Фараон Мернефта

— Нет, он был уже мертв, и отчаяние матери твоей и Ильзирис было велико. С большим трудом удалось немного их успокоить, и отец твой приказал унести тело в залу нижнего этажа, куда завтра придут за ним бальзамировщики. Немало было хлопот и с изгоняемыми слугами-евреями: некоторые вовсе не хотели уходить, а старики Ребекка и Реубэн бросились к ногам твоего отца с просьбою их оставить, говоря, что у них нет никого близких и что они хотели бы умереть у своих добрых господ, но благородный Ментухотеп был непреклонен, и они удалились. Весь дом содрогался, но я была счастлива, потому что знала, что ты жив, Нехо, а ты для меня — всё.

И она схватила мою руку и поцеловала.

— Добрая Хэнаис, — ответил я, целуя ее, — надеюсь, что наступит день, когда я докажу тебе, насколько ценю твою привязанность.

В продолжение следующих двух или трех дней, несмотря на отчаянное горе множества семейств, лишившихся своих первенцев, бешеная злоба овладела народом.

Оказалось, что пред уходом евреи совершили кражи. Кроме неуплаты долгов, они унесли много золота и дорогих вещей, которые теперь ограбленные владельцы желали вернуть. Мысль о вооруженном преследовании похитителей возникла у каждого, но говорить об этом открыто не смели, потому что фараон молчал.

Я узнал также с негодованием, что Пинехас и Кермоза последовали за евреями и увезли с собой Смарагду, еще не оправившуюся от болезни.

Бедный Омифер не помнил себя от горя, но рана не позволяла ему преследовать коварного похитителя.

Что же касается Радамеса, то он очень хладнокровно принял известие о пропаже жены. Злорадство, которое возбуждала в этой подлой душонке печаль Омифера, и мысль о том, что он теперь остается единственным обладателем громадного состояния Мены, были большим вознаграждением для нежного супруга.

Я искренно сожалел о бедной красавице, осужденной отныне странствовать в пустыне на верблюде, среди презренного, грязного народа, и выносить необузданную страсть нелюбимого человека.

Жажда мести, волновавшая все население, отозвалась и во дворце. По повелению фараона был созван великий совет для гласного обсуждения убытков, причиненных стране исходом евреев. Правители городов сообщали, что общественные работы и постройки всюду приостановлены из-за недостатка рабочих рук, но важнейшая потеря заключалась в грабеже, совершенном евреями, воспользовавшимися в ночь избиения первенцев ослаблением бдительности семейств, занятых своими убитыми или ранеными. Количество золота, драгоценных камней, серебряной посуды, дорогих тканей и тонких полотен, украденных ими, было неисчислимо.

Мернефта, внимательно слушавший сановников, обратился к ним с такой речью:

— Самая простая справедливость требует не дать негодяям воспользоваться плодами их преступления. Отправимся же вслед за похитителями отнять у них украденное добро и привести их самих обратно, как пленников и рабов. Я повелеваю войску двинуться в поход на седьмой день, считая от нынешнего. Приказываю объявить по всей армии, что того, кто представит мне голову Мезу, хотя бы то был простой солдат, я возведу на высшую ступень военной иерархии, награжу богатейшими дарами и освобожу весь его род от всяких податей на вечные времена.

Собрание приступило к обсуждению всех нужных мер ввиду предстоящего похода. Мернефта хотел сам предводительствовать войском. Поэтому царевич Сети был назначен правителем на время его отсутствия, но так как рана не позволяла еще наследнику встать с постели, то его помощником сделали одного царского родственника.

Известие, что поход состоится, обрадовало всех. Не было ни одного воина, который не стремился бы кровью евреев утолить свою законную жажду мести. Все принялись за необходимые приготовления. Ежедневно в Танис вступали войска из Фив, Мемфиса и других ближайших городов; курьеры скакали с приказаниями в отдаленные места государства. Я также был послан в Рамзес с депешами к правителю этого города относительно снабжения войска съестными припасами и высылки лазутчиков, способных верно указать дорогу, по которой следовали израильтяне. В Рамзесе мне предстояло исполнить один печальный долг: уведомить мать Хама, жившую в этом городе, о смерти ее сына. Родители поручили мне пригласить ее провести в нашей семье несколько месяцев, на что она согласилась с чувством искренней признательности.

