Семья Мускат

Аделе Баннет».

3 июля. Он женился на Аделе. В Швейцарии.

4 июля. Бессонная ночь. Меня преследует страшная мысль: он мне пишет, а мама его письма от меня прячет. Лежу без сна до рассвета. Мне мерещится, как я вырываю его письма из маминых рук.

Вечером. Почему наша религия не позволяет еврейской девушке пойти в синагогу и помолиться? Читала псалмы в польском переводе. Помню, как-то раз увидела, что бабушка рыдает, читая молитвенник, и стала над ней смеяться. Да простит меня Бог! Теперь же я сама увлажняю страницы слезами. Господи, пожалуйста, верни мне мою веру. Я хочу умереть — но не раньше мамы. Мне становится страшно, когда я представляю себе, как она идет за бездыханным телом собственной дочери. Я и так доставила ей столько неприятностей.

Середина ночи. Бог создал все — небеса, землю и звезды. И все — по воле Своей. Какое же это огромное утешение! Если Бог хочет, чтобы мы страдали, мы должны страдать, и страдать с благодарностью. Этого нельзя забывать!!!

5 июля. Пришло объявление о свадьбе на иврите и немецком. Мне его принесла Шифра. Думаю, Аделе специально отдала его напечатать, чтобы прислать сюда, в Варшаву. Чтобы нам нами над всеми позлорадствовать. Как это по-детски и как отвратительно. Они в Берне. Уверена, он несчастлив — но не так, как я.

6 июля. У меня в мозгу словно черти завелись. Изо всех сил стараюсь не возненавидеть свою бедную мать. Я люблю ее, но в ее присутствии буквально лезу на стену. Прошу тебя, Господи, не отбирай у меня последний предмет моей любви. Дядя Абрам не желает иметь со мной ничего общего. Такое впечатление, что все радуются моему несчастью. Нет, этого не может быть. Меня балуют так, как не баловали никогда прежде. Наняли портних, они сидят в гостиной и шьют мне всевозможные наряды, платья, блузки, рубашечки, все это с кружевами. Вещи эти ужасно старомодны и безвкусны. Кажется, будто мы живем в Средние века. Сейчас мне шьют меховое пальто. Как хорошо, что Клоня в Мендзешине. Ни перед кем мне не было бы так стыдно, как перед ней! Сняли с меня мерку для парика. Надела его, посмотрелась в зеркало — и себя не узнала. Несмотря на трагические обстоятельства, с трудом удержалась от смеха. Что ж, буду его носить — это мой крест.

Рассвет. Проспала целых шесть часов. Снилось, что я на кладбище в Генсье. По деревянной доске скатываются мертвые дети. У одной маленькой девочки в светлых волосах лента, на лбу шрам. Я и сейчас ее вижу. Если все от Бога, то какой смысл в таких снах? Свадьба состоится в дедушкиной квартире, а не в зале. Приглашения уже печатаются. А виновата во всем я. Я же сама подставила плечи под ярмо. И страдания мои только начинаются.

Получила письмо от жениха. У него округлый почерк и в конце каждого слова завитушка. Письмо на смеси трех языков — идиша, польского и русского. Сразу бросилось в глаза, что он переписал его из сборника писем на все случаи жизни.

8 июля. Когда я сидела на скамейке в Саксонском саду, мне в голову пришла безумная мысль — написать ему письмо. Его швейцарский адрес мне известен. Я понимала, что послать это письмо не осмелюсь, но все равно пошла в магазин, купила бумагу и конверт. Написала на идише слово «мазлтов», а потом разорвала бумагу на маленькие кусочки и выбросила ее. Какая глупость. Все это время я так рыдала, что на меня оборачивались.

9 июля. Вчера повстречала на улице дядю Абрама. Увидев меня, он сначала отвернулся, но потом снял шляпу, поклонился и ускорил шаг. Разве могла я когда-нибудь подумать, что мой дядя Абрам, встретив меня, приподнимет шляпу, а потом, точно мы едва знакомы, пойдет по своим делам?! Не говоря уж о том, что ему не нравится мой будущий муж, мой брак явился тяжким ударом для него самого. Ведь это значит, что Копл взял верх. Как странно: в нашей семье идет непрерывная война всех со всеми. Папа в Отвоцке; он мне даже не пишет. После смерти дедушки я вполне могла настоять на своем, это правда. Могла даже уговорить папу отпустить меня в Швейцарию. Но у меня не было сил. Я стала жертвой собственного своеволия. Сама не могу понять почему. Иной раз мне начинает казаться, что я совершаю самоубийство.

