Вершинные люди

— Вот, — порывшись в столе, он извлек оттуда пачку денег, оклеенную банковской лентой, и кинул на стол передо мной. — Бери, девочка, работай дальше.

— Что это? — я опешила.

— Три тысячи, — сказал директор. — Тебе ведь родители не дали денег, так же? Бери-бери, не стесняйся. Сможешь — отдашь, а не получится... Ну, что ж, переживем.

Я понимала, что в очередной раз Бог протянул мне руку и отказываться нельзя. Но я еще не готова была к этому и стояла в растерянности и смятении.

— Обязательно отдам, — я наконец взяла деньги. — Спасибо, Николай Игнатьевич. В ближайшее время отдам.

— Я знаю, — сказал директор. — Иди работай.

Я направилась к выходу, стараясь не показать растроганности, но когда уже была у двери, директор окликнул меня:

— Постой, — я остановилась, обернулась: — Не спеши отдавать. А если надумаешь, то отдавай книгами.

— Как это?

— Подумай сама, — начал директор теперь уже в своем обычном тягучем стиле: — Зачем мне деньги? А читать я люблю. Так что полегоньку-потихоньку будешь приносить новые книги, пока не вернешь долг. Подходит такое?

— Спасибо, — только и смогла сказать я, понимая, что это сейчас он такое придумал, что-то во мне его невероятно тронуло. Конечно, фактически он подарил мне эти деньги, фокус с книгами был чистым символом.

Что добавить? Моя сделка состоялась, и в ней участвовала сестра, получившая свою половину прибыли, впрочем, так и не объяснившаяся со мной за свою гнусность, не спросившая, как я выкрутилась, не поблагодарившая меня, словно так и надо было, словно я была ее персональным Прометеем. Родительские деньги пропали на сберкнижке в период, когда новая власть грабила народ. Долг директору я, конечно, вернула. Книгами, как он и просил.

Давно это было. А память, как летний луг, одинаково нежно лелеет и сорняки, и редкие по красоте цветы, и целебные травы.

3. Сбывшееся пророчество

Конник-1

На стыке тех памятных годов стояла неуютная, неприятная зима.

С ранней осени, еще до того как выпал первый снег, вдруг ударили сильные, хрустящие морозы. Всего за несколько дней от их беспощадной настойчивости верхний слой чернозема превратился в сыпучую пыль и поднялся в воздух, где завис серой пеленой.

Затем, так же резко, как и пришла, зима отступила, и погожая тихая осень завладела природой. Зазеленела, роскошествуя в избытке оттаявшей влаги, всегда готовая к пиру произрастания трава.

Вторая волна морозов, уже державшихся до самой весны, пришла тогда, когда землю укрывал легкий слой снега. Выпав лишь один раз за всю зиму, он так и лежал, прибитый к земле песком с тротуаров и пылью, оседающей из воздуха. Холодные поземки не срывали с места его тонкие вуали, но слои, нападавшие сверху, вихрились у земли, затем разгонялись и бросались в глаза прохожим. Порывы ветра, колючие от мороза, усиленные наличием в них взвеси из абразива, счесывали кожу, шершавили ее, проникали в тончайшие капилляры и, раня их, расплывались по лицам узором красноватых прожилок. Все, что существовало на белом свете, что, отдав дань круговороту возобновлений, с осени улеглось на зимний отдых, — еще до наступления Нового года устало от холодов, ветра и пыли.

Не радостны были мглистые рассветы, но они хотя бы сулили наступление дня и тем были желанны. Но вечера…

В один из таких вечеров, когда день уже умер, а безнадежные сумерки еще не открыли врата ночи, под конец рабочего дня ко мне в кабинет зашел Василий Федорович Круглов. Я мало знала его, хотя мы провели несколько совместных сделок.

