Трагическая идиллия. Космополитические нравы ...

Это было первое его появление в гостиных жены после страшной сцены, когда он явился за Вердье и почти насильно утащил его в лабораторию. Госпожа де Шези, госпожа Бонаккорзи, госпожа Брион, приехавшие на два дня из Монте-Карло, Отфейль — словом, все, кто присутствовал при его выходке в тот день и появился на сегодняшнем вечернем приеме, были совершенно поражены необычайной переменой.

Тиран переживал один из тех моментов исключительной мягкости и хорошего настроения, когда нельзя было устоять против него. Он переходил от группы к группе, находя для каждого и для каждой любезное слово. Как племянник императора, имевший право на престол, он обладал даром, по преимуществу, властителей — необыкновенной памятью на лица. Она позволяла ему называть по имени людей, которые были ему представлены всего один раз.

К этому у него присоединилось другое дарование, которое обнаруживало в нем натуру недюжинную, — удивительная способность разговаривать с каждым об его специальности. С русским генералом, который прославился постройкой смелой железнодорожной линии в азиатской пустыне, он говорил о закаспийских плато с пониманием инженера и гидрографа. Парижскому романисту он продекламировал строфу из первой его книги, мало известного сборника стихотворений. С дипломатом, долго состоявшим при Северо-американском правительстве, он рассуждал о таможенном вопросе, а специалисту по голубиным садкам порекомендовал новоизобретенное ружье с авторитетностью оружейника. С госпожой Бонаккорзи он говорил об ее венецианских предках, как архивариус библиотеки св. Марка, с госпожой де Шези — об ее туалетах, как завсегдатай оперы, даже госпоже Брион сказал любезное слово о доме Родье и его роли в важном австрийском займе. Эта удивительная тонкость ума в соединении с массой сведений делала его, когда он хотел понравиться, воплощенным очарованием.

Таким образом покоряя все сердца, он дошел до последней гостиной, где увидел свою жену, увлеченную разговором с Отфейлем. Ему как бы доставило удовольствие то, что он застал свою жену почти тет-а-тет с молодым человеком. Заметив его приближение, они замолчали. Его голубые глаза, яркие и живые, сверкнули еще сильнее, и, подойдя к паре, он сказал баронессе самым обыкновенным тоном, но благодушие голоса еще сильнее подчеркивало иронию фразы:

— Я не видел сегодня вашей подруги, мадемуазель Марш. Разве ее здесь нет?

— Она обещалась приехать, — отвечала госпожа де Карлсберг, — но, без сомнения, заболела…

— А вы не видели ее сегодня? — спросил принц.

— Видела сегодня утром… Не скажет ли мне ваше высочество, чем вызваны эти вопросы?

— Тем, — отвечал эрцгерцог, — что я особенно интересуюсь всеми лицами, которыми интересуетесь вы…

Когда ужасный человек произносил эти нагло-насмешливые слова, его глаза бросали на Отфейля такой дикий взгляд, что Пьер почувствовал почти магнетическое содрогание. Но это был всего один миг, и принц был уже около другой группы, разговаривая на этот раз о лошадях и о последних скачках в Дерби с англоманом Наваджеро и не обращая больше внимания на влюбленную пару, которая рассталась после нескольких минут тяжелого молчания, как бывает с людьми, которых подслушали.

— Мне надо поговорить с Андрианой, — сказала госпожа де Карлсберг. — Я слишком хорошо знаю принца и уверена, что за его прекрасным настроением скрывается какая-то жестокая месть. Он, должно быть, нашел средство разлучить Флуренс с Вердье… Ну, до скорого свидания… И не огорчайтесь особенно несчастным браком вашего друга… Бывает и похуже, уверяю вас…

Произнося эти слова, она обмахивалась большим веером из белых перьев. Вокруг этих тонких перьев носился аромат, связанный для молодого человека с самыми сладостными чувствами. Она слегка наклонила голову в знак прощания, и ее темные глаза блеснули той нежной лаской, которая как бы запечатлевает невидимый поцелуй на сердце любовника. Но в этот миг Пьер был не в состоянии почувствовать эту нежность.

Появление эрцгерцога снова повергло его в ту скорбь, которая является самым страшным возмездием за адюльтер: видеть, как любимую женщину третирует человек, имеющий на то право, ибо он муж ее, и не быть в состоянии защитить ее. Он смотрел, как она удалялась царственной поступью, прекрасная, изящная, с горделивой осанкой, особенно стройная в своем платье из розового муара, отделанном серебром.

