Вершинные люди

Круглов уважал мой возраст (он был моложе меня лет на пять!), жизненный опыт, те странные качества души, о которых я так много уже сказала, и иногда заходил просто так, поприветствовать меня.

— Домой пора, а вы все трудитесь, — в этот раз сказал он.

— Пять минут для вас у меня всегда найдется. Заходите, — пригласила я.

Он присел рядом и, подхватив конкретность и короткость разговора, сказал:

— Возьмите на реализацию мою книгу.

— Ого! Уже на реализацию? Что, сколько, по какой цене?

— Мягкая, «Воспитание щенка», — сказал он. — О цене договоримся. Всего десять тысяч экземпляров осталось.

— Как! Еще?

— Допечатал сдуру, а теперь мучаюсь. Выручайте.

— Договорились. Когда завезете? — я уже прикидывала, куда у меня намечаются поставки и успею ли переговорить с покупателями о довложении новой книги.

— Завтра, — сказал он с облегчением.

— Ваше счастье, что я успела продать первые десять тысяч «щенков» с первого тиража.

Он согласно кивнул, улыбнулся, но не стал прощаться, медлил, и я поняла, что темы разговора не исчерпаны.

— Что, Василий Федорович, за печали? Не губите время проволочками, открывайтесь, раз уж пришли.

Он колебался, не знал, с чего начать. Потом решился.

— Есть один книжный магазин… нерентабельный. Там хороший коллектив. Жалко их. — Он поймал мой рассеянный взгляд и поспешил выложить главное: — Им предложили выкупиться.

— Что значит «выкупиться», и причем тут я?

— Выкупиться — значить оплатить книготоргу стоимость книжных остатков и малоценного инвентаря, внутреннее содержание магазина.

— Да? А люди, помещение?

— Сотрудники могут перейти на работу к тем, кто выкупит магазин. А помещение арендуется. Надо переоформить аренду на нового хозяина, вот и все. А вы причем? — повторил он мой вопрос и тут же на него ответил: — Девушки просят, чтобы магазин выкупил я и забрал их к себе на работу по переводу.

— Так в чем же дело?

— Меня не знают в книготорге, мне там откажут. Я предлагаю вам выкупить их.

— Но меня там тоже не знают! — воскликнула я. — И потом, у меня нет денег.

— Зато там отлично знают Николая Игнатьевича Стасюка, вашего руководителя. Попросите его представить вас Лобановой, директору книготорга, пусть он похлопочет о вас.

Действительно, Облкниготорг и наша типография подчинялись одному органу — управлению по печати. Поэтому Стасюк и Лобанова были своего года коллегами и отлично знали друг друга.

— Допустим, — уже прикидывала я. — А деньги где взять?

— А с деньгами как-нибудь справимся вместе.

— Как это вместе? Как вы это себе представляете?

Он снова улыбнулся успокаивающе.

— Да вы не волнуйтесь. Это не главный вопрос. Девушки подсчитали, что у них остатков на небольшую сумму, всего на тридцать тысяч рублей.

От услышанного мне чуть плохо не стало. Я еще помнила свою горестную эпопею с тремя тысячами... А то тридцать… Да я даже четвертой частью такой суммы не располагала.

А Василий Федорович тем временем спокойно продолжал:

— Всякие там полки-прилавки стоят копейки. Оформим сделку на вашу фирму, оплатим поровну, а потом сделаем совместное предприятие и зачислим эти траты в его уставный фонд.

Я призадумалась. Да, Николай Игнатьевич хорошо знал Анну Федоровну, директора Облкниготорга, и мог меня ей представить, отрекомендовать, похлопотать. Но надо его попросить об этом! А я просить не любила и не умела, наверное, потому, что была лишена соответствующего дара. Одно дело, когда он, зная мои обстоятельства, сам предлагает помощь, и другое — просить…

Однако предложение Василия Федоровича соблазняло. Я не думала о том, что на выкуп магазина нужны большие деньги, меня занимало другое — как заполучить торговую точку и склады, потому что до сих пор розничных продаж мы не производили, а склады… Складом была моя однокомнатная квартира. Юра не одобрял моей деятельности, страдал от моих затей и всерьез грозился разводом. Он уступил, в конце концов, лишь потому, что убедился в моей непреодолимой увлеченности. Увидел, что в таком состоянии меня оставлять нельзя, что я, неприспособленная к быту, витающая в облаках, отрешенная от мелочей жизни, — пропаду без него. И он смирился. А меня мучила совесть, что он жил в окружении книг, стоящих в упаковках.