Он пытался издавать книги. Начал с детских, а затем перешел на популярную литературу. Как-то он предложил мне купить остатки его книжки «Как стать медведем», это была детская сказка. В остатке оказалось пять тысяч экземпляров. Многовато для моих объемов продаж, но цена устраивала и я согласилась. Потом у него вышла брошюрка «Воспитание щенка» московского автора, фамилию которого я, к сожалению, забыла. Книгу высоко оценили любители собак, она пользовалась вниманием детей и их родителей, учителей и домохозяек. Это-то меня и подкупило, я соблазнилась и взяла этой книги ровно в два раза больше, чем предыдущей. Эти две книги я продавала долго и, может быть, какую-то часть не продала бы, если бы не вывозила на ярмарки.

Так получилось, что «Как стать медведем» была первой книгой, которую выпустил Василий Федорович, а «Воспитание щенка» — последней. Больше издательскими делами он не занимался. Ему показалось, что это копеечный бизнес и не стоит тратить на него время. Когда он понял, что больших денег ни на чем не сделает — бог знает, чего ему не хватало, по-моему, смелости и правильного расчета, — то стал посмеиваться над собой.

— Зато теперь я знаю, как стать собакой, — шутил, а в его глазах стояла грусть.

Круглов был внешне весьма интеллигентен, привлекателен, имел легкую фигуру, высокую, стройную, спортивную. Да и нрав имел приятный — тихий, улыбчивый, весьма благодушный.

Никто не знает, какое он получил образование и кем работал в первой жизни, как мы говорили, то есть — до пресловутой перестройки. Зато знали, что он в трудные годы работал массажистом и даже пытался держать массажный кабинет. Так это было или не так, но я с ним познакомилась, когда он уже занимался книгами. И оценила его умение отлично ладить с людьми. Ему присуща была удачная черта первым выходить на контакт, проявлять инициативу, мягко и быстро добиваться своего, а потом незаметно уходить в тень. Прекрасные качества его натуры были неброскими. Он не производил неизгладимого, сильного впечатления, и легко забывался до следующего визита. Его обходительность и благожелательность импонировали мне, а его принципиальная честность и верность данному слову вызывали уважение и желание иметь с ним дело.

Хотя, как я узнала позже, на самом деле этот человек таил в себе много неожиданностей… сродни тем, которыми обладают небезызвестные «вежливые люди».

Что касается его отношения ко мне, то я видела, что он ценил мою образованность, которой порой самому не хватало в издательском деле, надежность в работе, порядочность, а главное — бескорыстную участливость и благожелательность, готовность помочь коллеге, чего у меня было с избытком и от чего я иногда страдала.

В дни нашей первой жизни участливость и доброжелательность никому не казались лишними, смешными, и не расценивались как недостаток. Люди с такими качествами никогда не оставались в одиночестве, потому что в них многие нуждались. Им же несли признательность и благодарность в нелживом смысле этих слов.

Теперь нравы изменились, и щедрость стала восприниматься как расточительность, доброта превратилась в глупость, все поменяло знаки на противоположные. Человеческие качества стали товаром, на них делали деньги. Участливость стала не бескорыстной, а доброжелательность обильно поощрялась деньгами. Но не все ведь хотят продавать участие и благожелательность! Я, например, не хотела. По велению текущего момента следовало отказаться от архаизмов в себе, переделаться. Только на это требовалось время, если вообще это возможно. Тогда быть открытой миру еще оставалось потребностью моей души, я лично в этом нуждалась. Поэтому с приятными мне людьми не лукавила, а была сама собой. Как и каждый, наверное.

Думаю, что большинство людей, из тех, что тогда вращались на разных орбитах вокруг меня, считали, что я достаточно состоятельна и лишь по причуде характера благодетельствую сирых своими щедротами. Правдой здесь было все, за исключением состоятельности, ибо у меня не только не было копейки за душой, но даже не был устроен дом и быт: я не могла отремонтировать квартиру, которая после тех лет еще долго стояла с ободранными стенами, не имела хорошей мебели. У меня многого, что было у других как само собой разумеющееся, не было, например, мягких кресел, стиральной машины, автомобиля. Воспитанная в среде сельских людей, я легко без этого обходилась. Правда, наша разваленная квартира находилась в элитном районе города, но когда-то она принадлежала Юриным родителям, я здесь была ни при чем.