Ураган

Взглянув на изображение Будды, возчик вспомнил один из печальных случаев своей жизни.

Как-то зимой, в пургу, в конюшне Добряка Ду ожеребилась кобылица. Был такой мороз, что не успели жеребенка внести в комнату, как он околел. Помещик обвинил в происшедшем Суня, служившего в ту пору у него конюхом, и в наказание заставил старика стать перед этим Буддой на колени и замаливать свой грех.

После того как Сунь отстоял полдня, Добряк Ду подошел и укоризненно покачал головой:

— Ты убил жеребенка и этим очень огорчил Будду. Скажи: что с тобой сделать?

— Что решишь, то и ладно, — покорно поднял на помещика глаза возчик.

— Нет, ты должен сам сказать.

— Согласен купить курительных свечей и отбить столько поклонов, сколько прикажешь…

— Тогда еще стой, подлец!

Старик Сунь простоял перед Буддой до вечера. Наконец помещик подошел опять и, заложив руки за спину, спросил:

— Ну, теперь как?

Колени старика совсем одеревенели. Он был на все согласен, лишь бы освободили:

— Твоя воля, хозяин, что скажешь, то и выполню.

— Чтобы ты не нарушил слова, приложи сюда палец, — приказал помещик и протянул ему тетрадку.

Возчик исполнил приказание.

В тетради было написано:

«Я, Сунь Юн-фу, конюх высокочтимого господина Ду Шань-фа, признаю себя виновным в том, что уморил жеребенка. Пусть за это с меня удержат мой трехмесячный заработок и купят на эти деньги кусок красной материи для подарка Будде».

Вспомнив сейчас обо всем этом, возчик схватил палку и трахнул бронзового Будду по голове. Другие последовали его примеру, и вскоре Будду так измяли, что он потерял всякое сходство со своим первоначальным образом.

— Толстопузые только надувают нас своими богами да чертями! — кричал старик Сунь.

На шум из соседней комнаты прибежал Го Цюань-хай.

— Зачем глупостями занимаетесь? — возмутился он. — Сейчас есть дела поважнее. Помещик не хочет признаться по-честному. Придется самим решать, как с ним поступить.

— Давайте сперва изобьем его как следует, а потом уж посадим, — предложил милиционер.

— Нет, — ответил Го Цюань-хай. — Бить не будем, но посчитаться — посчитаемся. У Цзя-фу! Приведи сюда нашего оспопрививателя.

У Цзя-фу кинулся выполнять поручение.

— Пусть обязательно захватит счеты! — бросил вдогонку Го Цюань-хай.

Вскоре мальчик вернулся, ведя за собой Хуа, прославившегося на всю деревню умелым прививанием оспы. На темном лице оспопрививателя лежала печать величавого спокойствия.

— Оспопрививатель Хуа, — обратился к нему Го Цюань-хай. — Надо будет подсчитать, сколько помещик Ду Шань-фа задолжал нашим крестьянам. Возьмешься за это дело?

— Возьмусь, — произнес оспопрививатель одними губами.

— Ну, Добряк, — заявил Го Цюань-хай помещику, — если ты отказываешься выдать ценности, мы сейчас подсчитаем твой долг крестьянам, и ты его возместишь полностью.

— Считайте, не считайте, у меня все равно ничего нет… — забормотал помещик.

— Так… — не обратив на него внимания, продолжал Го Цюань-хай. — Арендную плату, которую тебе вносили крестьяне, считать не будем. Подсчитаем только твои доходы от эксплуатации батраков. В нашей деревне и в других деревнях нанимал ты в год самое меньшее тридцать человек… Товарищи, один батрак может засеять пять шанов земли? — спросил Го Цюань-хай у присутствующих.

— Может! — ответили все хором.

— Если у него есть лошадь, — вставил Сунь.

— А чтобы оплатить работу батрака и прокормить лошадь, хватит урожая с одного шана или нет?

— Даже много, — заметил возчик.

— На налоги и другие сборы накинем еще два шана. Получается три. Значит, к твоим рукам, Добряк, не мало прилипло. Ну, Хуа, считай теперь.

Хуа поправил очки, засучил рукава и проворно защелкал на счетах.

— Выходит, — объявил он, — на каждом батраке за год помещик зарабатывал десять даней зерна. Нанимая ежегодно тридцать батраков, он получал в год триста даней.

— А Добряк уже тридцать лет помещиком, и каждый год он нанимал не менее тридцати батраков. Ну, подсчитай, сколько он за тридцать лет задолжал нам.

