставая думать о кольце, она кивнула в знак того, что согласна с нею.

– Нам не придется много всего укладывать, миссис Берри.

– Ну, конечно же, милая. Все уже готово.

– Мы едем на остров Уайт, миссис Берри.

– И хорошее же вы место выбрали, душенька!

– Он любит море. Он хочет быть возле него.

– Только коли на море неспокойно, не след вам ехать туда так поздно, родная. Лучше уж переждать. – И, понизив голос, миссис Берри добавила: – Не будь с ним чересчур мягкой и уступчивой, не то оба вы потом пожалеете об этом.

Люси все оттягивала момент, когда ей придется сказать неприятное. Видя, что миссис Берри не спускает глаз с кольца, она собралась наконец с духом:

– Миссис Берри.

– Да, милая.

– Миссис Берри, у вас будет другое кольцо.

– Другое, моя милая? – Берри не поняла, что ей говорят. – С меня хватит и одного, – заметила она.

– Я вот о чем, об этом, – Люси коснулась безымянного пальца. – Я не могу с ним расстаться. – Она посмотрела миссис Берри прямо в глаза.

Ошеломленная, та взглянула сначала на нее, потом на кольцо, силясь понять смысл сказанных ею слов, и вдруг в ужасе вскричала:

– Господи боже мой! Нет, не может этого быть! Тебе придется второй раз венчаться в церкви твоей веры.

– Я с ним ни за что не расстанусь, – повторила юная новобрачная.

– Да, но послушай, моя милая! – несчастная Берри заломила руки; в ней боролись два чувства: сострадание и обида. – Милая… – теперь она уже мычала, точно немая.