Нортенгерское аббатство (пер. В.Литвинец)

Сразу после шести в комнату вошла Элеанора, желавшая еще раз доказать свою преданность и помочь подруге собраться. Но уже почти все было готово. Кэтрин не мешкала: она заранее оделась и уложила свои вещи. При виде Элеаноры в ее голове промелькнула мысль, что генерал передумал и отправил дочь с новым сообщением. Это ведь так естественно: на смену злобы всегда приходит раскаяние. Она уже была готова услышать извинения, однако ожидания, на короткое время взбодрившие ее, опять оказались напрасными. Элеанора не принесла с собой никаких новостей. Почти все высказав накануне, они обе молчали, чувствуя себя в тишине более спокойно. Кэтрин поправляла платье; Элеанора неловкими движениями закрывала чемодан. Наконец, можно было спускаться вниз. Кэтрин, оставив подругу впереди, задержалась всего на полминуты, чтобы напоследок обвести свою комнату взглядом и запечатлеть в памяти каждую мелочь; после чего поспешила в утреннюю столовую, где ее уже ждал завтрак. Она нехотя начала есть – отчасти потому, чтобы хоть немного продлить свое пребывание, отчасти – чтобы не причинять лишнюю боль Элеаноре. Но аппетита у нее не было, и она с трудом проглатывала каждый кусок. Разница между этим и вчерашним завтраком заставила Кэтрин почувствовать новый прилив горечи и сделала ее более несчастной. Не прошло еще и двадцати четырех часов, с тех пор как они сидели втроем за этим столом, веселясь и ни о чем не беспокоясь. Она наслаждалась каждой минутой их общения и не ждала от будущего никаких огорчений, разве что – Генри собирался на день уехать в Вудстон. Какой счастливый завтрак! Ибо там был Генри, он сидел совсем рядом и ухаживал за ней. Молчание Элеаноры, занятой сейчас собственными мыслями, позволило Кэтрин окунуться в сладкие воспоминания. Однако их прервал шум подъехавшего экипажа, который в одно мгновение вернул ее в настоящее. К лицу подступила краска, и Кэтрин вновь охватило чувство обиды. Элеанора, тем временем, созрела для прощальной речи.

– Ты должна написать мне, Кэтрин, – начала она упрашивать. – Не пропадай. Пока я не буду знать, что ты благополучно добралась до дома, я не смогу найти себе места. Одно письмо – пошли хотя бы одно письмо. Просто сообщи мне о том, как ты доехала, как твоя семья… Я бы очень хотела, чтобы у нас завязалась переписка, но сейчас не смею просить тебя об этом. Только одно письмо. Отправь его на адрес лорда Лонгтауна и не забудь пометить на конверте «для Элис».

– Нет, Элеанора, если тебе не разрешается получать мои письма, я, пожалуй, не стану писать вообще. И так не может быть сомнений, что я приеду в Фуллертон целой и невредимой.

Элеанора лишь ответила:

– Я понимаю, что ты чувствуешь, и не буду больше надоедать тебе просьбами. Надеюсь только, что, когда ты будешь далеко, твое сердце смягчится.

Эта фраза, сопровождавшаяся страдальческим взглядом, заставила Кэтрин окончательно забыть о своей уязвленной гордости.

– Ах, Элеанора, конечно же, я напишу тебе.

Был еще один вопрос, который мисс Тилни хотела бы уточнить, но из-за смущения никак не могла решиться. Ей неожиданно пришло в голову, что, так давно покинув родной дом, Кэтрин, наверняка, осталась без денег на дорогу. Действуя крайне осторожно, она наконец выяснила, что так оно и было. Причем, сама Кэтрин до сих пор не задумывалась на эту тему. Только сейчас, заглянув в кошелек, она обнаружила, что, если бы не внимание ее подруги, уехала бы без достаточных средств на дорожные расходы. Отчаянное положение, в котором она могла бы оказаться на пути к дому, растрогало их обеих настолько, что за все оставшееся время не было сказано больше ни слова. Вскоре объявили, что экипаж готов. Кэтрин мгновенно вскочила – и Элеанора очутилась в ее долгих и нежных объятиях, заменявших слова прощания. Когда они вышли в холл, Кэтрин почувствовала, что не сможет покинуть этот дом, так и не упомянув имени молодого господина. Она остановилась и, еле шевеля губами, попросила передать наилучшие пожелания своему другу. Но, едва заговорив о нем, она не в силах была больше сдерживать своих чувств и, как можно тщательнее укрыв лицо носовым платком, пробежала через холл, запрыгнула в повозку и вскоре исчезла из вида.

