Неверующий фараон

Симон Вестдейк

НЕВЕРУЮЩИЙ ФАРАОН

Описанный Геродотом фараон Амазис, такой забияка, грубиян и пьяница, как будто он происходил из семейства воров и бродяг, получил, кроме того, еще и прозвище Свободомыслящий. Однако это прозвище связано с нежеланием Амазиса подчиняться законам стеснительного придворного этикета, а не с его сомнениями в тех вещах, в которые верили все фараоны, даже знаменитый и мудрый Эхнатон, заменивший всех богов одним-единственным. Ибо нигде не засвидетельствовано, что этого единственного бога Эхнатон почитал меньше, чем его предшественники всех остальных, вместе взятых. Судьба скептика была в стране пирамид, вероятно, еще менее завидной, чем судьба вора или пьяницы. И если среди сорока двух самых страшных грехов случайно отсутствует упоминание о неверии, то лишь потому, что египтянину даже не могла прийти в голову мысль о существовании таких чудовищ, как атеисты.

Однако они, должно быть, все же существовали, эти атеисты, ибо во все времена рождаются люди, склонные к вере, и люди, склонные к сомнению. Разве не интересно было бы написать о неверующем фараоне? И ведь такой фараон в самом деле жил когда-то в Египте, хотя у Геродота ничего о нем не сказано. Из уважения к «отцу истории» и мы сохраним имя царственного безбожника в тайне.

Этот фараон не отличался ни солдатской грубостью Амазиса, ни стремлением к метафизическим упрощениям, обессмертившим имя Эхнатона. Ему был совершенно чужд также и революционный дух, присущий Эхнатону. Поэтому, открыв великую тайну, что в мире нет ни богов, ни чертей, ни духов, ни сказочных чудовищ, он приложил все усилия к тому, чтобы она так и осталась тайной. Ведь если бы он рассказал об этом, с его династией было бы тут же покончено; после смерти, если не раньше, его бы осудили как вероотступника, а его сын, даже будучи глубоко верующим, никогда не смог бы сесть на трон. Поэтому он продолжал, как и прежде, беседовать со своими жрецами о загробной жизни и каждое утро исправно приносил богам причитающуюся им жертву; и ни разу в момент, когда превозносились его царские добродетели и прославлялось его божественное происхождение, верховный жрец, стоявший рядом с троном, не мог заметить на его губах следов усмешки. А между тем именно версия о божественном происхождении фараона привела его на опасную тропу атеизма, хотя ему понадобилось много лет для того, чтобы в своем происхождении от бога Ра увидеть самый бессовестный обман изо всех, когда-либо рождавшихся в человеческих головах.

Сын солнца — как бы не так! Его отец, предшествующий фараон, грузный мужчина, всегда обливавшийся потом, любил купание и красивые одежды. И хотя физиономия у него была достаточно красная, солнце она совсем не напоминала. Правда, для того чтобы мудрый, хорошо знакомый со священными догмами фараон усомнился в своем сверхъестественном происхождении, этих прозаических и даже в какой-то мере забавных наблюдений было недостаточно. Доказательства двойного происхождения, особенно когда они излагались на больших свитках папируса, выглядели очень убедительно, и нередко фараон позволял себе удовольствие до конца поверить в фантастическую версию, что лишь его тело обязано своим существованием отцу, душу же вложил в это тело сам бог Ра. В дальнейшем тело превратится в мумию, как и тело отца и других предков, а душа вновь возвратится к своему могучему создателю и будет вкушать неземное блаженство, а также сохранит за собой свободу опять поселиться в покинутой ею мумии, если очень уж соскучится. Против такой возможности трудно было что-либо возразить. То, что никто не видел бога Ра иначе как в виде огненного шара, простого по форме и совершающего весьма однообразные действия, еще не означало, что у Ра не могло быть человеческой души, заключенной в солнце, как у человека душа заключена в теле. В любом теле может скрываться любая душа, обычная или необычная: кошки, например, дают приют богине Баст, а скарабеи — богу Пта. Все это не только признавалось возможным, но и не подвергалось в течение тысячелетий ни малейшему сомнению. Кто не верил в это, считался варваром.

