Мать выходит замуж

повторила я несколько раз. Дальше я не помнила. Но теперь я непременно должна была что-нибудь прочитать. Все ждали, чтобы я начала.

— «У дороги старый нищий на скамье сидел», — произнесла я дрожащим голосом. Когда я кончила, все нашли, что стихи очень красивые.

— «Весна наступила, цветы расцветают», — без передышки продолжала я. Я читала с выражением, как прежде в Хольмстаде перед учительницей, так что Карлберг, который знал эти стихи, даже захлопал. Я сконфуженно взглянула на хозяина. Его блестящие глаза были серьезны.

— Какие прекрасные стихи! Они похожи на молитву, Ты и читаешь их, как молитву!

— Ей надо бы выступать в театре, — заметила Ольга.

Хозяин бросил на нее неодобрительный взгляд.

— У нее целая куча своих стихов, — сказала Ольга; и мне показалось, что взрослые онемели от изумления.

— Нет, нет, я совсем не пишу стихов. Я даже не помню, что я написала. Они глупые и плохие, — говорила я, чуть не плача.

— Мы тебя не заставляем, Миа, не бойся, — засмеялся хозяин. — Ну, а теперь чья очередь? Миа и мы с Эльзой уже прочитали, а кое-кто еще и рта не раскрывал. Ну-ка, Ольга…

Но Ольга ничего не помнила.

— Я всегда была такой глупой, даже в школе ничего не могла выучить, — смеясь уверяла она.

Хозяйка смотрела прямо перед собой тяжелым взглядом, и никому не приходило в голову попросить ее.

— Ну, тогда послушайте меня, — заявил Карлберг и пошел:

Мне было стыдно за Карлберга. Что подумают о нем благородные, ученые хозяева. Но все только засмеялись и попросили Карлберга замолчать.

Эту популярную песню знали все, и я в том числе.

Насколько я могу припомнить, до тех пор пока мне не минуло двенадцати лет, эта поездка осталась единственным в моем детстве случаем литературного общения со взрослыми. Это был единственный случай, когда хозяева развлекали гостей чтением, сами охотно его слушали и переживали прочитанное и услышанное.

Хозяину понравилось стихотворение «Весна наступила». Учительница из Хольмстада тоже его любила, а ведь я сама его выбрала, потому что оно казалось мне самым красивым из тех, что мы читали в школе. Никто мне не разъяснял, что оно красиво, я сама это поняла. Значит, людей связывает какая-то таинственная нить, невидимая нить, которая тянется по всему миру. Может быть, об этом говорится в «Странствиях Христианина»?

— Ты читаешь стихи, как молитву! — сказал хозяин.

По дороге в гости мы все время молчали, зато на обратном пути не закрывали рта. Карлберг, который за целый день, бывало, слова не проронит, возвращаясь через Кольморден — все время болтал со мной и с Ольгой. На прощанье хозяева еще раз напоили нас кофе с ржаными сухарями.

Когда мы въехали на освещенную месяцем заиндевелую равнину, Карлберг начал мурлыкать песню. Ольга подхватила, она знала слова. Песня была очень грустная, в ней говорилось про кораблекрушение, измену и смерть. Не успели мы ее окончить, как подъехали к дому.

Я так устала, что была не в силах рассказывать.

— Ты себе не представляешь, какие это благородные люди. У них книжная полка, и потом шкаф, и потом хозяин пишет стихи, — вот и все, что я могла ответить на расспросы матери.

— Нечего сказать, доходное занятие и как раз по плечу кольморденскому сапожнику, — услышала я голос отчима и тут же заснула прямо на стуле.

15

В понедельник после обеда Ольга принесла вещи, которые ей одолжила мать, в том числе и платье, перешитое специально для нее.

— Что ты, Ольга, оставь его себе, припрячь до рождества. К нам приедет погостить свекровь, тебе будет в чем ее встретить. Я все равно в долгу перед тобой. Миа так довольна поездкой, она по уши влюбилась в твоего деверя.

