Мемуары Дьявола

Невозможно передать эффект, произведенный его появлением именно в это мгновение: взгляды присутствующих обратились сначала на часы, а затем раздались самые благожелательные аплодисменты. Женщины приняли барона необычайно милостиво и предупредительно. Госпожа дю Берг от избытка восторженных чувств даже представила ему своего сына, барона Анатоля дю Берга. Госпожа де Мариньон протянула ему руку, тем самым как бы прося прощения за утреннее письмо; ее дочь, до того и не глядевшая на Луицци, по-свойски спросила у него совета насчет новых альбомов, присланных ей в подарок. Что касается госпожи де Фантан, то она заверила Луицци, что всегда будет польщена его визитом. Последнее приглашение несколько подправило настроение господина де Марея, весьма напуганного успехом, устроенным им же самим своему другу Луицци; он улучил удобную минутку, чтобы шепнуть ему на ушко:

— Дочь госпожи де Фантан, между прочим, — очаровательная юная барышня с немалым приданым в будущем; так что мотайте на ус, дорогой мой барон.

В упоении от своего небывалого успеха Луицци даже не заметил, как пролетело время. Никогда еще его осанка и речи не были столь значительны. В течение двух часов он царил в салоне госпожи де Мариньон; пылкие речи и удачные остроты лились из него рекой, и ровно в полночь, преисполненный восхищения собственной персоной, он удалился из того самого салона, который накануне покидал чуть ли не украдкой и с тяжелым сердцем. Хотя тогда он пытался вступиться за отвергнутую всеми женщину, а теперь как бы вернул ее еще более опозоренной.

Вот, пожалуй, почему Мольер утверждал, что человек злое животное {190}.

Те несколько минут ходьбы, что отделяли жилище Луицци от дома госпожи де Мариньон, не успели отрезвить барона, и никогда до сих пор он не бросал камердинеру перчатки и шляпу, не позволял снять с себя накидку в таком прекрасном расположении духа и с такими проявлениями благодарности. Луицци, конечно, был далек от того, чтобы рисоваться перед своим лакеем, но в тот момент его так распирало от сознания собственного величия, что он не удержался от необычно экзальтированного восклицания:

— Что, кто-нибудь приходил сегодня вечером?

— Да, господин барон, — ответил камердинер. — Одна дама.

— Ах да, и правда, — изумился барон, — совсем забыл! Как же это я? И что она сказала?

— Она сказала, что будет ожидать вашего возвращения, господин барон.

— Так. — Известие несколько смутило Луицци. — И сколько же времени она прождала?

— Но, господин барон, она ждет вас в вашей комнате.

— В моей комнате?

— Да, господин барон, и я пойду предупредить ее о вашем возвращении.

— Ни в коем случае, — с гневом в голосе остановил его Луицци, — это ни к чему. Подите прочь; явитесь, только если я позвоню.

И Луицци прошел в свою комнату.

XIII

Второе кресло

Когда барон открывал дверь, в его душе преобладала довольно странная смесь ярости, досады и жалости. Эта женщина явилась к нему, чтобы уничтожить на корню успех, достигнутый им не без некоторых усилий в салоне госпожи де Мариньон; возможно, она оставалась здесь так долго, чтобы просто испортить ему настроение. Луицци готовился к встрече с разъяренной фурией, и каково же было его удивление, когда он обнаружил госпожу де Фаркли всю в слезах; когда он подошел к ней, она, сложив руки, произнесла в совершенном отчаянии:

— О, сударь! Сударь! И последний удар суждено было нанести вам!

— Мне? Сударыня! — растерялся Луицци. — Я, право, не понимаю, что вы хотите сказать и о каком ударе речь.

Госпожа де Фаркли изумленно взглянула на Армана и уже спокойнее произнесла:

— Посмотрите на меня хорошенько, барон, узнаете ли вы меня?

— Конечно, сударыня, можно ли не узнать прекрасную женщину, которую я встретил вчера у госпожи де Мариньон; затем я видел вас в Опере, а на свидание сегодня вечером я просто не смел надеяться.

— Тогда скажите, пожалуйста, — продолжала Лора, — почему вы сели рядом со мной в гостиной госпожи де Мариньон?