Однако фараон был просто не в состоянии поверить во все это, хотя эта вера и была на руку ему и всей его династии. Он знал, что он не бог; очевидно, его не без основания называли мудрейшим и справедливейшим — он не мог обнаружить в себе ни одного божественного качества. К богу Ра он имел такое же отношение, как самый последний раб. А так как фараон был все-таки гораздо образованнее своих рабов, ему не оставалось ничего другого, как усомниться в существовании бога Ра. Затем та же участь постигла и всех других богов. Ну а разве мог человек, переставший верить в богов, по-прежнему верить в чертей и в бессмертие душ? Через несколько лет фараон не верил уже даже в собственное бессмертие. Дальше идти было некуда: во всем, в чем можно было усомниться, фараон уже усомнился.

Одиночество монарха давно вошло в поговорку. Одиночество нашего фараона увеличивалось еще и тем, что его отделяли от всех остальных людей не только происхождение и сан, но и мировоззрение. Ему очень хотелось узнать, нет ли других, думающих так же, как он. Он пытался беседовать с посланцами чужих земель, переписывался с монархами других государств, но они либо хвалили своих богов, не говоря ни слова о египетских, либо в угоду фараону превозносили египетских богов в ущерб своим собственным, что, однако, не следовало принимать всерьез. Они были либо высокомерны, либо неискренни, по существу же, вопросами веры не интересовались. Фараон с удовольствием побродил бы по улицам переодетый, прислушиваясь к разговорам простых людей, как это делал в свое время его отец, постоянно боявшийся мятежей. Однако жрецы и тогда возражали против таких прогулок, недостойных властителя. После смерти отца вопросам этикета стало придаваться еще большее значение. Ему наверняка не дали бы возможности запросто побеседовать со своими подданными.

Тогда фараон придумал другой способ. Каждый месяц он требовал составлять списки лиц, совершивших проступки против веры. Тех, кто совершил наиболее серьезные проступки, за которые, однако, не полагалась смертная казнь, он требовал к себе. Разумеется, это вызывало удивление: зачем фараону лично беседовать с человеком, нарушившим пост на шестой день после смерти священного быка Аписа, или с женщиной, съевшей бобы или пришедшей в храм в шерстяном плаще. Обычно фараон тут же отсылал этих людей обратно; здесь и речи не могло быть о сознательном отрицании веры, дело было лишь в незнании обычаев или в небрежном к ним отношении. Чтобы усыпить подозрения жрецов, фараон делал вид, что заботится об укреплении веры среди своих подданных. Поэтому вскоре он получил прозвище «благочестивейший среди благочестивых».

На первый взгляд мужчина, приведенный к фараону однажды в полдень, не призводил впечатления настоящего атеиста. Фараон глянул в список: перед ним стоял ювелир, приговоренный к 30 ударам палкой по пяткам за оскорбление собственного кота. Соседи слышали это и донесли на него. Проступок ювелира выделялся среди аналогичных проступков тем, что ювелир, разозлившись на вороватого кота, не только побил его, но и заявил при этом: «Ты можешь быть священным, как сами боги, но я и богов не боюсь». Долго и внимательно разглядывал фараон согнутую спину и голый яйцевидный череп коленопреклоненной фигуры. Наконец он приказал преступнику встать.

— Как получилось, что ты поднял руку на кота? — спросил фараон дружелюбно.

Испуганный ювелир хотел снова упасть на колени, но монарх удержал его.

— Ты же знаешь, что кот — священное животное, так же как ибис, корова и многие другие животные. Какой поступок твоего кота показался тебе предосудительным?

— Великий господин, благородный сын бога Ра, царь царей, отец правды, благочестивейший среди благочестивых, — пролепетал ювелир, закрыв лицо руками, — кот стащил мясо, которое я приготовил к празднику света. Он стащил почти все мясо, хотя я перед этим хорошо накормил его. Но поверьте мне, я почти не тронул бедное благородное животное и, кроме того, попросил у него прощения, прежде чем посланцы суда вступили в мой дом.