Ураган

— Это — «Список кадров крестьянского союза деревни Юаньмаотунь». Внизу примечание: «Кадрами у них называют чиновников коммунистической партии». Вот кто числится в списке: Чжао Юй-линь, Го Цюань-хай, Ли Чан-ю, Бай Юй-шань, Чжан Цзин-сян…

Хуа долго читал перечисленные помещиком фамилии активистов, затем огласил фамилии крестьян, получивших конфискованное помещичье добро. В списке значилось: кому достались лошади, какой масти и какого возраста, кто получил гаолян, бобы, соевое масло.

Когда Хуа кончил, старик Сунь подошел к нему и вполголоса спросил:

— А среди активистов разве моей фамилии не значится?

— Не значится. То, что тебе досталась одна конская нога, — это значится. — Оспопрививатель заглянул в список: — Одна нога рыжего коня… так, что ли?

— Так, так, это все правильно… А про то, что я начальника Сяо привез, разве ничего не написано?

Оспопрививатель неторопливо снял очки, и на его темном лице появилась улыбка:

— Правильно. Помещик про это написать забыл. Не расстраивайся, я могу приписать.

Го Цюань-хай подозвал Чжан Цзин-жуя, передал ему найденные документы и велел сейчас же свезти их к Сяо Сяну и спросить, как поступить с помещиком.

Чжан Цзин-жуй скоро вернулся и привез от начальника бригады письмо. В нем говорилось, что нужно созвать собрание бедняков и батраков, огласить эти списки и послушать, что скажут люди. Бить, однако, Сяо Сян запрещал. Активисты обязаны приостанавливать всякое самоуправство. Если помещик Ду составлял подобные списки, то вполне вероятно, что у него имеется также и оружие. Нужно заставить помещика указать, куда он его спрятал.

Го Цюань-хай созвал собрание, которое затянулось до глубокой ночи. В сердцах людей гнев клокотал так же сильно, как и в день суда над Хань Лао-лю.

Старик Чу требовал немедленно выгнать всю семью помещика Ду из усадьбы и поселить их в лачугу: пусть, мол, отведают горькую бедняцкую долю. Посмотрим, как они тогда станут заниматься контрреволюцией!

Чжан Цзин-жуй добавил, что так надо было бы поступить и со всеми другими помещиками.

— Все согласны с таким предложением? — спросил Го Цюань-хай.

Грянул гром рукоплесканий. Некоторые тут же стали собираться, чтобы как можно скорее выбросить помещиков из их домов.

— Подождите! — остановил Го Цюань-хай. — Дело вот еще в чем: если помещики составляют такие списки, у них может оказаться и оружие. Что касается Ду Шань-фа, вся деревня знает, что он имел связь с бандой и являлся начальником отряда самообороны. А если у Ду Шань-фа найдется оружие, — спросил Го Цюань-хай, — и он откажется выдать его нам, что тогда с ним делать?

— Будем бить, пока не скажет!

— Выцарапаем ему глаза, чтоб он, если у него даже и останется оружие, не видел, куда стрелять.

Го Цюань-хай рассмеялся и покачал головой:

— Нет, так не выйдет! Кто пустит в ход кулаки, тот нарушит политику председателя Мао. Сперва следует допытаться: есть ли у этого Ду оружие.

— Чего там еще допытываться, — вмешался возчик. — Я вам так скажу: в том самом году, когда выгнали японцев и гоминдановская банда пришла сюда, сын Ду и старший сын Хань Лао-лю приезжали домой. Я своими ушами слышал, как они стреляли во дворе. А из чего они, спрашивается, стреляли?

— Вот это улика! — воскликнул Го Цюань-хай. Созовем собрание и допросим помещика.

X

Теперь уже почти вся деревня поднялась на борьбу с помещиками.

Списки, составленные Добряком Ду, воочию убедили крестьян, что сопротивление врага не сломлено и он еще замышляет контрреволюционный переворот. Ненависть к помещикам усилилась. Бедняки в один голос заявляли, что нужно отнять у них оружие, иначе покоя людям не будет.

Снова день и ночь шли совещания. Поднялся настоящий ураган, который всей своей мощью обрушился на силы старого мира.

