Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

— Да, действительно опасной; я убеждён в этом сам, хотя и не так сильно, как другие.

— Неужели? — сказала Анна, — где же эта опасность? Пожалуйста, укажите на неё!

— Милая мисс Анна, она заключается в ваших преобразованиях. Сделайте одолжение, поймите меня! Действия ваши сами по себе превосходны, удивительны, начала их очаровательны; но они опасны, в высшей степени опасны.

Торжественный, таинственный тон, которым произнесены были последние слова, заставил Анну рассмеяться; но увидев за лице своего доброго друга выражение искреннего участия, она приняла серьёзный вид и сказала.

— Пожалуйста, мистер Бредшо, объяснитесь. Я не понимаю вас.

— Да, мисс Анна, именно в этом заключается опасность. Мы ценим высоко вашу гуманность, ваше самоотвержение и вашу величайшую снисходительность к неграм. Все соглашаются, что это превосходно. Вы служите для всех нас примером. Но знаете ли вы, — продолжал мистер Бредшо, понизив голос, — какое опасное орудие даёте вы в руки негров, решившись научить их читать и писать? Образование распространится на другие плантации, и распространится весьма быстро. Последствия от этого могут быть ужасны. Сколько уже было примеров, что негры, получившие некоторое образование, становилось людьми весьма опасными.

— Не знаю, какую вы видите опасность, если наши негры получат скромное, приличное их быту, образование? — спросила Анна.

— Как? — сказал мистер Бредшо, ещё более понизив голос. — Помилуйте, мисс Анна. Да вы предоставили им самые легкие средства к заговорам и возмущениям! Я расскажу вам анекдот об одном человеке. Он сделал механическую ногу так искусно, что когда подвязал её, то не мог остановить её движения: эта нога, так сказать, уходила его до смерти! Она увлекала его на гору, стремглав заставляла спускаться с горы, так что несчастный упал от изнеможения, и тогда нога повлекла за собою его тело. Говорят, и по сие время она рыскает по белому свету с его скелетом.

И добродушному мистеру Бредшо идея эта до такой степени показалась смешною, что он откинулся к спинке кресла, захохотал от чистого сердца, и батистовым платком отёр пот, выступивший на лицо.

— Действительно, мистер Бредшо, это пресмешной анекдот, но я не вижу в нём аналогии, — сказала Анна.

— Не видите? Извольте я вам разъясню. Вы начинаете учить негров; выучившись читать и писать, негры откроют глаза, станут смотреть на все стороны и мыслить по-своему; образовав свои понятия, они не захотят обращать внимания на ваши; они будут всем недовольны, как бы хорошо с ними ни обходились. Мы, жители Южной Каролины, испытали это на деле. Как вам угодно, а мы смотрим на подобное преобразование не иначе, как с ужасом. Я вам скажу, что все главные лица в известном вам заговоре, были люди, которые умели читать и писать, и с которыми обходились как нельзя лучше во всех отношениях. Этот факт можно назвать самым печальным, самым тёмным оттенком в человеческой натуре. Он доказывает, что на негров ни под каким видом нельзя полагаться. Чтоб жить с ними в ладу, по моему мнению, нужно сделать их счастливыми, то есть, доставить им возможность пить и есть в изобилии, доставить им необходимую одежду, не лишать их некоторых любимых ими удовольствий, и не обременять работой. Мне кажется, лучше этой инструкции не может и быть. Позвольте, — сказал мистер Бредшо, заметив, что Анна хочет прервать его, — религиозное воспитание — совсем иное дело. Изучение гимнов и изречений священного Писания всего более соответствует исключительности их положения; оно не может иметь опасных последствий. Надеюсь, вы извините меня, мисс Анна, если я скажу, что джентльмены думают об этом предмете чрезвычайно серьёзно; они полагают, что ваш пример будет иметь весьма дурное влияние на их собственных негров. Ведь вам известно, что в здешних краях всё, и дурное и хорошее, быстро сообщается от одной плантации к другой. Один из приятелей полковника говорил, что у него есть чрезвычайно смышлёный негр, недавно женившийся на негритянке с вашей плантации, и что на днях он увидел его лежащим под деревом, с азбукой в руке. Если бы он увидел у этого человека вместо азбуки винтовку, говорил этот джентльмен, то нисколько бы этому не удивился. Этот негр принадлежал к числу тех предприимчивых, решительных людей, которые, зная грамоте, в состоянии наделать и Бог знает что! Джентльмен взял азбуку и сказал, что если ещё раз увидит его за подобным занятием, то примерным образом накажет. Вы спросите, что же из этого следует? А вот что! Негр начал хмуриться, выражать свою злобу, и его нужно было продать. Вот к чему ведут подобные вещи.

