Пернатый змей

— Удивляюсь, что все иностранцы не уехали, — сказала Кэт.

— У них здесь собственность, — пробурчал судья.

— Но хорошие люди уезжают. Почти все уехали, те, кому еще есть куда ехать, — сказала миссис Норрис. — Некоторые из нас, у кого здесь собственность, кто прожил здесь жизнь и знает страну, те упорно держатся. Но мы знаем, надежды нет никакой. Чем больше страна меняется, тем она становится хуже. А, вот и дон Рамон с доном Сиприано. Как я рада вас видеть. Позвольте вас представить.

Дон Рамон Карраско был высокий, крупный, красивый мужчина, который производил внушительное впечатление. Он был средних лет, с большими черными усами и огромными глазами, которые смотрели из-под прямых бровей с некоторой надменностью. Генерал пожаловал в штатском и казался совсем маленьким рядом со своим гигантом спутником, но был изящен и держался самоуверенно.

— Что ж, — сказала миссис Норрис, — пора выпить чаю.

Майор извинился и откланялся.

Миссис Норрис плотней укутала плечи шалью и повела компанию через сумрачную прихожую на маленькую террасу, где на низких стенах густо цвели вьющиеся растения и цветы. Тут были колокольчики, красные и бархатистые, похожие на капли засыхающей крови, и грозди белых роз, и ворохи пурпурных бугенвиллий.

— Как тут красиво! — воскликнула Кэт. — И эти огромные темные деревья вокруг!

Но стояла словно в каком-то ужасе.

— Да, красиво, — сказала миссис Норрис с удовлетворением обладательницы этой красоты. — Столько времени уходит на то, чтобы ухаживать за ними. — И, проходя по террасе в своей короткой черной шали, она отвела бугенвиллии от ржаво-алых колокольчиков и ласковым движением продвинула между ними маленькие белые розы.

— Мне кажется, сочетание двух оттенков красного выглядит интересно, — сказал Оуэн.

— Вы находите? — машинально откликнулась миссис Норрис, не реагируя на его замечание.

Небо в вышине было голубым, но у низкого горизонта затянуто мутной, перламутровой дымкой. Облака рассеялись.

— Никогда не увидишь ни Попокатепетль, ни Иштасиуатль, — огорчилась Кэт.

— В это время года не увидишь. Но посмотрите туда, между деревьями, и увидите Ауско ^{9}!

Кэт взглянула на сумрачную гору, видневшуюся сквозь деревья.

На низких каменных перилах были разложены ацтекские вещицы: обсидиановые ножи, необычного вида довольно толстый каменный жезл или дубинка, сидящие на корточках гримасничающие идолы из черного базальта. Оуэн взвесил в руке жезл: даже по ощущению — смертоносная вещь.

Кэт обернулась к генералу, стоявшему рядом с ней с лицом безучастным, хотя и готовым в любой момент оживиться.

— Ацтекские вещи действуют на меня угнетающе, — сказала она.

— Для того они и сделаны, — ответил он на своем красивом культурном английском, тем не менее, речь его несколько напоминала болтовню попугая.

— В них нет надежды, — сказала она.

— Возможно, ацтеки никогда ни на что не надеялись, — машинально проговорил он.

— Но ведь надежда — это то, что дает человеку силы жить?

— Вам — может быть. Но не ацтекам, не сегодняшнему индейцу.

Он говорил как человек, который думает о чем-то своем, которого не очень занимают вопросы собеседника и даже собственные на них ответы.

— Что же тогда у них есть, если нет надежды? — спросила она.

— Вероятно, у них есть иной источник силы, — ответил он уклончиво.

— Я хотела бы дать им надежду, — сказала она. — Если бы у них была надежда, они не были бы столь печальны, соблюдали бы чистоту и забыли о паразитах.

— Это, конечно, было бы замечательно, — слегка улыбнулся он. — Но, думаю, они не так уж печальны. Они много смеются, они веселы.

— Нет, — сказала она. — Они действуют на меня угнетающе, словно камень ложится на сердце. Из-за них я становлюсь раздражительной, и мне хочется уехать.

— Из Мексики?

— Да. Я чувствую в себе желание уехать и больше никогда, никогда не видеть ее. Гнетущая, ужасающая страна.