Исполнив свое поручение, я отправился домой, где мне предстояло много дел. Проезжая ночью по равнине неподалеку от Рамзеса, я встретил старого погонщика, который гнал несколько худых, истомленных мулов. На спине одного из них сидела женщина. Вдруг закутанная женщина вскрикнула и назвала меня по имени. Изумленный, я остановил коня, но путешественница уже сняла покрывало, и я увидел бледное, прекрасное лицо Смарагды.

— Ты здесь? Какими судьбами? — воскликнул я, спрыгнув с коня и подойдя к молодой женщине.

— О! — отвечала она. — По милости богов я избавилась от страшной беды... Злодей Пинехас похитил меня, усыпив каким-то ужасным зельем. Проснувшись, я увидела себя в его палатке посреди еврейского стана. Он стал говорить мне о своей любви и сказал, что я должна следовать за ним и всегда жить среди этого отвратительного народа. Тогда я выхватила у него из-за пояса кинжал и убила им его... Смотри, Нехо, — она сняла с груди кинжал, покрытый черными пятнами, и показала его мне с самодовольством, — это кровь Пинехаса.

Увидев, что он упал и кровь струей брызнула из его раны, я убежала и, растерянная, бродила по лагерю, ища выхода. Недалеко от последних шатров я встретила человека высокого роста и весьма представительной наружности. Остановив меня, он спросил, кто я и зачем бегаю по лагерю. Догадываясь, что это был сам Мезу, я бросилась к его ногам, рассказала всю правду и молила его отпустить меня в Египет. Он задал несколько вопросов о нашем семействе и родственниках и, когда я назвала своего деда, вздрогнул и глубоко задумался.

Через минуту поднял меня и ласково сказал: «Ты замужем, возвратись же к своим обязанностям. Законы моего Бога запрещают прелюбодеяние, и я не потерплю в своем лагере ни похищения, ни насилия. Но так как молодой и прекрасной женщине трудно путешествовать одной, то я дам тебе проводника». Он сказал что-то на своем языке окружавшим его евреям и удалился, сделав мне прощальный знак рукою. Немного спустя привели этого старика с его мулами и отпустили меня с ним. Теперь, Нехо, скажи мне, где Омифер, и проводи к нему, так как я не возвращусь к Радамесу.

Меня сильно взволновал рассказ Смарагды. Пинехас, этот мрачный, трудолюбивый человек, умер, убитый белой ручкой нежной, грациозной женщины, которую судьба побудила его похитить.

Дорогой я сообщил Смарагде обо всех событиях, о ране Омифера и предстоящем походе. Она стала умолять меня проводить ее в дом друга, где она будет скрываться до отъезда Радамеса, что я и обещал.

Передав свою спутницу Омиферу, от радости почти выздоровевшему, я поехал домой. Дни прошли в укладке вещей, прощальных посещениях, закупках и всякого рода приготовлениях к походу.

Накануне выступления Омифер прислал мне пару превосходных лошадей в подарок.

На следующее утро я встал и хотел отправиться к отцу, как вдруг Хэнаис вошла ко мне в комнату. Она совсем приуныла, и глаза ее распухли от слез.

— Я пришла проститься с тобой, Нехо. Через минуту ты пойдешь к родным, и бедная Хэнаис не посмеет тогда к тебе приблизиться. Твой отъезд на эту кровавую войну причиняет мне страдания, и если ты не вернешься, я не стану жить, потому что ты — всё для меня.

Рыдания помешали ей продолжать. Я страстно прижал ее к груди своей и покрыл поцелуями ее личико.

— Осуши свои слезы, Хэнаис, — отвечал я ей. — Если, благодаря богам, я вернусь жив и здоров, то клянусь, что женюсь на тебе, потому что никогда не любил и не полюблю никого так, как тебя.

Густая краска покрыла ее бледные щечки, и она прошептала с признательностью:

— Я не смею надеяться на такое великое счастье, но ласковые слова твои останутся у меня в памяти до последнего моего вздоха.