Пернатый змей

От ледяных брызг дождя Кэт пробирала дрожь в ее тонком платье. Она смотрела сквозь завесу воды на большие шаткие ворота ограждения амфитеатра, на миниатюрных солдат, съежившихся в своей дрянной, розоватого цвета бумажной форме, и проблеск убогой улицы, по которой теперь бежали грязные бурые потоки. Все торговцы, спасаясь от ливня, теснились грязно-белыми группками в лавках, торгующих пульке, одна из которых мрачно именовалась «А Ver que Sale» [5].

Больше всего ее пугала мерзость окружающего. Она побывала во многих городах мира, но Мехико отличался подспудным уродством, каким-то убожеством зла, которое, для сравнения, в том же Неаполе кажется добродушно-веселым. Ее пугала, приводила в ужас мысль, что этот город может просто как-нибудь прикоснуться к ней и заразить своим ползучим злом. Но знала, главное сейчас — сохранять спокойствие.

Сквозь толпу шел миниатюрный офицер в большом, не по росту, бледно-голубом плаще с капюшоном. Он был невысок, смугл, с черной эспаньолкой. Он вошел со стороны стадиона и прокладывал себе путь со спокойной, молчаливой вежливостью и в то же время с особой индейской мощной стремительностью. Даже деликатно касался рукой в перчатке людей, загораживающих ему путь, и почти неслышно бормотал: «Con permiso!» [6] — слово, которое, казалось, создавало между ним и толпой дистанцию в мили. Он был еще и храбр — потому что существовала реальная опасность, что ненавистная военная форма может вызвать в каком-нибудь плебсе желание выстрелить в него. Люди его узнавали. Кэт поняла это по насмешливым, смущенным улыбкам, появившимся на многих лицах, по восклицаниям: «Генерал Вьедма! Дон Сиприано!»

Он подошел к Кэт, отдал честь и поклонился с нервной застенчивостью.

— Я генерал Вьедма. Желаете покинуть стадион? Позвольте проводить вас к автомобилю, — сказал он с истинно английским выговором, и странно было слышать от человека со смуглым индейским лицом чистую английскую речь, неестественно для него суховатую.

Глаза у него были темные, быстрые, отливавшие тусклой чернотой, в которой сквозила глубокая усталость. Уголки его глаз под черными дугами бровей были приподняты у переносицы, что придавало им странно отчужденное выражение, словно он смотрел на жизнь, подняв брови. Держался он исключительно самоуверенно, однако за этой самоуверенностью, возможно, скрывалась полудикарская, застенчивая и нелюдимая, суровая душа.

— Очень вам благодарна, — ответила она.

Он подозвал одного из солдат, стоявших у ворот.

— Я отправлю вас на автомобиле моего друга, — сказал он. — Это лучше, чем брать такси. Вам не понравился бой быков?

— Нет! Это просто ужас! — сказала Кэт. — Но лучше посадите меня в желтое такси. Это вполне безопасно.

— Человек уже пошел за машиной. Вы англичанка?

— Ирландка, — уточнила Кэт.

— Ах, ирландка! — На его губах мелькнула улыбка.

— Вы замечательно говорите по-английски, — сказала она.

— Да! Я получил там образование. Пробыл в Англии семь лет.

— Неужели! Позвольте представиться — миссис Лесли.

— Ах, Лесли! В Оксфорде я был знаком с Джеймсом Лесли. Он погиб на войне.

— Да. Это был брат моего мужа.

— В самом деле?

— Как тесен мир! — сказала Кэт.

— Вы правы! — согласился генерал.

Последовала пауза.

— А те джентльмены с вами, они…

— Американцы, — сказала Кэт.

— Ах, американцы! Иуда!

— Тот, что постарше, — мой кузен, Оуэн Рис.

— Оуэн Рис! Ах, ну да! Кажется, я видел в газете сообщение о вашем прибытии к нам — в Мехико.

Он говорил совсем тихо, приглушенно, вскидывая быстрые глаза на нее и окружающих, как человек, подозревающий о расставленной ловушке. В лице его, под маской любезности, ясно читалось выражение молчаливой враждебности. И это соответствовало репутации, заслуженной его народом.

— Заметка была не слишком лестной, — сказала Кэт. — Думаю, им не понравилось, что мы остановились в отеле «Сан-Ремо». Слишком он скромный и принадлежит иностранцам. Но все мы не богачи, и нам он больше подходит, чем что-то еще.