Луицци виновато опустил глаза и ответил со смиренным нахальством человека, не желающего хвастаться победой:

— Но, сударыня, что же тут такого необычного, если кто-то хочет с вами познакомиться.

Лицо госпожи де Фаркли исказилось; внезапно побледнев, она дрогнувшим голосом прошептала:

— Понимаю вас, сударь: мне не должно казаться странным, что первый встречный хочет затащить меня в постель!

— О! Сударыня!

— Да-да, это ваши мысли, сударь! — едва сдерживала слезы и рыдания Лора.

Но почти тут же, волевым движением как бы взяв власть над своими чувствами, она продолжала вымученно-веселым голосом:

— Да-да, это ваши мысли, сударь, но я не думаю, что вы как следует рассчитали все последствия; стать любовником такой женщины, как я, — знаете ли вы, что это очень опасно?

— Я не более труслив, чем другие, — как можно нахальнее улыбнулся Луицци.

— Вы так считаете? — усомнилась госпожа де Фаркли. — Так вот! Клянусь вам, сударь, что, если бы я приняла ваши ухаживания, у вас поджилочки бы затряслись.

— Давайте испытаем мою храбрость, — придвинулся поближе Луицци. — Тогда увидим, так ли это.

— Ну хорошо! — поднялась госпожа де Фаркли. — Я могу стать вашей любовницей, сударь; но предупреждаю — впрочем, вы уже должны были уяснить это: я падшая женщина.

— Кто это сказал? — Луицци пытался унять возбуждение госпожи де Фаркли.

— Я, сударь; я говорю это прямо, не вводя себя и вас в заблуждение. Уже много долгих мучительных лет я страдаю от всяческой возводимой на меня напраслины, и теперь я хотела бы разок оправдать эту клевету — вы мой избранник, я буду вашей, если только… у вас хватит смелости взять меня.

Столь резкое и категоричное признание ошеломило барона, и в течение нескольких минут он никак не мог прийти в себя; госпожа де Фаркли села и грустно улыбнулась:

— Я же предупреждала, господин барон, что вам станет страшно.

— Не совсем так, сударыня, — возразил Луицци, стараясь взять себя в руки. — Признаться, столь нежданное величайшее счастье просто переполнило меня, и я несколько растерялся…

— Вы лжете, сударь! — не отступала госпожа де Фаркли. — Просто вы не рассчитывали столь легко преодолеть обычное женское сопротивление, через которое я так быстро переступила.

Луицци был совершенно сбит с толку; подобное бесстыдство было за пределами его воображения, он и предположить не мог, что госпожа де Фаркли если и пожелает затеять с ним игру, то сделает это в такой час и в его собственном доме. Помолчав какое-то время, он наконец выдавил из себя:

— Сударыня, честное слово, я не совсем вас понимаю…

— Ну тогда, — пожала плечами госпожа де Фаркли, — мне не остается ничего лучшего, как удалиться; только осмелюсь предположить, — она взяла в руки перчатки, — что у вас хватит честности убедительно объявить всем, что женщина, посетившая вас в десять часов вечера и ушедшая в час ночи, не отдалась вам, как, говорят, отдавалась многим другим.

Лора поднялась, и тут Луицци наконец сообразил, каким недоумком он выставил себя в глазах своей гостьи. К тому же до него дошло, что такое пренебрежение ею, вызвавшее головокружительный успех в гостиной госпожи де Мариньон, его же собственные друзья сочтут полным идиотизмом. Не говоря уж о том, что поступок, который в десять часов вечера сойдет за пренебрежение не в самом плохом смысле слова, после полуночи превращается в натуральное скотство.

Можно отказаться от свидания с хорошенькой женщиной, но никак нельзя прогонять ее, когда встреча уже состоялась.

А потому барон взял Лору за руки и, пытаясь усадить ее обратно, произнес как можно вежливее, что до сих пор ему не очень-то удавалось:

— Мы с вами с ума сошли, оба. И говорим друг другу бог знает какие глупости. Вы, конечно, имеете полное право злиться на мое долгое отсутствие, но разве есть грех, который нельзя искупить? И разве пару часов неприятного ожидания нельзя простить за бесконечную преданность и любовь, которую вы так искусно умеете внушать?