Вечером. Мне так трудно представить его вместе с Аделе. Казалось бы, это ведь так просто, но у меня это не укладывается в голове. Я точно знаю: он думает обо мне днем и ночью. Иначе и быть не может. Нас неудержимо влечет друг к другу. Слава Богу, что я не испытываю к Аделе ненависти. (В это самое мгновение я почувствовала вдруг, что она мне ненавистна — она ведь такая лицемерка! Господи, защити меня!) Боюсь я только одного: как бы не сойти с ума. Меня охватил какой-то детский ужас. Описать его я не в силах. По какой-то причине у меня развился панический страх всякой грязи; из-за этого я непрерывно моюсь. Проходит несколько минут, и я чувствую, что опять должна пойти в ванную. Все это ужасно неприятно. Стефа принесла мне том Форела. Когда-то я его уже читала, но в этот раз он показался мне особенно отвратительным. Почему все в этом мире грязь?

Позже. Что-то я должна сделать; не знаю, что именно. Завидую монашкам, которых вижу на улице; они так умиротворенны. Если б не мама, и я стал бы монашкой. У меня странное предчувствие, что свадьба с Фишлом не состоится. Что-то произойдет. Либо умру я, либо в последний момент сбежит он. Мама отдала мне половину своих драгоценностей. Я вдруг сообразила, что могла бы продать их и убежать в Америку. Не я первая. Нет, лучше об этом не думать. Надежды не осталось никакой.

Утро. Совершенно забыла, какое сегодня число. Одно я помню точно: через две недели мне придется идти под хупу. Только что принесли свадебное платье. Надела его и, — посмотревшись в зеркало, к своему изумлению, обнаружила, что по-прежнему хороша собой. Портнихи принялись наперебой кричать, как замечательно сидит на мне платье. На нем много складок и длинный шлейф. В эту минуту мне стало немного легче, и я подумала, что жизнь в конечном счете не так ужасна. Я молода, хороша собой и не бедна. Когда я вижу, как мне завидуют, жизнь на какое-то время представляется не такой безрадостной.

Понедельник. В субботу моего жениха «вызовут» в синагоге к чтению Торы. Мама звонила папе по телефону в Отвоцк — пообещал, что вернется в самое ближайшее время. Свадьба будет в пятницу, а в субботу вечером состоится прием. Мама не отходит от плиты — готовит и печет с утра до вечера. Она пребывает в постоянном волнении, и из-за этого у нее опять начались нелады с желчным пузырем. Как мне помочь ей, раз находиться с ней рядом выше моих сил?! Подумать только: я тут невыносимо страдаю, а он в это время в пансионе в Альпах, с Аделе. Шифра исправно сообщает мне все новости. Рассказывает такое, что мне и не снилось. Убеждена: она его не любит. Как же она, должно быть, радуется моему несчастью!

Середина ночи. Как просто было бы разом со всем покончить. Найти веревку и затянуть петлю. На стене крюк, рядом табуретка. Чтобы разом избавиться от всех невзгод, больше ничего и не требуется. Но что-то меня удерживает. Жалко, наверно, маму, и потом, я знаю, Создатель не хочет, чтобы мы избежали Его наказания. К тому же у меня, несмотря ни на что, теплится надежда, что еще не все потеряно.

Вторник. Мой любимый дневник, дорогой мой друг, уже три недели я ничего не записывала на твоих страницах. Та, которая пишет сейчас, ничего общего с Адасой, которую ты знал, не имеет. Я сижу за письменным столом, на голове у меня парик, и лицо мое кажется мне таким же чужим, как и душа. Я претерпела все: и ритуальное омовение, и свадебную церемонию, и все прочее. Больше я не стану делиться с тобой, мой дневник, своими секретами. Ты чист, я — нет. Ты честен, я лжива. Мне стыдно даже листать твои страницы. Спрячу тебя с еще несколькими дорогими мне вещами. Изменилось все — даже мое имя. Теперь я Адаса Кутнер. И имя это такое же бессмысленное, как и все, что со мной произошло. Прощай же, мой дневник. И прости меня.