— Отель «Сан-Ремо»? Где это?

— На авенида дель Перу. Может, навестите нас там? Я познакомлю вас со своим кузеном и мистером Томпсоном.

— Благодарю! Благодарю! Я почти нигде не бываю. Но навещу, если смогу, а потом, может, и вы все навестите меня в доме моего друга, сеньора Рамона Карраско.

— С удовольствием, — сказала Кэт.

— Очень хорошо. Значит, я зайду?

Она назвала час, когда его будут ждать, и добавила:

— Пусть отель вас не удивляет. Он маленький, и почта весь его персонал — итальянцы. Мы заглянули в кое-какие большие отели, но они отдают такой вульгарностью, ужас! Я не выношу атмосферу проституции. И потом, это гадкое высокомерие слуг. Нет, наш маленький «Сан-Ремо», может, не слишком комфортен, но там приятная и душевная обстановка и нет той испорченности. Он как Италия, какой я ее знаю, славный и по-человечески благородный. А Мехико — город злой, в глубине своей.

— Да, — сказал он, — отели у нас плохи. Это так, но иностранцы, думаю, портят мексиканцев, делают их хуже, чем они есть по природе. А Мехико, или что-то такое в нем, определенно влияет на иностранцев, тут становятся они хуже, нежели у себя дома.

В его голосе слышалась некоторая горечь.

— Может быть, всем нам не стоило бы сюда приезжать, — сказала она.

— Может быть! — сказал он, чуть приподнимая плечи. — Но я так не думаю.

Он опять замолчал с несколько смущенным видом. Удивительно было, как скоро менялись его чувства: гнев, застенчивость, тоска, самоуверенность и снова гнев — мимолетные и искренние.

— Дождь стихает, — сказала Кэт. — Когда будет машина?

— Она уже здесь. Ждет вас, — ответил он.

— Тогда я поеду.

— Но, — сказал он, поглядев на небо, — дождь еще не прекратился, а на вас очень тонкое платье. Вы должны взять мой плащ.

— О! — сказала она, поеживаясь, — тут всего два шага.

— Дождь еще приличный. Лучше или переждать, или позвольте одолжить вам мой плащ.

Он быстрым скупым движением сбросил плащ с плеч и подал ей. Почти инстинктивно она повернулась, подставив плечи, и он набросил его на нее. Она захлопнула полы и побежала к воротам, словно спасаясь. Он последовал за ней легким и по-военному твердым шагом. Солдаты довольно небрежно отдавали ему честь, он отвечал им коротким жестом.

У ворот стоял не очень новый «фиат» с шофером в короткой куртке в красно-черную клетку. Шофер распахнул дверцу. Садясь в машину, Кэт выскользнула из плаща и вернула его генералу. Он перекинул его через руку и стоял у машины.

— До свиданья! — сказала она. — Огромное вам спасибо. Так мы ждем вас во вторник. Накиньте плащ.

— Во вторник, да, — сказал он и бросил шоферу: — Отель «Сан-Ремо». Улица Перу. — Потом снова повернулся к Кэт: — В отель или нет?

— Да, — ответила она и тут же передумала: — Нет, отвезите меня в «Сэнборн», где я могу сесть в уголке и выпить чашку чаю, чтобы прийти в себя.

— Прийти в себя после боя быков? — На его губах снова мелькнула улыбка. — В «Сэнборн», Гонсалес.

Он козырнул, поклонился и захлопнул дверцу. Машина тронулась.

Кэт откинулась на сиденье и вздохнула с облегчением. Оттого, что покидает это мерзкое место. Оттого даже, что освободилась от этого любезного человека. Он был крайне любезен. Но вызвал в ней желание избавиться и от него тоже. В нем была та тяжелая мексиканская обреченность, которая давила на нее. Это спокойствие, необычная самоуверенность, почти агрессивность; и в то же время нервность, нерешительность. Эта глубокая тоска — и в то же время быстрая, наивная, детская улыбка. Эти черные глаза, как черные алмазы, в которые невозможно проникнуть, но которые так пристальны и, кажется, ищут намек на симпатию, теплое чувство! Кажется!

Она вновь почувствовала, как уже бывало прежде, что Мехико лежит на ее жизненном пути будто рок. Как что-то столь тяжкое, столь давящее, как кольца некоего огромного змея, что вряд ли сможет уйти само.