Я перелистывала толстую библию, отыскивая в ней «Странствия Христианина», и, услышав слова матери, побагровела от стыда. «Влюбилась!» Так говорят про жениха и невесту: «Она в него влюбилась, он в нее влюбился!»

Ольга села на диван, а мать вышла проветрить одежду. Ольга, видимо, удивилась и даже слегка обиделась. Когда мать вернулась, она сказала:

— Я сама все почистила, чтобы вас не утруждать.

Напрасно мать поторопилась. Ведь это дело щекотливое. Платье чистят после того, как его надевал какой-нибудь вшивый бродяжка. Мать, видно, сама поняла свой промах, во всяком случае она пробормотала что-то насчет того, что всегда проветривает платье после носки.

— Не подумай, что я брезгаю тобой, Ольга, что я боюсь насекомых или какой-нибудь заразы. Просто я привыкла чистить выходное платье еще с тех пор, как была прислугой. Так это у меня и осталось.

Добродушная Ольга сразу просияла и даже объявила, что, по ее мнению, очень разумно проветривать воскресное платье.

— Когда у меня будет нарядное платье, непременно стану его проветривать, — сказала Ольга. В этот день она была в самом лучезарном настроении.

Я продолжала дуться на мать. «Влюбилась в него!» — сказала она про меня. Никогда не буду ей ничего рассказывать, раз она не умеет держать язык за зубами. Никогда. Сама небось влюблена! Влюблена в отчима! Как только вырасту большая, непременно скажу ей об этом.

— Ее отец — судья в Лонглиде, — услышала я слова Ольги.

— Господи боже! Бывают же такие несчастные! — отвечала мать.

— Они отослали ее, но это не помогло. Она плакала и чуть с ума не сошла от горя, а когда вернулась, они стали встречаться почти каждый вечер и встречались так целое лето. Говорят, когда судья узнал, что она забеременела, он ее избил, а потом пошел к Карлбергу, который чинил седла на хуторе, и сказал ему: «Забирай свою блудливую девку, от меня она не получит ни гроша, ни тряпки, бери ее в чем мать родила, проклятый голодранец!» Конюхи слышали этот разговор от слова до слова.

И в тот же вечер Карлберг увел ее из отцовского дома. На ней было платье, но он заставил ее снять с себя все, а сам стоял во дворе судьи и ждал. Дело было к ночи, все уже спали. Она, можно сказать, сбежала из отчего дома, и сбежала на самом деле в чем мать родила, — в точности, как сказал судья.

Но потом она, бедняжка, стала какая-то странная; видно, если привыкать к нужде, то с самого детства, а она чуть завидит лошадь — так в слезы.

Мать сидела задумавшись. История Карлберга была похожа на роман. Правда, в романах бедные выходят за богатых и сами становятся богатыми, а здесь вышло как раз наоборот.

— Что ж удивительного, если она плачет, завидев лошадь, — наконец ответила мать. — Не так-то легко дочери окружного судьи стать женой кольморденского сапожника да еще народить кучу детей.

— Ты не знаешь брата Карлберга, — сказала Ольга, мечтательно глядя вдаль. — Если бы ты его увидела, ты не говорила бы так.

— Все мужчины одинаковы, — возразила мать.

Но Ольга покачала головой.

— Нет, не все, разные бывают… Только чтобы заполучить такого мужа, будь он даже простой сапожник, надо родиться дочкой судьи, — сказала она с горечью. — Уж если среди бедняков и найдется хороший муж, все равно бедной девушке не видать его как своих ушей. Эти барыни все приберут к рукам, а потом еще жалуются, хнычут, как завидят лошадь.

Ах, как мне нравилась сейчас Ольга! Как умно она рассуждала!

Мать тоже с ней согласилась.

— Ты, я вижу, умница, Ольга. Спасибо, что взяла с собой девочку. Только она теперь чудит. Ни с того ни с сего засела за библию. Толку от этого не будет. Не хочешь ли выпить со мной кофе?