Глава 29

Кэтрин была слишком несчастна, чтобы чего-то бояться. Сама поездка не представляла для нее никаких опасностей, и она отправилась в путь, не страшась ни огромного расстояния, ни полного одиночества. Забившись в угол, она тихо рыдала. Наконец, отъехав от стен аббатства уже на несколько миль, Кэтрин утерла слезы и подняла голову. Оглянувшись, она смогла заметить вдалеке лишь скрывающиеся верхушки садовых деревьев. К сожалению, сейчас ее везли как раз по той дороге, по которой она проезжала всего десять дней назад по направлению в Вудстон и обратно. Еще целых четырнадцать миль ей с болью предстояло видеть вокруг себя то, что когда-то вызывало в ней совсем другие эмоции. Каждый ярд, приближавший ее к Вудстону, причинял новые страдания. Минуя поворот, который через пять миль привел бы ее к дому приходского священника, она думала лишь о Генри. Но он, хоть и находился так близко, ничего не мог знать о ее разбитом сердце.

День, проведенный в Вудстоне, был, пожалуй, самым счастливым в ее жизни. Именно там и именно тогда генерал прибегал к недвусмысленным выражениям, говоря о них с Генри. Все его намеки и взгляды убеждали ее в том, что он на самом деле желает их брака. Да, всего десять дней назад он умудрился даже смутить ее своим слишком откровенным замечанием. А теперь… Так что же она все-таки сделала – или, наоборот, не сделала, – чтобы вызвать такие перемены?

Единственная оскорбительная мысль, которую она позволила по отношению к генералу и в которой винила себя, едва ли могла стать ему известной. О ее ужасных подозрениях, вызванных больным воображением, знали только она сама и Генри. Кэтрин была уверена, что он не способен выдать ее. По крайней мере, умышленно. Если же по какой-то чистой случайности его отец все-таки узнал о том, что она посмела подумать, о ее беспочвенных догадках и бессмысленным поисках доказательств, то неудивительно, что его охватило негодование. Если он узнал о том, что она считала его убийцей, то тогда понятно, почему он решил поскорее убрать ее из дома. Подобную дерзость он никогда не сможет ей простить.

Какими бы ужасными не казались эти предположения, сейчас она переживала вовсе не из-за них. Ее больше тревожили другие мысли. Что будет чувствовать Генри, когда вернется завтра утром в Нортенгер и обнаружит, что она уехала? Этот вопрос мучил ее сильнее остальных. Он преследовал ее постоянно, то раздражая, то успокаивая. Как Генри отнесется к ее внезапному отъезду? Иногда она представляла его холодное безразличие, но иногда – досаду и сожаление. С генералом он, конечно, не отважится заговорить, а вот с Элеанорой… Однако что он сможет сказать о ней Элеаноре?

В таком непрекращающемся круговороте вопросов и сомнений она не находила себе покоя ни на минуту. Зато дорога не казалась ей теперь слишком долгой. Из-за беспокойных мыслей у Кэтрин совсем не оставалось времени на то, чтобы смотреть по сторонам. Едва отъехав от окрестностей Вудстона, она больше ничего вокруг себя не замечала, и ее поездка потому не была чересчур нудной и утомительной. Мало того, она вовсе не хотела ее завершения, ибо вернуться таким образом в Фуллертон – значит, лишиться должного удовольствия при встрече с любимыми ею людьми, даже несмотря на то, что их разлука длилась целых одиннадцать недель. Что ей нужно сказать, чтобы не унизить себя и не расстроить свою семью? Признание во всем лишь причинит боль и ей самой, и ее родным. Кроме того, она по-прежнему не была уверена в причине своей немилости, а перекладывать вину на невиновных ей не хотелось. Кэтрин не могла поступить подло по отношению к Генри и Элеаноре; она не простит себе, если из-за поведения отца их сочтут такими же неблагородными.

В этом состоянии она скорее боялась, чем ждала появления впереди до боли знакомого шпиля, указывавшего, что до дома осталось двадцать миль. Уезжая из Нортенгера, Кэтрин понимала, что должна попасть в Солсбери; но потом выяснилось, что она совершенно не знает дорогу и без помощи почтмейстеров ей не обойтись. Тем не менее, ее путешествие продвигалось без каких-либо заметных происшествий, способных огорчить или напугать ее. Молодость, хорошие манеры и щедрая оплата позволяли ей получить все необходимое внимание, которым удостаивается любой путник ее круга. Делая остановки только для того, чтобы поменять лошадей, она провела в дороге всего около одиннадцати часов и уже между шестью и семью вечера подъезжала к Фуллертону.