Однажды вечером, через несколько дней после того как были обнаружены списки, в правлении крестьянского союза зажгли большую лампу. В комнате стоял шум, люди с нетерпением ожидали, когда наконец приведут помещика Ду. Напрягая голос, старик Чу старался всех перекричать:

— Не добьемся — и не надо! Отправим в уездную тюрьму — и конец! Хлопот меньше будет.

Го Цюань-хай, посоветовавшись с активистами, послал Дасаоцзу и Лю Гуй-лань уговорить младшую сноху Ду, чтобы та сказала, где спрятано оружие. В этот момент раздались возгласы:

— Пришел! Пришел!

За окном блеснул свет фонаря, и через минуту милиционер втолкнул толстяка в комнату. Лицо помещика было бледно. Он пошатывался, с трудом держась на ногах. Два дня назад Добряк указал еще на три тайника с вещами, рассчитывая, что, отдав это имущество, он наконец избавится от расспросов об оружии. Но теперь от него требовали именно оружие — и ничего больше.

Лампа в клубах табачного дыма, плавающего под потолком, походила на луну в темных облаках.

— Старый черт! Всегда улыбаешься, а сам камень за пазухой прячешь! — крикнул кто-то из присутствовавших, обращаясь к помещику.

Немало выслушал в этот вечер Добряк Ду. Ему припомнили даже такое, о чем он уже давно успел забыть.

Наконец подошел Го Цюань-хай и стал терпеливо втолковывать помещику, что, если тот отдаст свой маузер, ему сбросят остаток долга крестьянам.

Добряк хотел было что-то сказать, но осекся и опустил глаза.

— Попробуй ты, может, у тебя выйдет… — шепнул председатель на ухо старику Суню.

Возчик подошел к помещику и решил сперва взять его лаской и уважением:

— Все мы добрые люди, и сердца у нас, как у Бодисатвы.

Помещик покосился на улыбающееся лицо своего бывшего батрака, на его прищуренный левый глаз и ничего не ответил.

— Послушай меня, — неторопливо продолжал старик Сунь. — Мы много лет связаны вместе: ты — хозяин, я — твой батрак. И что у тебя есть — мне все известно. Ведь у тебя еще при Китайской республике оружие водилось. Во время освобождения Маньчжурии был у тебя маузер. Скажи скорей, где он, отпустим тебя, и ты станешь честно трудиться.

— Да у меня же ничего нет. Что мне говорить?

— Ты опять за свое! — с укором сказал Сунь. — Да если бы у тебя не было оружия, чем бы ты стал охранять свои четыре башни?

Добряк Ду долго думал и наконец признался:

— Был у меня раньше один дробовик, а больше ничего нет…

— А где этот дробовик? — оживился Чжан Цзин-жуй.

— Давно сдал властям.

— Каким таким еще властям? — поинтересовался возчик.

— Еще во времена республики сдал…

— И почему это у тебя такая бестолковая башка? — воскликнул возчик. — Как ты не понимаешь, что только наша Восьмая армия и демократическое правительство могут называться настоящей властью?

Чжан Цзин-жуй, боясь, что Сунь опять заведет старую песню и разговор свернет в сторону, попробовал было вмешаться, но Добряк уже ухватился за последние слова возчика:

— Правильно, правильно, старина Сунь, у меня действительно бестолковая башка! Но в дальнейшем, я клянусь тебе, обязательно исправлюсь. Я отдал все золото, чтобы пойти за крестьянским союзом по революционному пути и служить народу…

Раздался хохот, посыпалась брань.

— Бросьте зубоскалить! — крикнул Чжан Цзин-жуй. — Добряк, если ты действительно решил исправиться, то мы это приветствуем. Но ведь, прежде чем идти по революционному пути, нужно сдать оружие.

— Соседи! Да откуда у меня быть таким вещам? Помилосердствуйте… — взмолился помещик.

— У тебя не только винтовки, но и маузер есть, — заметил старик Чу.

— Клянусь, маузера никогда не было.

— Нету, говоришь, маузера, — заговорил старик Чу, придвинувшись вплотную к помещику. — А что твой сын в сапог прятал? Короткоствольный маузер! Об этом вся деревня знает.

— Да у меня ничего нет, — снова нудно заговорил толстяк.

Старик Чу весь побагровел:

— Так-таки ничего и нет? Ладно! Будет нам с тобой канителиться. Веди его!

Чжан Цзин-жуй угрожающе щелкнул затвором. Добряк Ду так перепугался, что у него даже физиономия перекосилась.