Семья Мускат

— Это ее работа. Не сомневаюсь ни минуты. У нее глаза воровки, — заметила Лея.

— Интересно, где она их прячет? — поинтересовалась Салтча.

— У нее наверняка есть сообщники.

Прошло еще дня два, и вспыхнула настоящая свара. Подозрения, которыми еще совсем недавно обменивались шепотом, превратились в прямые обвинения. Женщины потребовали, чтобы Роза-Фруметл поклялась, что драгоценностей не брала. Роза-Фруметл тут же залилась слезами, во всеуслышание заявила, что невиновна, призвала в свидетели знатных предков и вознесла руки. Пусть Всевышний подтвердит: все обвинения в ее адрес несправедливы, а обвинители порочны. Однако чем громче она рыдала, тем очевиднее становилось, что она виновата. Копл вызвал ее в библиотеку и запер дверь.

— Жены имеют полное право брать все, что хотят, — не без умысла начал он, — а дочери, соответственно, — жаловаться.

Копл сказал, что готов дать ей от имени дочерей Мешулама гарантию, что, как только драгоценности будут возвращены, она непременно получит свою долю. Однако Роза-Фруметл, презрительно поджав губы, сказала:

— Мне ваши обещания не нужны. Вы, я смотрю, ничем не лучше их.

Неподписанное завещание, найденное в письменном столе старика, лишало наследства Хаму; причитающуюся ей часть Мешулам завещал разделить между Стефой и Беллой через три года после того, как девушки выйдут замуж. В завещании выделялась также сумма на благотворительные цели. После долгих споров члены семьи договорились пренебречь этим завещанием на том основании, что за последние годы старик многое пересмотрел. Спор, однако, вышел столь горячим, что Абрам с Натаном чуть не подрались. После этого Йоэл настоял, что он, как самый старший, имеет, по Закону Моисееву, право на двойную долю. Со своей стороны, Пиня заявил о своем праве на приданое дочери, которое не было ей выдано и составляет три тысячи рублей, не считая процентов. На вопрос, есть ли у него какая-то расписка или документ, Пиня закричал:

— Да, была, но я ее куда-то дел.

— Вот и дурак, — заметил Йоэл.

— Если я дурак, то ты вор, — не остался в долгу Пиня.

Много лет назад Мешулам записал дом на имя своей первой жены, и Перл, его овдовевшая старшая дочь, заявила, что дом этот должен отойти к ней, Йоэлу и Натану, ибо он — собственность их матери. В свою очередь, Роза-Фруметл представила документ, где черным по белому говорилось, что еще в Карлсбаде, до женитьбы, Мешулам согласился оставить ей дом, а также дать приданое ее дочери. Стукнув кулаком по столу, она заявила, что обратится в раввинат. Йоэл, вне себя от ярости, кусал сигару.

— Ты нас раввинами не испугаешь, — выпалил он.

— Неужели в вашем сердце нет страха перед Всевышним? — недоумевала Роза.

Все шло к тому, что разделение имущества займет очень много времени. Необходимо было подготовить сотни документов, перепечатать акты и свидетельства, произвести оценку зданий и земельных участков, заняться архивными изысканиями. Всем в семье было известно, что Наоми передала Мешуламу на хранение круглую сумму, однако, вопреки своей репутации женщины предусмотрительной, она не подумала о том, чтобы взять у старика расписку, и теперь приходилось верить ей на слово. Между тем, по общему согласию, все семейные дела продолжал вести Копл. По пятницам, после восьмого числа каждого месяца, сыновья и зятья Мешулама, как и раньше, сдавали ему арендную плату. Вскоре выяснилось, что Копл нужен им ничуть не меньше, чем их отцу. Йоэл и Натан приходили в контору каждое утро, до двенадцати, и Копл, как когда-то хозяину, приносил им чай и давал подробный отчет о положении дел.

Абрам твердил, что Копл без зазрения совести украдет все, что попадется ему на глаза. Своих шуринов он обзывал ослами, однако никто не обращал на него внимания. Более того, дети Мешулама уговаривали его помириться с управляющим, но Абрам лишь ухмылялся.

— Ни за что! — кричал он.

С водворением Хамы у Абрама вновь появились кое-какие деньги, хотя аренду он больше не собирал: этим вместо него занимались Хама и Белла. Вместе с тем каждую пятницу ему выдавали сорок рублей на карманные расходы. Он покупал Иде подарки и всерьез подумывал уехать за границу. Два-три вечера в неделю он проводил у Герца Яновера. Аделе тоже готовилась покинуть Польшу. Теперь, когда умер отчим, у нее было только одно желание: как можно скорее уехать из страны и возобновить учебу, — впрочем, чему учиться и с какой целью, она представляла себе с трудом. На семейном совете сыновья Мешулама договорились выдавать ей еженедельное пособие в размере десяти рублей, а две тысячи приданого положить в банк на ее счет и выдать ей эту сумму не позже чем через полтора года после свадьбы.

Дождливым майским днем, вернувшись домой из городской библиотеки, Аделе обнаружила адресованное ей письмо с швейцарской маркой. Она вскрыла конверт. Письмо было от Асы-Гешла, написано оно было по-польски, нетвердым почерком на вырванной из блокнота странице.

Аделе заперлась у себя в комнате и тут же села за ответное письмо. Своим изящным, с завитушками почерком, с обилием вопросительных и восклицательных знаков она исписала целых восемь страниц. Тон письма был то легкомысленным, то серьезным. В конверт она вложила ветку сирени и свою фотографию, на оборотной стороне которой вывела: «На память провинциальному Дон Кихоту от неудачливой Дульцинеи». Про адрес же Абрама Аделе забыла напрочь.

Часть четвертая

Глава первая

«Дражайшая матушка, прошло почти две недели с тех пор, как я послала тебе телеграмму, в которой сообщала о своем замужестве. За это время я получила от тебя телеграмму и два письма. Каждый день собираюсь ответить, но так занята, что не остается буквально ни одной свободной минуты. Но все по порядку.

Из Вены я поехала в Швейцарию, чтобы вновь поступить в университет. Я знала, что Аса-Гешл в Берне, но тогда я и помыслить не могла, что нас сведет судьба. Мы ведь так мало знали друг друга, да и люди мы совсем разные. Когда я первый раз увидела его в доме Нюни Муската, особого впечатления он на меня, по правде сказать, не произвел. И все же я решила по приезде в Швейцарию встретиться с ним и рассказать ему про наших общих варшавских знакомых. Кроме того, я подумала, что смогу ему чем-нибудь помочь. Оказалось, что все это время он был в меня влюблен. Когда он меня увидел, то буквально бросился мне в объятия. Про Адасу он забыл — в этом нет никаких сомнений. Для него она была не более чем приключением; он ведь даже не потрудился ей написать. Я, словно невзначай, сообщила ему, что она помолвлена, и тогда ему стало окончательно ясно, какая непостоянная она особа.