В комнате воцарилась тишина. Добряк Ду, который хорошо разбирался в счете, видя, что получается огромная сумма, весь побагровел и покрылся потом.

— За тридцать лет, не считая процентов, — торжественно возвестил оспопрививатель, — помещик задолжал беднякам девять тысяч даней зерна.

Комната сразу загудела, как улей. Все придвинулись к южному кану, на котором сидел Хуа. Все впились глазами в счеты, точно перед людьми лежали косточки, которые предсказывали судьбу.

Добряка Ду стиснули так, что он не мог пошевельнуться. Понурив голову, он мрачно молчал.

— Ты онемел, что ли?! — закричали на него.

— Пусть отдаст зерно, хотя бы без процентов.

— Долги надо платить. Сами помещики такой закон завели!

Все говорили разом.

— Тише! — возвысил голос Го Цюань-хай. — Довольно болтать попусту! Считай, Хуа, опять: хватит ли у помещика имущества, чтобы расплатиться с нами.

— Считать не надо. Это ясно само собой, — ответил оспопрививатель.

— Так как вещей у Ду не хватит, — заявил Го Цюань-хай, — значит, что все его дома теперь наши. А раз они наши, мы можем проверить и имущество. Только не суетитесь! Смотрите, зеркала не перебейте. Все здесь теперь наша собственность!

Милиционер вскинул винтовку и погнал Ду с семьей в западный флигель.

В главном доме закипела работа. Шкафы и сундуки были раскрыты. Люди выбрасывали вещи, описывали их, ставили печати. Потолок продырявили пиками. Ковры и цыновки сорвали, а на кан навалили кучи всякого добра.

— Приведите Ду. Мы еще спросим его кое о чем, — распорядился Го Цюань-хай. — А ты, Дасаоцза, сходи с ней… с Лю Гуй-лань, в западный флигель и потолкуй с женщинами.

Милиционер привел помещика.

— Долго мне еще перекатывать тебя туда-сюда, тухлое черепашье яйцо? Давай золото! — накинулся он на Добряка.

— Ведь вы же все сундуки вытряхнули, что еще может быть у меня?

— Желтенькое и беленькое куда спрятал? Скажешь ты наконец, — подступил к нему возчик Сунь.

— Да откуда у меня такие вещи, старина Сунь? Погляди сам на эти тряпки. Разве похоже, что у меня есть золото и серебро?

— Постой! Постой! — оборвал его Сунь. — Ты мне голову не морочь. Я-то все знаю. Твоя жена носила золотые кольца. У одной снохи золотые серьги были, на другой — толстые золотые браслеты, сам видел. А еще у твоей жены золотые шпильки торчали в волосах. У тебя самого золотые часы есть, да и в слитках золото найдется. Ты меня из терпения не выводи, а то плохо тебе придется!

Осведомленность бывшего конюха смутила помещика, но он тотчас же вывернулся:

— Продал, давно все продал. Ведь с десятого года Кандэ налоги и поборы, сам знаешь, как выросли. Я с той поры обеднел, хуже погорельца стал жить.

— Пойдем со мной! — приказал Го Цюань-хай.

Они вышли в смежную комнату. Толпа последовала за ними.

— Теперь ты наш должник, — рассмеялся Го Цюань-хай. — А раз платить не хочешь, придется тебе за долг поработать. Раньше ты нами распоряжался, теперь мы тобой распорядимся. Перетащи-ка эти сундуки и ящики. Да проворнее!

Добряк Ду с готовностью принялся за работу и хотя весь вспотел, но очень старался. Го Цюань-хай зорко следил за каждым его движением. Когда дело дошло до бочки с помоями, стоявшей в кухне, Го Цюань-хай уловил на лице помещика замешательство.

— Помилуйте, эту погань-то зачем трогать? — дрогнувшим голосом спросил Ду.

— Ничего, ничего. Что велят, то и делай.

Добряк Ду обхватил бочку, но сделал вид, что не может сдвинуть ее с места. Го Цюань-хаю это показалось подозрительным. Он отстранил помещика и сам сдвинул бочку. Под ней обнаружилась только что вскопанная земля. Го Цюань-хай попытался разрыть ее ногой, но она была мерзлой и не поддавалась.

— Напрасно пробовать. Что там может быть? — с тревогой, но стараясь улыбнуться, сказал Ду.

Го Цюань-хай взглянул на побледневшего помещика и успокоительно проговорил: