Мать выходит замуж

— Ну, теперь пора накрывать на стол, иначе мы не успеем поболтать. Вы ведь скоро должны ехать.

К обеду подали ржаные лепешки с брусникой и патокой. Пышные лепешки, испеченные накануне. Угощение мне очень понравилось. Я решила уговорить мать печь по субботам такие лепешки, а в воскресенье только разогревать. Тогда это будет настоящее воскресенье. А то, бывало, придут «состоятельные», мать целый день суетится, возится на кухне, жарит битки, варит картошку, сбивает крем, растрачивает все деньги за один раз, а угощенье все равно не бывает таким вкусным, как здесь.

Ольга задумчиво жевала лепешки, политые патокой.

— Ты, наверное, привыкла к лучшей еде, — сказала хозяйка, которая выглядела теперь не такой усталой.

— Ничего подобного, — возразила я почти сердито, — эти лепешки вкуснее всего на свете.

— Уже два часа. Мы обедаем, как благородные господа, — пошутил хозяин.

— В два часа? Что ты, дорогой! В благородных домах никогда не обедают раньше четырех, — возразила хозяйка.

Хозяин только засмеялся в ответ.

— Ну, значит, мы самые благородные, потому что иногда совсем не обедаем, — заявил Карлберг.

Но Ольга, толкнув его в бок, сердито вставила:

— Не так уж это часто бывает.

Слова Ольги напомнили мне о матери и отчиме, которые остались одни в домике на равнине. Хорошо, что они остались дома. Матери-то, наверно, очень понравилось бы здесь, но отчиму, конечно, нет. Он сидел бы и молчал, злобно глядя на всех. А потом сказал бы, что ржаной кофе — это бурда, что в доме слишком много детей, а от лепешек только пучит живот, если к ним не подают жареного мяса. Хорошо, что они остались дома.

Мать стала бы рассказывать об ольховом болоте вокруг домика, где она родилась, описала бы ту окраину Кольмордена, где она росла и где, по ее словам, все было так прекрасно. А если бы при этом не было отчима, она рассказала бы и обо мне, о том, что я «побочная» или «по боковой линии», и о том, что она никогда не вышла бы замуж, если бы у нее не было ребенка, для которого она хотела создать семью.

Хорошо, что они остались дома.

Двенадцатилетняя девочка помогла отцу убрать со стола, а мы остались сидеть. Младшие выжидательно поглядывали по сторонам, точно знали, что за этим что-то последует. У всех были сосредоточенные лица, и я тоже притихла.

Вернувшись из кухни, хозяин снял с полки толстую книгу.

«Библия, — подумала я. — А может быть, псалтырь? Или проповеди?»

Несмотря на красивые глаза, белокурые волосы, белые зубы и прекрасное лицо, мой кумир сразу немножко потускнел.

Но это была не библия. И не псалтырь… Я это поняла, как только он раскрыл книгу. В ней были картинки и крупный новый шрифт, а не тот старинный, с завитушками, который мучил меня, когда я зубрила псалмы по бабушкиному псалтырю. Раскрыв книгу, хозяин положил ее перед собой. Это были «Странствия Христианина».

Я никогда прежде не слышала об этой книге.

Позднее, когда я стала старше, я поняла, что эта книга, если судить по впечатлению, которое она произвела на меня, должна была породить — и на самом деле породила — гораздо больше еретиков и вероотступников, чем даже произведения Мартина Лютера и великих философов-вольнодумцев.

Читал хозяин великолепно. Лучшего чтения я никогда не слышала, даже моя любимая учительница из хольмстадской школы не могла с ним сравниться. Про что только он не читал! Про великанов и троллей. Злоба, ложь и предательство — вот что, оказывается, таилось в образе троллей, драконов и разнообразных искусителей, окружавших бедного Христианина. Как интересно! Я вдруг сразу поняла: во всех уголках земли таятся тролли и великаны, которые следят за людьми и совращают их. Затаив дыхание, мы слушали больше часа; всякий раз, как отец переворачивал страницу, старшая девочка, седевшая рядом со мной, шепотом подсказывала, что будет дальше. Как видно, она знала всю книгу наизусть.

Какая толстая книга, такая же толстая, как библия на комоде у матери!

— У нас дома есть большущая библия, — шепнула я на ухо девочке.

— В библии обо всем этом тоже написано, только не так хорошо, как здесь, — прошептала она в ответ.

Я была совершенно ошеломлена. Библия вдруг ожила для меня. Как только вернусь домой, начну ее читать. Я найду в ней хоть что-нибудь из того, что написано в книге о Христианине. Если этот рассказ взят из библии, наверное в библии он тоже сохранился. А может быть, из нее вырвали самое интересное и она осталась лежать на комоде как кусок засохшего дерева.

Судьба привела Христианина в долину отчаяния, и на этом хозяин закрыл книгу.

— А теперь мы споем песню, — сказал он, улыбнувшись с таким видом, точно был убежден, что для бедного Христианина все кончится благополучно.

Я была так взволнована, что дрожала всем телом: они будут петь! Мать порой напевала дома, но только тогда, когда отчим не мог ее слышать. Он терпеть не мог «нытья», если только не был пьян. А напившись, он сам грубым голосом затягивал песню о пророке Ионе: «…Тут мимо голодный кит проплывал, и он с сапогами Иону сожрал…» Я поймала себя на том, что припоминаю слова этой старой разухабистой песни, и страшно испугалась, как бы не произнести их вслух.

— «Все цветет, и все сияет», — затянул приятным голосом хозяин, дети подхватили, за ними жена, за нею Ольга. Все знали песню, кроме меня и двухлетнего малыша. Я почувствовала себя совсем одинокой. Нет, оказывается, Карлберг тоже не поет.

За окном бесснежная зима сковывала холодом землю. Декабрьское солнце скрылось, закончив свой короткий путь, сумерки окутали домик.

Теперь и Карлберг стал подтягивать. Я заметила, что он не знает слов. Тогда я тоже стала напевать мотив, и чувство одиночества сразу исчезло. Потом наступило короткое молчание, которое нарушил крик двухлетнего малыша, сидевшего на коленях у Карлберга: булочку! Ему захотелось отведать угощенья, привезенного Ольгой. Отец охотно встал, чтобы принести ему кусочек булки, и, когда маленький лакомка успокоился, Ольга сказала:

— Миа очень хорошо читает, она знает много стихов наизусть.

Все взоры обратились ко мне. Наконец-то наступила моя очередь. Но я не знала ни одного подходящего стихотворения. Мне казалось, что среди религиозных людей неудобно читать «Весна наступила» или «У дороги старый нищий…»

— Я не могу, я ничего не помню, — отнекивалась я, ужасно покраснев.

— Вижу по лицу, что помнишь. — Карие глаза хозяина, смеясь, смотрели на меня.

— Эльза! — окликнул он старшую дочь. — Прочти сначала ты, Миа — гостья, поэтому она и стесняется, а когда ты станешь читать, она вспомнит что-нибудь.

Девочка была на кухне. Она вошла, вытирая руки, очевидно, после мытья посуды или уборки, и вопросительно взглянула на отца.

— Прочти что-нибудь наизусть, Эльза. Сначала ты, а потом Миа.

Эльза смущенно посмотрела на меня.

— Я не знаю настоящих стихов.

Я не поняла, что она считает настоящими стихами.

Она прочла стихотворение о березах, лесах, бедных хижинах и детях. Оно было немного однообразно и все-таки очень красиво. Простые слова удивительно подходили к этой девочке. Хижина, о которой она читала, вполне могла быть их собственным домиком. Окончив чтение, она сказала:

— Эти стихи сочинил отец. (Вот почему она, наверное, сказала, что не знает настоящих стихов — стихов, которые напечатаны в книге.)

Значит, он, как и я, тоже писал стихи. Впервые в жизни я встретила человека, который пишет стихи. Я старалась припомнить какие-нибудь стихи собственного сочинения, которые могла бы прочитать. Но все они казались мне слишком глупыми. Правда, в них было и про Христа, но все-таки не то, и про птичку у меня тоже был стишок, но такой путаный, что я сама никак не могла его запомнить.