— В таком случае, — сказала Анна, с некоторым замешательством, — я строго воспрещу моим неграм передавать азбуки в другие руки, а тем более на чужие плантации.

— О, мисс Анна! Это — вещь невозможная. Вы ещё не знаете стремления в человеческой натуре ко всему запрещённому. А ещё невозможнее подавить в человеке любовь к познанию. Такой опыт вам не удастся. Это всё равно, что огонь. Ему стоит только разгореться, и он обхватит все плантации: поверьте, мисс Анна, для нас это дело жизни и смерти. Вы улыбаетесь; но я говорю вам истину.

— Очень жаль, мистер Бредшо, что я возбуждаю опасения в наших соседях, но...

— Ещё одно слово, мисс Анна, и я кончу этот неприятный разговор. Позвольте мне напомнить вам, что учить негров грамоте считается у нас преступлением, за которое законом назначено строгое наказание.

— В этом отношении я держусь того мнения, — отвечала Анна, — что такие варварские законы в образованном обществе, как наше, должны оставаться мёртвыми письменами, и что лучшая дань, которую я могу принести на пользу общую, должна заключаться в практическом от них отступлении.

— О нет, мисс Анна! Допустить это невозможно ни под каким видом! Вы только посмотрите на нас, жителей Южной Каролины. У нас три негра приходится на одного белого. Скажите, хорошо ли будет, если предоставить им выгоды воспитания и с тем вместе возможность принимать участие в делах общественных? Вы видите сразу, что из этого ничего не может быть хорошего. Разумеется, благовоспитанные люди ни за что не согласятся вмешиваться в чужие дела; если б вы ещё учили грамоте некоторых своих фаворитов, и то тайным образом, как это делают многие, тогда бы ещё ничего; но учить целую общину и учреждать для них школы... Посмотрите, мисс Анна, что всё это кончится большими неприятностями.

— Ну да, конечно, — сказала Анна, вставая и слегка покраснев, — меня посадят, вероятно, в исправительный дом за преступление, сущность которого будет состоять в моём желании научить детей грамоте! Послушайте, мистер Бредшо, кажется, пора бы изменить такие постановления. И не есть ли это единственное средство, с помощью которого отменялись многие законы? Общество переживает их, народ теряет к ним уважение, и они падают сами собою, как увядшие лепестки на некоторых из моих цветов. Не угодно ли вам прогуляться со мной в школу. Мне время идти на урок, — сказала Анна, начиная спускаться с балкона, — не посмотрев на предмет, вы не можете, мой добрый друг, судить о нём непогрешимо. Впрочем, подождите секунду: я возьму с собой и мисс Гордон.

Сказав это, Анна удалилась в тенистую комнату и через несколько минут, вместе с Ниной, появилась на балконе. Они направились вправо от дома, к группе чистеньких домиков, при каждом из которых находился небольшой огород и, перед лицевым фасадом, несколько цветочных куртин. В роще магнолий, окружавшей строение почти со всех сторон, они очутились перед небольшим зданием, имевшим вид греческого храма, колонны которого увиты были жасмином.

— Скажите, пожалуйста, что это за здание — такое прекрасное, — спросил мистер Бредшо.

— Это моя школа, — отвечала Анна.

Мистер Бредшо из удивления хотел было сделать протяжный свисток, но удержался; — впрочем изумление довольно ясно выражалось на его лице. Анна заметила это и засмеялась.

— Школа, устроенная мною, должна иметь изящную наружность, — сказала она. — Я хочу внушить моим детям понятия о вкусе и сознание своего достоинства. Я хочу, чтоб мысль об учении была нераздельна с идеей об изящном и прекрасном.