— Попробуйте пожить здесь еще немного, — сказал он. — Возможно, ваши ощущения изменятся. А возможно, нет, — закончил он неопределенно, непонятным тоном.

Она почувствовала в нем какое-то томительное влечение к ней. Это было как некий зов, долетающий до нее и исходящий от сердца, бьющегося в его груди. Словно само его сердце испускало темные лучи, ищущие и тоскующие. Она в первый раз уловила это сейчас на мгновение, совершенно независимо от разговора, и поневоле смутилась.

— И что же, нас все угнетает в Мексике? — добавил он почти застенчиво, но с оттенком насмешки, и повернул к ней обеспокоенное наивное лицо, таившее в себе вековые суровость и непримиримость.

— Почти все! — ответила она. — Каждый раз сердце сжимается. Посмотрите, какие глаза у этих мужчин в больших шляпах — я называю их пеонами. В них нет зрачков. Этих мощных красивых мужчин, под их большими шляпами, их по-настоящему нет. В них нет души, нет реальной личности. Их зрачки — яростные черные дыры, как око циклона.

Она посмотрела тревожными серыми глазами в черные, раскосые, внимательные, умные глаза маленького человека, стоящего рядом. В них были детская обида, озадаченность. Но одновременно какое-то упрямство и мудрость, демоническая мудрость, по-звериному противящаяся ей.

— То есть вы имеете в виду, что в нас нет подлинности, что за нами ничего не стоит, кроме убийства и смерти, — сказал он утвердительно.

— Не знаю, — ответила она, пораженная тем, как он истолковал ее слова. — Я только хотела сказать, что я так чувствую.

— Вы очень умны, миссис Лесли, — раздался у нее за спиной спокойный, но насмешливый голос дона Рамона. — Это истинная правда. Всякий раз, когда мексиканец кричит: «Viva!», последнее слово обязательно: «Muera!» [14]. Когда он говорит: «Viva!», он в действительности имеет в виду: «Смерть тому или другому!» Я думаю о всех мексиканских революциях и вижу скелет, шагающий впереди народных масс, размахивая черным знаменем, на котором большими белыми буквами начертано: «Viva la Muerte!» — «Да здравствует смерть!» Не «Viva Cristo Ray!» Но «Viva Muerte Ray! Vamos! Viva!» [15]

Кэт оглянулась. Дон Рамон сверкал проницательными карими испанскими глазами, пряча под усами сардоническую улыбку. Кэт и он, европеец по сути своей, мгновенно поняли друг друга. Он размахивал рукой, произнося свое последнее «Ура!».

— Но, — сказала Кэт, — я не хочу говорить «Viva la Muerte!»

— Но когда ты настоящий мексиканец… — сказал он, поддразнивая ее.

— Никогда не смогу стать настоящей мексиканкой, — горячо возразила она, и он засмеялся.

— Боюсь, с этим «Viva la Muerte!» вы попали в точку, — сказала миссис Норрис. — Но идемте же пить чай! Прошу!

Она повела всех, похожая на конкистадора в своей маленькой черной шали и с седеющей головой, иногда оборачиваясь и глядя сквозь пенсне ацтекскими глазами, идут ли гости за ней.

— Мы идем, идем, — сказал по-испански дон Рамон, насмешливо успокаивая ее. Величественный в своем черном костюме, он шел за ней следом по узкой террасе, за ним Кэт с тоже облаченным в черный костюм миниатюрным, важно шагающим доном Сиприано, который как бы ненароком задержался, чтобы оказаться с ней рядом.

— Как мне обращаться к вам, генерал или дон Сиприано? — спросила она, обернувшись к нему.

Довольная улыбка на мгновенье осветила его лицо, хотя глаза, черные, проницательные, не улыбались.

— Как пожелаете, — ответил он. — Но знаете, в Мексике генералы не в чести. Не предпочесть ли нам дона Сиприано?

— Да, так мне больше нравится, — сказала она.

Ему это как будто было приятно.

Стол был круглый, на нем стояли сверкающие чайный сервиз и серебряный чайник, под которым горел огонек спиртовки, и в вазе розовые и белые олеандры. Чистенький юный лакей в белых перчатках внес чашки. Миссис Норрис разлила чай и по-хозяйски уверенно разрезала пироги.