И вот вырисовывалась соблазнительная возможность очистить квартиру и восстановить в доме порядок, уют и мир.

— Что я должна сделать? — очнувшись, еще раз уточнила я.

Круглов спрятал улыбку удовлетворения в короткие усы:

— Ничего особенного. Садитесь сейчас в мою машину. Я вас отвезу в магазин и познакомлю с коллективом. Вы там расскажете о себе, о своей фирме, о работе, которой занимаетесь. Если понравитесь девушкам и они согласятся с вами работать, тогда будете искать выход на Лобанову без меня. Я же подключусь на следующем этапе, когда надо будет оплачивать счет по разделительному балансу.

— Едемте! — решилась я, выходя из кабинета.

***

Магазин я рассмотреть не успела, девушек почти не запомнила. Поговорив, мы пришли к заключению, что согласны работать вместе. Решили, что я начинаю прорабатывать этот вопрос в «верхах». Попутно скажу о своем недоумении, возникшем следом за этим: почему директор магазина, являющаяся, безусловно, доверенным лицом Лобановой, как ее ставленница, на предложение искать «покупателей», не вызвалась сама представить меня ей? Сказала бы: вот, нашла, как вы велели, — принимайте. Она не предложила, а я, насторожившись, уже не доверяла ей.

Закончился старый год, замелькали дни нового года. Быстро истек месяц. Василий Федорович несколько раз звонил мне, но я не могла порадовать его новостями. Я не находила первого слова, с которого следовало начать разговор с Николаем Игнатьевичем, моим директором. Я медлила, малодушничала и не скрывала этого. Круглов понял, что с меня толку не будет, и махнул на эту затею рукой.

Прошло еще несколько недель, настал февраль. Я и сама перестала вспоминать свой визит в магазин.

Однажды после очередного производственного совещания директор окликнул меня:

— Подожди, поговорим, — сказал он, и я задержалась в кабинете.

Он предложил мне присесть и начал жаловаться на жизнь, на судьбу-злодейку: жена запила — покоя нет. Об этом знали все, как знали и то, что он решился на развод с нею и завел себе новую женщину. Директор долго объяснял, что так всем будет лучше. Я, в свою очередь, убеждала его не отчаиваться. Говорила, что он воспитал на типографии прекрасный сплоченный коллектив, что является большой редкостью и ценностью в наше время, и на него, коллектив, можно опереться, чтобы легче пережить личные неприятности. Николая Игнатьевича, и правда, в коллективе любили, не осуждали, в решении о разводе с женой держали его сторону.

Моя моральная поддержка ему, возможно, и не нужна была, но он болезненно переживал возможное осуждение со стороны общественного мнения, и сейчас искал во мне понимания, чтобы его не порицали, и содействия, чтобы меньше судачили. Думаю, я не единственная подверглась подобной «доверительной подготовке» к его предстоящему разводу и новому браку.

Завершая сеанс, он спросил, конечно, больше из вежливости:

— А твои дела как? Ты еще книгами занимаешься?

Он же не мог предвидеть, что своим вопросом уподобляется Моисею, который треснул посохом по скале. А я, как вода из-под посоха, — ручьем! Так, мол, и так, то да се. Без колебаний (не успела!) и дипломатических вступлений выложила ему все свои проблемы с предложением Василия Федоровича и с магазином. К чему так долго готовилась, подбирала слова, настраивалась морально, произошло, как извержение.

— Почему же ты молчала? А если бы я не спросил? — доброжелательно приподнял он брови.

— Сначала не знала, как начать, а потом совсем заробела и передумала, — призналась я.

— Почему? Это же хорошее дело, — в очередной раз переменил он гнев на милость в отношении моей деятельности. Эх, всегда так — в целом одобряя меня, мои инициативность и энтузиазм, он осуждал сам дух нового времени, явление частного предпринимательства.