Когда она проходила по гостиной, то на ее лице, которое он увидел в профиль, он заметил черту глубокой меланхолии, и снова от всего сердца оплакал жестокую судьбу ее брака. Он и не подозревал, что в этот момент госпожа де Карлсберг отнеслась совершенно равнодушно к иронии эрцгерцога, да и любовь мисс Марш и Вердье вовсе уж не настолько интересовала ее, чтобы грозящая их браку беда могла так удручить ее.

Нет. В эту минуту, среди этого бала, вот какая мысль тяжелым гнетом придавила сердце молодой женщины: «Оливье женился неудачно. Он несчастен. Он не приобрел той сердечной мягкости, которую дала бы ему любовь, если бы он любил свою жену… Он остался прежним… Значит, он все еще ненавидит меня… Достаточно было ему узнать, что Пьер собирается провести вечер здесь, и он уже хотел помешать ему прийти. И, однако, он ничего не знает… О! Когда он узнает!..»

Но, упорствуя в своих надеждах, она беспрестанно повторяла себе с надрывом: «Что же! Когда он узнает, то поймет, что я искренна и что я не заставляла и никогда не заставлю его друга страдать…»

Но и эта вторая иллюзия, что Оливье будет тронут искренностью и благородством ее любви, — и она была разрушена самим Пьером. После бала прошли три дня, в течение коих молодой человек не видел своей любовницы. Хоть разлука была для них страшно тяжелой, но Эли сочла более благоразумным не устраивать свиданий, пока Дюпра в Каннах.

Потом она думала вернуть свое, рассчитывая провести с Отфейлем в Каннах весь апрель и май, это нежное время цветов и уединения на этом берегу, среди покинутых садов. Приходил ей на ум проект путешествия по Италии. И перспектива такого счастья, счастья верного, если только удастся избежать настоящей опасности, давала ей силы вынести невыносимое: разлуку при полной возможности свидания. Так любить друг друга, быть так близко и не видеться! Но, по ее мнению, это было единственное средство предупредить зарождение подозрений у Оливье.

Но после трех долгих дней тоски она кончила тем, что назначила Пьеру свидание в вилле Элен-Рок, которая им обоим напоминала о счастливых минутах. Пока карета везла ее к мысу Антиб, она смотрела, как листва ползучих роз покачивалась на гребне стен: кусты стали гораздо длиннее, пышнее и уже не торчали, а ниспадали тяжелыми фестонами и давали густую тень; целый пожар больших распустившихся роз пылал на них. У подножия серебристых олив вспаханное поле было расцвечено молодыми побегами хлеба. Все это были явные признаки того, что в течение последних трех недель земля перешла от зимы к весне, и какая-то грустная дрожь пробежала по телу молодой женщины.

Она как бы почувствовала, что уходит время, а вместе с временем и ее счастье. Лазурь неба стала еще нежнее и теплее, море синело, легкий воздух курился ароматами, на каждом шагу развертывалась феерия распустившихся цветов — и несмотря на все это, не так легко, как в то первое свидание, было у нее на душе теперь, когда она шла по тем же аллеям, окаймленным цинерариями и анемонами.

Она заметила силуэт Отфейля, который ожидал ее под большой развесистой сосной; у подножия ее они и расположились. Эли сразу же заметила, что и он уже не тот влюбленный, преисполненный, как в первый раз, бесконечной, экстатической радости, без всякой задней мысли. Казалось, какая-то тень покрыла его глаза и душу. Но не обида на нее была причиной тому. Нет, он был по-прежнему нежен. По-прежнему доверчив, Оливье даже не намекнул на роковую тайну. Однако если Пьер был смущен, то виной был, конечно, Оливье. Да он в этом сразу и признался, не дожидаясь даже расспросов Эли. Он сказал:

— Не понимаю, что могло произойти между нами. Но у меня получается странное впечатление: некоторые мои поступки раздражают его, сердят, не нравятся ему… Он нервничает из-за пустяков, на которые прежде не обратил бы внимания, например из-за моих отношений к Корансезу. Поверите ли, вчера он порицал меня, как за дурной поступок, за то, что я участвовал в генуэзской церемонии!.. И все это из-за того, что в поезде мы снова встретились со славным Мариусом и его женой на станции у залива Жуана!